Как человек 1917 года представлял себе Россию в 2017 году
17 января 1917 года в «Московских ведомостях» был опубликован рассказ, в котором автор представил, какой будет Россия через 100 лет — то есть в 2017 году. Сбылись ли его предсказания?
Россия в 2017 году. Новогодняя фантазия
Я увидел во сне свой родной, свой прекрасный город через сотню лет. Впрочем, это был уже не мой красивый и оригинальный город с покрытыми мхом старыми башнями, с маленькими церковками, помнящими седую древность, с удивительным видом с холмов на заречную часть города, а что-то поистине волшебно-очаровательное, что увидеть можно только в грезе, только в фантастическом сне.
Я увидел прямые, как стрелы, и широкие улицы с домами прелестной, хотя совершенно незнакомой мне архитектуры. Быть может, это был развившийся и усовершенствованный стиль, только что начинавший в мое время входить в моду. Я в изумлении стоял перед волшебными зданиями и говорил:
— Какой прогресс! Боже мой, какой прогресс!
Над крышами перекрещивались не десятки телефонных проводов, как в наши дни, а тысячи, может быть, даже сотни тысяч. Но так как здания были очень высоки, то проволоки напоминали тоненькую воздушную паутину и не безобразили улицу. Извозчики наших дней тоже не безобразили их — извозчиков не было. Вместо извозчиков по улицам проносились, как молнии, легкие, бесшумные, вероятно, электрические автомобили, заменившие своих пыхтящих бензиновых родичей. Но на автомобилях можно было увидеть почти исключительно стариков и детей. Всё взрослое население города летало по воздуху. Взрослое, но не старое. Из взрослых на автомобилях ездили, по всей вероятности, только те редкие экземпляры, которые страдали боязнью пространства. И нужно ли говорить, что воздух был наполнен тысячами воздушных кораблей и аэропланов, которым были приданы формы птиц, рыб, ящериц и фантастических чудовищ с красиво окрашенной чешуей или оперением, перед которым померкло бы оперение райской птички. Особенный восторг мой вызвал целый поезд воздушных кораблей, переполненный нарядною публикой, совершавшей свадебную или праздничную прогулку. Скрепленные легкими цепями, корабли плавно летели по воздуху, и нарядная публика кому-то махала шляпами и платками. Я вспомнил дымные грохочущие поезда былых дней и не мог не сказать:
— Какой прогресс! Боже, какой прогресс!
День был жаркий, солнце порядочно припекло, и вдруг из безоблачного неба брызнул прохладный дождик. Зонта со мной не было, и я порешил спрятаться под навесом ближайшего парадного крыльца.
Уже стоя под навесом, я рассмотрел, что дождь из безоблачного неба не естественный, а искусственный. По карнизам домов бежали тонкие, почти незаметные свинцовые трубки. Сильным напором они выбрасывали мелкую водяную пыль, вероятно, в определенные для поливки часы на середину улицы. Водяная пыль, опускаясь на землю, служила и для охлаждения знойного воздуха, и для поливки улицы. Минут через пять искусственный дождь перестал. Я вспомнил поливку минувших лет: грохочущие по улицам бочки, облитое платье прохожих, мокрую обувь, лужи, и с губ моих еще раз сорвалось против воли:
— Какой прогресс!
Конечно, самым горячим желанием моим было осмотреть этот волшебно-очаровательный город, но без спутника сделать это было трудно. Куда идти? С чего начать осмотр? Я не мог решить этого, но судьба моя была ко мне милостива, и мой спутник вышел из крыльца, под навесом которого я стоял. Это было так изумительно: дверь отворилась, и мой добрый друг Марк Талызин спустился на тротуар с трех или четырех ступенек. Я бросился к нему.
— Марк! — крикнул я радостно. — Марк!
На лице Марка выразилось недоумение.
— Извините. . . — сказал он. — Я Талызин. Но Марков у нас в семье нет. Был один Марк, наш прадед, но он умер более восьмидесяти лет тому назад. Видите, как давно это было.
— А который теперь год?
— 2017-й.
Я догадался, в чем дело. Я понял, что говорю с правнуком моего друга, поразительно похожим на давно умершего прадеда, но решил не открывать ему истины во избежание излишних расспросов.
К тому же, сказать по правде, я решительно не знал, как объяснить мое появление в родном городе через 80 лет после смерти моего друга. И я сказал Талызину, что, вероятно, я перепутал, что, вероятно, встречался с его отцом или дядей и, бог весть почему, вообразил, что его зовут Марк. А затем объяснил, что я путешествовал, что вернулся в город после долгого отсутствия, не узнаю его и был бы рад, если бы он помог мне при осмотре. Молодой человек ничего не имел против.
— Охотно! — сказал он. — Я как раз вышел на прогулку.
Судьба благоприятствовала мне, все устраивалось так, как мне было нужно.
— Для начала, — сказал мой спутник, — вы, по всей вероятности, не прочь взглянуть на наш очаровательный город с высоты птичьего полета?
— Да, да.
— Для этого нам нужно занять два места в воздушном корабле.
— А как это сделать?
Очень просто: станция в соседнем доме. Через минуту мы были на крыльце соседнего дома. Подъёмная машина подняла нас на крышу на высоту девяти или десяти этажей. Площадка крыши была одной из станций воздушного корабля. Еще через минуту воздушный корабль подлетел к площадке и забрал меня и моего спутника, но сразу улететь нам не удалось.
В тот миг, когда корабль уже хотел сняться с площадки, на площадку ворвалась толпа.
— Стоп! Ни с места! — заорала толпа. — Пассажиры, выходи! Не допустим лететь! Не позволим!
— Что это за люди? — спросил я с недоумением.
— А это забастовщики, вожатые кораблей. То же, что прежние вагоновожатые. Сегодня праздник, они не хотят работать и запрещают работать другим. Но это ничего, их сейчас разгонит полиция.
Забастовщики уже начали хватать пассажиров за ворот, но в это мгновение действительно явилась полиция, забастовщики разбежались в испуге, и мы полетели.
— Однако, какое безобразие, — возмутился я. — Ну пусть бастуют сами, но зачем же запрещать работать другим? Их, конечно, накажут?
— О, да. Управа лишит их дополнительных наград.
— Как?! Вместо того чтобы выгнать со службы, их даже не лишат наград, кроме дополнительных? Да ведь это же безобразие, хуже забастовки!
— У нас ка-дэкская Дума.
— Как?! До сих пор?!
— Да. А в ка-дэкских Думах издавна повелось мироволить всяким безобразиям на старых трамваях и нынешних воздушных кораблях. Ничего не поделаешь. Традиция.
Я вздохнул, и вместо того чтобы сказать «какой прогресс!», сказал меланхолично:
— Совсем как прежде!
К несчастью, публика вела себя так, как она вела себя в старых трамваях, что значительно портило настроение. Курение в воздушных кораблях было строжайше воспрещено. Но какой-то франт тевтонского вида, сидевший против меня, то и дело пускал мне в лицо дым сквернейшей сигары. Когда я отвернулся вправо, господин хамского вида начал подкуривать меня с правой стороны. Публика толкалась и стремилась сесть чуть ли не на колени друг другу. Не успела одна женщина приподняться к ребенку, как какой-то нахал с комфортом расположился на ее месте. Я крикнул кондуктору, чтобы он убрал нахала, но кондуктор оказался еще худшим нахалом: после недолгого спора на площадке воздушного корабля он схватил за шиворот какую-то старушонку, размахнулся и выбросил ее за борт. Я увидел, как в воздухе, будто крылья гигантской птицы, мелькнули старушонкины ноги в больших рыжих башмаках, и оцепенел от ужаса. Я хотел крикнуть и не мог — у меня перехватило дыхание, а кондуктор сказал равнодушно и как бы ни к кому не обращаясь:
— Вторую станцию со старым билетом летит! Чуть не досмотришь, тотчас норовят пролететь за даровщину. «Забыла», — говорит. Знаем мы это «забыла».
Все молчали, все были спокойны, как будто ничего особенного не случилось.
— Но ведь она же разобьется! — схватил я своего спутника за рукав, получив способность говорить. — Ведь это же убийство! Убийство среди белого дня!
— Э, нет! — ответил мой спутник. — Он выбросил ее в предохранительную сеть, мимо которой мы пролетали. Самое большее, если он ее неосторожно встряхнул и перепугал. По инструкции, кондуктора должны высаживать не заплативших за билеты пассажиров для составления протокола, но они чаще расправляются с ними своим судом — выбросят в сетку и баста.
— А если пассажир пролетит мимо сети?
— Это случается редко: кондуктора наловчились. Но при несчастье кондуктор, конечно, попадает под суд. Впрочем, присяжные в большинстве случаев выносят им оправдательный приговор. Присяжные по старой традиции у нас весьма гуманны к негодяям. Все, что я видел и слышал, было поистине ужасно, и вместо старого восклицания о прогрессе я опять сказал с дрожью в голосе:
— Совсем как прежде!
— А это наша лучшая городская больница, психиатрическая, — объяснил мой спутник. — Даже за границей таких не много. Зайдем?
— А это можно?
— О, да. Все можно видеть, кроме отделения для буйных.
Один из главных докторов встретил нас приветливо и мило.
— Процент выздоровления весьма велик! — порадовал он меня. — Теперь не прежние времена: другие системы, другие методы лечения. Радий, гелий в борьбе с психическими заболеваниями делают поистине чудеса. Чудес достигает и лечение разными цветами, синим, фиолетовым, голубым.
— А прежде, я помню, находились врачи, уверявшие, что с психическими больными чересчур носиться не стоит: и наследственность у них дрянная, и сами они порядочная дрянь!
— Э, нет. Учение о наследственности давно поколебалось в своих основах, а так как психические болезни поддаются теперь быстрому излечению, какое нам дело до наследственности? Бог с ней!
— Неужели все психические болезни излечиваются?
— Почти все.
Мы пошли по палатам и коридорам. Масса света, чистый воздух — как это было не похоже на все психиатрические больницы былых времен, когда больные лежали чуть ли не в коридоре!
— А питание больных?
— Великолепно.
Вдруг со стороны послышались пронзительные крики.
— Что это? — с ужасом спросил я.
— Это. . это, вероятно, ломаются ребра у кого-нибудь из страдающих прогрессивным параличом.
— Ломаются ребра? Кто же их ломает?
— Помилуйте, кто же их будет ломать? Сами ломаются от легкого прикосновения. Ребра страдающих прогрессивным параличом так хрупки, так хрупки. . . Вы не можете представить, как они хрупки. Как кофейные сухари.
Пронзительные крики разрывали мое сердце, и мне захотелось крикнуть: «Боже мой, как прежде! Все как раньше! Как у нас!». Я вздохнул только тогда, когда очутился на улице среди толпы, пристально смотревшей куда-то вверх в синее небо.
— На что смотрит толпа? — спросил я у спутника.
Спутник поднял голову и ответил:
— Это любопытно. Полиция в аэропланах преследует шайку малолетних громил, только что ограбивших ювелирный магазин и старающихся удрать на аэропланах. Интересно то, что атаман шайки — сын владельца ювелирного магазина, он и подвел товарищей в магазине отца.
— Ф-фу! Совсем как прежде!
На углу у газетчика мы купили газету: интересно было узнать в ней новости 2017 года. Увы! Это были старые новости. Из Гос. думы были исключены за хулиганство и безобразия 16 эс-дэков (разница в том, что 100 лет назад хулиганили только 8). В Царицыне был арестован царицынский миллионер Смирягин, аресту Смирягина предшествовал обыск. Обыск и арест миллионера связывали с недавним арестом купца Глупенко. Глупенко полиция застала за перепиской апокрифической речи кавказского депутата Идиотидзе. Дальше шли телеграммы председателю Гос. думы от живописцев вывесок из Тетюшей и от сапожников из Осташкова. Живописцы вывесок утверждали, что без ответственного министерства они не видят возможности малевать на вывесках битых зайцев, колбасу, капусту и всю ту ерунду, которую малюют на вывесках, а осташковские сапожники телеграфировали, что без ответственного министерства находят решительно невозможным правильно засаживать гвозди в каблуки башмаков и туфель. Прочтя все это, я не мог даже сказать: «Ф-фу! Как прежде!», я сказал:
— Тьфу! Как прежде!
Но, нет, не успел я сказать этого, как в воздухе раздался страшный треск.
— Что это? — спросил я.
— Вероятно, столкновение воздушных кораблей. Хулиганы-вожатые не захотели дать дорогу и налетели друг на друга.
Треск повторился, еще более отчаянный, более страшный, ему вторил рев сотни людей. Я задрожал от ужаса и проснулся. И проснувшись, я почти не жалел, что очаровательный город я видел только во сне. Совсем напротив. Очень печально при наших столкновениях лететь с высоты трех аршин и совсем мало удовольствия, как вы понимаете, полететь с высоты тридцати трех или трехсот трех сажен. Пусть летит, кто хочет. А я не хочу…
Новогодние сны, как и басни, должны иметь мораль. Ну что же, я не прочь и от морали. Мне думается, что если совершенствовать машину, а не ум, не душу, то удивить и восхитить может только машина, а не ум, не душа.
Только и всего…
А. Лиговский
Из: project1917
Иллюстрации: Москва будущего. Открытки фабрики «Эйнем». 1914 г.