Первая публикация в газете: впечатления от посещения бани. Реакция секретаря райкома на критику автора-подростка. . .
Свой среди фронтовиков
В те годы наша баня располагалась в здании дореволюционной постройки и работала целых три дня в неделю. Уже после обеда в пятницу там появлялись мужчины и женщины и, переждав очередь, оказывались в раздевалке. В предбаннике мужики нещадно курили. Сизый дым папирос вырастал в облака смога, но на это никто, кроме пацанвы, не обращал внимания. И от одной группы к другой неслось: «Я, Кольк, на третьем Украинском воевал. А ты?» «А я, Михаил, на втором Белорусском. . . » «Во, дальневосточник пришел. Подвинься, Вась!» Дальневосточников почему — то любили особенно. Наверное потому, что в представлении основной массы взрослых людей — фронтовиков с западного направления — они оставались детьми, нуждающимися в постоянной заботе, которая к тем, чьи родители воевали на западе, проявлялась военкомами первых и до последних дней войны.
Постоянно бывая в их компании, вскоре я изучил историю каждого из них. Меня, конечно же, восторгали рассказы бывших солдат и офицеров, но то, что они курили, не переставая, бесило. И однажды я решился на неординарный поступок.
Метров через сотню от бани располагалась редакция газеты с громким не сельским названием «Борские известия». Туда я и отнес как — то свои впечатления от посещения борской бани. Зашел к редактору. Он, статный человек с хрущевским парт —
брюшком и в хромовых сапожках в гармошку в эту минуту докуривал очередную сигарету с фильтром. Подняв на меня глаза, спросил тихо из — за огромного лакированного стола: «Что заставило, молодой человек, зайти вас сюда?». Я протянул ему два исписанных стандартных листа, по которым дотоле тщательно прошелся линейкой. «Это о нашей бане вашу газету». «Сколько вам лет?» — затянувшись сигаретой, спросил редактор. «Тринадцать», — ответил я. Узнав мое имя и отчество, редактор пообещал «непременно рассмотреть вопрос на редколлегии и, если представится возможность, опубликовать заметку в газете». Далее знаю со слов отца. Они с редактором повстречались, когда шли на обед. «Виктор, — сказал обиженно Илья Кузьмич, — зачем ты сына ко мне заслал, сам, что ли не мог прийти? Я тебя вроде бы не обижаю. . . » «Я? — изумился отец — Сына? Илья, я его не посылал!» «Да, как же, пришел и принес листы под линейку. Я — офицер, ты знаешь, и понимаю, что к чему. . . «
Заметку я написал сам, но — в подражание отцу — артиллеристу. . .
Заметка появилась уже в следующем номере. В тот день я был в школе более знаменит, чем директор. Поставленный вопрос о необходимости расстройки бани вздыбил общественность села. Бывалых людей особенно изумляла подпись: такой — то, 13 лет. Говорят, что секретарь райкома на совещании топал ногами, хохотал и тут же члены парторгана приступили к разработке плана по строительству новой бани. Еще до окончания мною десятилетки она появилась. Практически в то же самое время, когда главки района перерезали красную ленточку, я устроился в районку на должность литературного сотрудника. Редактором был все тот же Илья Кузьмич Галузин и он все так же обращался ко мне исключительно по имени отчеству, что меня, скорее, раздражало. Мы с ним исколесили все колхозы и совхозы района и побывали по многу раз на всех полях и фермах. Зарисовки и критические корреспонденции сыпались на газетные полосы горохом, хотя каждую из проблемных Илья Кузьмич согласовывал с членами райкома или, на худой конец, с начальником управления сельского хозяйства. Литсотрудник в те годы получал аж 110 рублей. Больше, чем колхозник в зимнее время. Больше — до 200 рублей — получали только рабочие мебельной фабрики, ПМК, водитель автохозяйства и, естественно, нефтянники. Но я не об этом, а о том, что в новой уже бане фронтовики устроили мне праздник — они единодушно решили, что меня следует пропустить в раздевалку без очереди. Сейчас — то понимаю, наконец, что всех их — взрослых людей, познавших и жизнь, и смерть, интересовало отношение подростка к действительности. Ведь обо мне и моих ровесниках можно сказать, что мы были детьми советской власти — той власти, которую полагали своей, которую любили, но и перед которой не уставали ставить вопросы. Я их всех помню и уважаю от крайнего в очереди фронтовика с Северного флота до первого секретаря райкома партии одного из богатых прежде районов центральной области СССР.
Анатолий Чирков
