Евгений Александрович Евтушенко: последний могиканин советской поэзии, советский и российский поэт.
Сегодня исполняется 3 года с тех пор, как нас покинул последний могиканин советской поэзии Евгений Александрович Евтушенко. Советский и российский поэт. А ещё — прозаик, режиссёр, сценарист, публицист, чтец-оратор, актёр и общественный деятель.
Родился в семье поэта-любителя Александра Рудольфовича Гангнуса (прибалтийский немец) и Зинаиды Ермолаевны Евтушенко, геолога, актрисы, заслуженного деятеля культуры РСФСР. Внук педагога-математика Рудольфа Гангнуса и Ермолая Наумовича Евтушенко — заместителя начальника артиллерии РККА – расстрелянного, реабилитированного. Возвратившись из эвакуации, мать поменяла фамилию сына на свою девичью.
Евтушенко впервые напечатал своё стихотворение в газете «Советский спорт». Случилось это в 1949 году. Учился в Литературном институте. Исключён за «дисциплинарные взыскания» и за поддержку романа Владимира Дудинцева «Не хлебом единым». В 1952 году стал самым молодым членом Союза писателей СССР, минуя ступень кандидата в члены СП. Заодно был избран секретарём комсомольской организации при Союзе писателей. Чрезмерному успеху Евтушенко способствовала простота, доступность его стихов и скандалы, часто поднимавшиеся критикой вокруг его имени. Рассчитывая на публицистический эффект, Евтушенко то избирал для своих стихов темы актуальной политики партии («Наследники Сталина», «Братская ГЭС»), то адресовал их критически настроенной общественности («Бабий Яр», «Баллада о браконьерстве»). Его стихи в массе своей – повествовательны, чрезвычайно богаты образными деталями, но страдают длиннотами. Евтушенко так же прославился глубокими, содержательными, парадоксальными и резкими высказываниями на самые различные темы общественного бытия. Он всегда творил легко, словно играючи. Часто — и играючи.
Избирался секретарём Союза писателей СССР, народным депутатом СССР.
Долгое время жил и умер в США. Преподавал в университете города Талс, штат Оклахома.
Официально Евгений Евтушенко был женат четыре раза. Неофициально – неизвестно. После него осталось пять сыновей.
В 1963 году был номинирован на Нобелевскую премию по литературе.
В литературе наследство Евгения Евтушенко самое богатое из всех советских и российских поэтов. Он написал 20 поэм. Выпустил 62 поэтических сборника. Издал 3 романа, 2 повести и 6 книг публицистики. 5 раз выпускал собственные собрания сочинений общей численностью в 18 томов. 6 томов сочинений Евтушенко вышло на английском языке. У него 3 личных диска. На его стихи Д. Шостакович написал «Симфонию №13 и Кантату. Есть рок-опера «Идут белые снеги». Почти все советские композиторы-песенники обращались к творчеству Евтушенко. На его стихи написано 86 песен. Поэт снялся, как актёр, в 5 фильмах. 2 фильма поставил, как режиссёр. Евтушенко – кавалер 6 государственных наград СССР и России. Его супермикрокнига со стихотворением «Волга» имеет размер 0, 5×0, 45 мм и является одной из десяти самых маленьких книг в мире.
Евгений Александрович подготовил и выпустил антологию русской поэзии ХХ века — «Строфы века» — самую полную и объективную по именам и самую субъективную по фильтрационной обработке текстового материала. В ней – 875 авторов. Два моих приятеля попали в антологию. И при этом один боготворит Евтушенко, а другой полагает его творчество «макулатурой». Моя старшая дочь – преподаёт ИЗО в школе, где учился Евтушенко. Он и нынешний министр иностранных дел Сергей Лавров – первая гордость этой школы.
После всего сказанного и ежу, кажись, ясно, что к такому творцу невозможно было относиться равнодушно. Поэтому одни Евтушенко восторгались, другие его даже презирали. Дело, как говорится, вкуса. Но вряд ли найдется хоть мало-мальски образованный человек, который стал бы отрицать исключительность дарования этого поэта. И ведь не только поэта…
Его поэтический голос зазвучал впервые в середине прошлого столетия. То есть, в буквальном смысле слова, мир услышал Евтушенко, когда бешеному, атомному двадцатому веку история отмерила ровно 50 лет. Разумеется, то чистая случайность, что поэт заявил о себе точно на изломе столетия. С другой стороны, в большой литературе, как и в большой жизни больших людей, случайностей не бывает. Поэтому Евтушенко – явление закономерное. (Впрочем, «Моя фамилия Россия, а Евтушенко — псевдоним. . . «). Не появись он, появился бы другой, такой же. С той же болью в сердце, с тем же состраданием в обнаженной душе, с интимностью и криком, с нервозностью и философской мудростью, с магнитофонным слухом и кибернетической памятью.
Так получилось, что за его творчеством Евтушенко я пристально следил с 1968 года, когда Анатолий Бортняк, мой самый первый учитель в журналистике, прочитал мне однажды наизусть: «В трамвай поэзии, словно в собес, / набитый людьми и буквами, / я не с передней площадки влез-/ я повисел на буфере. / Я с теми, кто хочет в трамваи влезть, / когда их туда не пущают. / Жесток этот мир, как зимой Москва, / когда она вьюгой продута. / Трамваи резиновы. / Есть места!/ Откройте двери кондуктор!»
Эти строки легли мне на душу неосознанным, но свербящим и будоражащим грузом. Тогда уже я готов был влезть в какой-нибудь трамвай. С тех пор мимо меня не прошла, пожалуй, ни одна стоящая строка из огромного творческого массива по имени «Евгений Евтушенко». На сегодняшний день литературное досье на поэта у меня самое большое из сотен других аналогичных, насчитывающее свыше десяти тысяч единиц хранения. Есть все его поэтические сборники, вышедшие в так называемые застойные времена: «Нежность», «Разведчики грядущего», «Шоссе энтузиастов», «Обещание», «Стихи разных лет», «Взмах руки», «Идут белые снеги», «Отцовский слух», «Интимная лирика», «Я сибирской породы». За некоторые в свое время я переплачивал на черном рынке в сто (сто!) раз больше их номинала, и всегда был воистину счастлив, заполучив очередную книжку с родным и близким именем «Евг. Евтушенко». Нынешней молодежи не понять уже нашего лютого поэтического фанатизма. А люди моего возраста подтвердят как на духу: из всех культурных наслаждений лишь поэзия приносила нам наибольший кайф. И что примечательно: ни один из наших поэтических кумиров на поверку не оказался ложным. Евтушенко — в первую очередь. За все годы советской власти никто из стихотворцев не был так массово любимым и обожаем, как он. Потому и сказал: «Поэт в России больше чем поэт». Не в СССР, а в России.
Щедрая жизнь подарила мне и несколько встреч с этим поэтическим классиком двадцатого века, который, положа руку на сердце, куда как талантливее и разнообразнее нашего последнего Нобелевского лауреата в поэзии, который поэтому и не любил Евтушенко. И тут не только моё мнение. Вот что написал о моём герое глубокий и серьезный поэт Александр Межиров: «Конечно, по верховному замыслу Евтушенко даровитей Бродского, подлинней, в нем больше вещества первородной поэзии. Но Бродский отдал поэзии всё, что имел, в Евтушенко — не всё. Какую-то часть пожертвовал черт знает чему. Всякой всячине, всегда клубящейся вокруг».
Святая правда. Невозможно себе представить даже в самом кошмарном сне, чтобы Бродский (предположим на миг, что его не выгнали из СССР), так вот, чтобы он принял приглашение слушателей Военно-политической академии прийти к ним, почитать свои стихи и ответить на вопросы. Скорее бы папа римский переметнулся в православие. А Евтушенко с удовольствием посетил «кузницу политбойцов партии» как раз в годы, когда я там учился.
. . . Сойдя с трибуны, поэт попал в плотное окружение слушателей, задававших ему стандартные и тривиальные вопросы. Отвечал с кислой миной на лице усталого мэтра. Но когда я поинтересовался, как сейчас поживает его поэтический учитель из «Советского спорта», Евгений Александрович взял меня под руку, отвел в сторону и спросил: «Вы, что, читали мою «Автобиографию»? Чего там скрывать, не без гордости я ответил, что прочитал все им написанное. И то была правда.
— Так уж и все? — с легкой ехидцей переспросил поэт.
Верный своему девизу «ковать» железных, простите, известных людей, пока они горячие, я сказал:
— А у вас есть прекрасная возможность убедиться в этом. Давайте я набросаю «рыбу» (заготовку — журналистский жаргон — М. З. ) нашей с вами как бы беседы, а вы потом проверите степень моего знания вашей биографии, ваших стихов и вообще всего того, что вы на сегодняшний день сотворили.
— Не скажу, что ваше предложение столь уж оригинально, — по деловому отозвался Евтушенко, — но моё время оно сэкономит существенно. Сделаем так. В субботу у меня творческий вечер во Дворце спорта Лужников. Приходите туда за кулисы и приносите свой текст.
Но на том мы не расстались. Я еще спросил Евгения Александровича, есть ли у него ощущение того, что он — поэт гениальный?
— Видите ли, этот очень не простой вопрос, чтобы его мы могли разрешить в короткой беседе. Как-нибудь в другой раз…
И его был ответ вполне серьезный. . .
В Лужниках собрались тысячи поклонников поэзии Евтушенко. Дежурила конная милиция — ни в одной другой стране мира подобное вселенское столпотворение вокруг лирики немыслимое в принципе. Без билета, но с журналистской «ксивой» и с уже приобретенной в столице изрядной наглостью преодолевать всяческие препоны, я еле добрался в зал ко второму отделению поэтического вечера. Предстоял ещё штурм закулисья и беседа с поэтом. Первое я проделал довольно успешно, а когда предстал пред светлы, но полыхающие очи измочаленного Евгения Александровича, сам себе не позавидовал:
— Какая беседа, какое интервью? Вы что в своем уме? Я как взмыленная лошадь, сейчас все брошу и сяду с вами беседовать о путях развития советской поэзии! Надо же соображать немножко! Вы же капитан, а не солдат-желторотик!
Левой рукой вытирая потное разгоряченное лицо, правой Евтушенко выхватил из моих рук несколько страничек предполагаемого интервью и швырнул их на громадный стол, где в бесподобном раблезианском хаосе громоздились букеты цветов, полные и початые бутылки с водой, пивом, более крепким спиртным, овощи и фрукты. Я вдруг почувствовал себя аккурат так, как чеховский герой, нечаянно чихнувший на лысину начальника. И что мне оставалось делать, как не повернуться по-военному «кругом через левое плечо» и не удалиться восвояси. Было обидно не столько за потраченный труд — мне и до сих пор доставляет удовольствие читать и перечитывать раннего Евтушенко, — сколько за беспардонность поэта: ведь не я же напросился за эти кулисы — сам предложил. И вдруг — такая пощечина!
Хотя с другой стороны, рассуждал я, прав был герой Мкртчяна из фильма «Мимино»: «А-а-а, слюшай, что ты хочешь? Если женщина каждый день артистов видит, академиков видит, космонавтов видит, Иштояна видит». Ведь Евтушенко был на дружеской ноге с Александром Твардовским, Борисом Пастернаком, Назымом Хикметом, Пабло Нерудой, Александром Галичем, Булатом Окуджавой, Марком Шагалом, Давидом Сикейросом, Жаком Брелем, Джиной Лоллобриджидой, Дмитрием Шостаковичем, Луи Амстронгом, Робертом Фростом, Генрихом Беллем, Эрнесто Че Геварой, Аугусто Пиночетом, Никитой Хрущевым, то стоит ли так уж удивляться тому, что он послал на три распространенные буквы русского алфавита простого капитана Советской Армии?
. . . Через месяц с небольшим, когда, откровенно говоря, я уже и подзабыл о неудавшейся попытке взять интервью у Евтушенко, мне на домашний адрес пришла толстая бандероль от поэта. Причем, разглядывая конверт, я сначала и не догадался от кого он. Почерк отправителя был настолько безобразен, неразборчив и отвратителен, что представлялось невероятным, как его расшифровывали почтовые работники. Но, распечатав конверт, я с облегчением вздохнул. Там была моя рукопись, лишь слегка потревоженная рукой гения советской поэзии.
Ладно, согласен, пусть сейчас для подавляющего большинства бывшего советского народа уже не гения, но все-таки, согласитесь, очень-очень самобытного русского поэта. А едва ли не самого самобытного за последние полвека, который (поэт) единственный имеет право на признание: «Я разный -/ натруженный и праздный. / Я целе-/ и нецелесообразный. / Я весь несовместимый, / неудобный, / застенчивый и наглый, / злой и добрый».
…Вот странное дело: после некоторых поступков Евтушенко, мне хотелось разыскать его и набить ему морду. А меж тем до сих пор люблю его творчество куда больше, нежели творчество того же покойного Андрея Вознесенского. С которым, кстати, знаком был намного раньше — с тысяча девятьсот семьдесят третьего года, когда он приезжал к нам в Баку и читал в переполненном летнем саду: «Уберите Ленина с денег! Он – для сердца и для знамен!». С тех пор мы регулярно встречались с Андреем Андреевичем на многих столичных тусовках и, прежде всего на юбилейных датах Плисецкой, с которой поэт дружил более полувека. А кто любил Майю Михайловну, тот был моим другом априори. Но, поди ж ты, у меня ни разу не возникло желания сделать интервью с Вознесенским. И это притом, что его поэзия тоже не была мне в молодости безразличной. Папка с его стихами у меня не такой, конечно, толщины, как евтушенковская, но гораздо внушительнее многих других поэтов. У меня есть все поэтические сборники Вознесенского шестидесятых, семидесятых и восьмидесятых. Я, ничтоже сумняшеся, даже полагал, что «Женя и Андрюша» между собой негласно соревновались. Ошибался. Соревноваться то они, может быть, и соревновались, но величинами в поэзии являются все-таки разными. Вознесенский – был просто хорошим поэтом. Временами – отличным. Евтушенко – поэт от Бога.
Очень верно о нем сказал Валерий Поволяев: «Евтушенко — везде, во всем. И если Пушкин — это наше ВСЕ, то Евтушенко — это НАШЕ все. И все недостатки Евтушенко, все его плохие строчки, неоднозначные поступки — это все НАШИ слова, мысли и поступки. Кого ругаете, господа? Евтушенко пишет не о нас, Евтушенко пишет нас. Вы уверены, что, живя в наше с вами время Пушкин писал бы «Евгения Онегина», а не «Братскую ГЭС»?
Ну, разве это не правда? Чего только не говорили про Евтушенко! Что только не писали! Кто ещё вызывал столько ненависти, столько неприятия со стороны коллег, властей и просто сограждан, столько слухов и клеветы! Евтушенко — сотрудник КГБ, чуть ли не полковник этого могущественного когда-то ведомства. Стихи за него, якобы писал целый идеологический отдел при ЦК КПСС. Евтушенко — скрытый агент мирового жидомасонства, во всех его стихах умело упрятаны тайные магические масонские знаки. Евтушенко регулярно заманивает на свою дачу в Переделкино непорочных девиц и там их порочит, а самая крутая его пассия — Галина Брежнева. Одну из своих жен, а именно Беллу Ахмадулину он чуть не забил ногами до смерти, но её чудесным образом спас Андрей Вознесенский. Если бы однажды Евтушенко сподобился издать книгу с пустыми страницами, бдительная литературная общественность и в таком разе нашла бы, что ему предъявить и о чем поспорить. Ни одна фигура в советской, а ныне в российской литературе не вызывала столь неоднозначного к себе отношения, столь полярных, но отнюдь не прохладных чувств. Андрей Тарковский, прочитав «Казанский университет», написал в дневнике: «Случайно прочёл. Какая бездарь! Оторопь берёт. Мещанский Авангард. Жалкий какой-то Женя. Кокетка. В квартире у него все стены завешаны скверными картинами. Буржуй. И очень хочет, чтобы его любили. И Хрущёв, и Брежнев, и девушки». А меж тем гостил у поэта…
В 1991-м или 1992 году (точно не вспомню, поскольку отдыхал на родине в селе Дорошовке, Ямпольского района, Винницкой области и дневник не вёл) прочитал в областной газете, что Евтушенко проводит творческую встречу с моими земляками. Выпросил машину у друга председателя колхоза Михаила Гнидюка и помчался в Винницу. А в дороге случилась серьезная поломка. Пока чинились, Евтушенко «вечерней лошадью» убыл в столицу. Сидели мы, потом с друзьями в небольшом ресторанчике и обсуждали «крупное литературное событие для всей Подолии», которое практически осталось незамеченным. На Украине уже девятым валом бушевали разнузданные националистические шторма. Приезд Евтушенко поэтому рассматривался многими, как шпионская акция москалей. Даже в той нашей тесной компании нашелся один «щирый хохол», который прямо заявил, что лишь очень наивные люди могут не понимать, что Евтух — «кагэбешник до мозга костей» и цель его приезда в Винницу была «кэгэбешной».
Конечно, я не полез на дурака с кулаками, а рассказал компании, что в 1957-м году Евтушенко выперли из Литинститута за то, что он рьяно защищал от нападок идеологических ортодоксов роман В. Дудинцева «Не хлебом единым». Когда «вся советская общественность» травила Александра Исаевича Солженицына, его молодой собрат по литературному цеху позвонил Ю. Андропову и как всегда выспренно, но при этом совершенно искренне заявил: «Если Солженицын окажется в тюрьме, я умру на баррикадах!». Аки лев защищал Евтушенко и гонимых Даниэля с Синявским. В 1968 году он единственный из всей советской интеллигенции дал телеграмму Брежневу, в которой открыто протестовал против ввода наших войск в «страну бархатной революции, которая укрепит основы социализма». Выразил Евтушенко и свой протест против нашего вмешательства в дела Афганистана. Его «Афганский муравей» — стихотворение, осуждающее дурацкую политику старперов из Политбюро ходило по стране в подпольных списках. Ну, и насчет «Бабьего яра» напомнил компании: «Какой ты настоящий русский, / Когда забыл про свой народ?/ Душа, как брючки стала узкой, / Пустой, как лестничный пролет». Это ведь об авторе «Бабьего яра» открыто писалось в наших газетах:
Однако на дистанции времен нам теперь видно, что фронда Евтушенко была выгодна тому, ушедшему в небытие строю. Именно поэтому он (строй, естественно) всячески поддерживал строптивого поэта. «Женька» свободно разъезжал по свету, его книги так же свободно издавались для зарубежного читателя. Отсюда ясно, что автор не бескорыстно творил свою острую и нервную поэзию. Но даже сейчас, когда все это осознаешь, неприятия к поэту не возникает, его по-прежнему любишь, как дорог тебе твой друг детства.
Закончу этот небольшой очерк о большом русском поэте выдержкой из собственного с ним интервью:
— Однажды Вы сами признались, что за два месяца написали восемьдесят пять стихотворений. Неужели они столь легко вам даются, а если так легко, то не легковесны ли они?
— Бывает, что очень легко пишутся стихи. Но чаще — трудно. Должен вам заметить, в мире существует два вида поэзии. Одни стихотворцы пропускают свою продукцию через всевозможные марлечки и ситечки — не дай бог попадет какая-нибудь соринка. Но как писал Мартынов о дистиллированной воде: «Ей не хватало быть волнистой, ей не хватало течь везде, ей жизни не хватало — чистой, дистиллированной воде». Есть другие поэты, работающие по законам горного потока. Такой поток несет в себе и камни, и обломки деревьев — и все-таки победительно грохочет. В общем надо сочетать и энергию, и художественный самоконтроль. Я так всегда работал. И буду рад, если останусь в памяти потомков хоть несколькими своими стихами.
Конечно, останется.
И напоследок совсем уж прозаическое. Мой приятель жил в Переделкино невдалеке от большого дома Евтушенко. Направляясь на теннисный корт, Евгений Александрович всякий раз следовал мимо нас и мы все трое вежливо раскланивались. Однажды дружок рассказал: «На прошлой неделе пригласил Евтуха на рюмку чая. Он, представь себе, согласился. И вот мы сидим на веранде, а в это время такси за сыном приехало – на юга мы его отправляли. Евтух хватает два чемодана и рысью бежит к машине. Я опешил и кричу ему: «Зачем, Евгений Александрович?!» Он вернулся, сел, отдышался и говорит: «Пройдут годы, десятилетия и когда-нибудь твой сын кому-нибудь расскажет, что ему чемоданы таскал великий русский поэт Евтушенко».
Между прочим, завещал похоронить себя на Переделкинском кладбище рядом с Борисом Пастернаком.
Михаил Захарчук.
