ЛИСТОВКА Сан Саныч Руцкой сообщил об условиях, созданных для выхода из восточной части Алеппо мирному населению и боевикам и способах их информирования. В частности, поведал о сбросе с воздуха десятков тысяч листовок.
Вчера Руцкой сообщил об условиях, созданных для выхода из восточной части Алеппо мирному населению и боевикам и способах их информирования. В частности, поведал о сбросе с воздуха десятков тысяч листовок. Старый испытанный метод воздействия на сознание людей.
Наверное, нет такого военного журналиста, которому хотя бы раз не пришлось потрудиться над созданием текста и оформлением листовки. А самый — самый в этом нехитром деле знаете кто? Правильно, Сан Саныч. Мне после сообщения генерала ГШ подумалось, что это именно мой старинный товарищ получил срочное задание изготовить листовку для восточного Алеппо. и даже представилось, как, не выдерживая медленной на его взгляд работы сирийца или переводчика, он подсаживается рядышком и, как второклассник, подглядывая, начинает переносить на свой лист буковки арабской вязи. И когда специалист ставит точку, Сан Саныч делает тоже самое. Ведь, помимо печатной машины существуют еще и сканеры и принтеры, а почерк у Саныча хороший, видный, династийно — офицерский, а не какой — то там врачебно — аптекарский и, значит, какую — то часть тиража можно изготовить с Сашкиной переписи. Ну, не может он оставаться вдали от крупных и маленьких событий!Тому подтверждением вся география Колотиловой офицерской жизни, которую можно районировать: С. С. и первый Львов, С. С. и Псков, С. С. и Афганистан, С. С. и второй Львов, С. С. и Поволжье. С. С. и Москва, и вот — С. С. и Сирия.
С ним я служил во Львове и потом все его подкалывал: помни, что ты был этажом ниже, встречался в Кабуле, Ташкенте, служили вместе в Самаре. И, сказать честно, мне его так сильно не хватает, что, кликни кто — нибудь и я тотчас помчусь в Хмейним.
Расскажу одну историю. Мне надобно было пройти в штаб ТУркВО. Да вот же загвоздка: на мне брюки, пошитые так, что закрывают высокий каблук полуботинок. И это не по уставному. Что же делать, вопрошаю я себя, поглядывая на свою красавицы — спутницу. И тут мне на счастье из штаба выходит Сашка. На нем чешсие туфли. Я к нему: Саныч, выручай! Он, тщательно осмотрев с головы до ног мою спутницу, почесал в затылке и решил, что ради славы способного на хороший поступок стоит поскупиться внешним видом. И вот мы разошлись. Я — туда, откуда он вышел. А он — туда, откуда я пришел, к трамвайной остановке. Увидев, как он кандыляет на высоченных каблуках, я сложился пополам от хохота, еще не ведая, что и сам буду выглядеть смешно, когда стану идти к нужному входу, подбирая обоими руками несоразмерно длинные под чешский фасан брюки. После, в редакции на Саперной, Саныч, надев свои полуботинки, гонялся за мной по коридору, как стервозная мачеха за Золушкой, норовя достать одной из моих неуставных туфелек. . .
А в редакции в Самаре я подыграл его мрачному настроению ( он уехал из Львова, не приняв украинской присяги), позиционируя себя белым против него — красного в усмерть. Какие баталии разыгрывались в нашем кабинете! Все, все без исключения офицеры с утра заходили к нам, чтобы стать свидетелями очередного спорного тура. В жарких дебатах на гостеприимном самарском фоне (и получил и хорошую должность, и жил в санатории «Волга», а вскоре стал и обладателем трехкомнатной квартиры) перегорели былые обиды моего товарища. Но в красных и белых играть мы не уставали — это помогало нам находить стремнину реки, пролегающую между красным и белым берегами.
Ни у кого не повернется язык назвать Санычеву жизнь медом. Всюду его подстерегали неожиданные и не всегда приятные сюрпризы. Но он стойко держался и умудрился в немалые свои лета остаться при главном деле своей жизни — в строю пишущих журналистов. И словно бы награда за все пройденные испытания — командировка в Сирию. Тамошние палатки и модули так похожи на кабульские, а весь аэродром Хиейним на аэродром Кабула. И сливающиеся воедино юность и зрелость — разве не то самое загадочное офицерское счастье, исстари определяемое так: в судьбе каждого настоящего офицера, непременно: две войны, одна — в младые годы, другая в мужеские. И полковник Колотило Александр Александрович, должно быть, горд тем, что и в Афганистане, и в Сирии русские бьют супостата. Но при встрече я ему об этом, конечно же, не скажу. Спрошу лишь: а не забывал ли он каждый день надевать свою знаменитую папаху, благодаря которой весь Инет знает его не хуже легендарного Ковпака?. .
Анатолий Чирков
