Певец Муслим Магомаев : завидная судьба творца. Кумир страны, сын фронтовика, был выдающимся оперным и эстрадным исполнителем, самым молодым за всю историю народным артистом СССР, но и собственно музыкантом-сочинителем.

Сегодня исполняет 9 лет с того дня, как величайший певец современности Муслим Магомаев покину этот бренный мир. Судьбе угодно было даровать мне долгие годы общения с выдающимся творцом…
На годы моей юности выпали начало и расцвет знаменитых английских жучков «Битлзов». Но по большому счёту их сумасшедшая слава прошла мимо Советского Союза, как бы стороной и только многие годы спустя, утвердилась у нас с какой-то истеричной, во многом даже карикатурной заполошностью. Это стало особенно заметно, когда несколько лет назад Россию посетил «великий Пол Маккартни». На следующее утро мне привелось послушать ведущего «Радио России – Культура». Боже ж ты мой! Как же он восторгался увиденным, услышанным и пережитым! Вся любовная мировая лирика плюс восторги фанов «Спартака» — жалкий детский лепет в сравнении… со сравнениями диджея в адрес своего кумира! Да, пожалуй, и не восторгался парень вовсе, а натурально (я, конечно, извиняюсь за терминологию!) мастурбировал в эфире, испытывая заторможенный оргазм во времени и пространстве. Ничего подобного до сих мне не встречалось ни в прямом эфире, ни в записях. И так – четыре утренних часа бесконечного запредельного славословия с перерывами на собственно «бессмертные, божественные» композиции из битлов, сочинения самого сэра Маккарти и просто на лобовую английскую попсу! Повторяю: на «Радио России – Культура», а не каком-то помоечном «FM-радио», которых сосчитать уже невозможно.
Кто-то заметит: ну и что? Никому ведь не возбраняется восхищаться своим кумиром, буде он даже престарелым музыкальным селадоном. Тем более, что «историческое второе пришествие в Москву сэра Пола» отметили своим посещением: Земфира, Андрей Макаревич, Александр Кутиков, Гарик Сукачев, Сергей Галанин, Вячеслав Добрынин, Олег Газманов, Николай Расторгуев, Андрей Мисин, Владимир Кузьмин и даже сам великий Иван Ургант. И этого автору, старому брюзге, понять, дескать, не дано. Ну это ещё как сказать. Только я сейчас о другом, вернее, всё о том же: моё поколение точно не писало кипятком от «бтлов». Почему?
Вот так сразу исчерпывающе и полно ответить на этот вопрос трудно. Во многом, наверное, потому, что в начале шестидесятых годов мы были чрезвычайно слабо информированы о творчестве ансамбля. На дворе стоял во всём величии своём пресловутый «железный занавес». Магнитофоны имелись лишь у очень немногих зажиточных людей, в основном, из правящей номенклатуры. Зарубежные радиопередачи тотально глушились. Средства массовой информации, работая на полную катушку, без устали вдалбливая нам то, что «Битлзы» — самое извращенное порождение загнивающего капитализма в области музыкальной культуры. (Как оказалось, и не врали!) Были и многие другие причины, из-за которых, скажем так, мы недооценивали «революционной» роли ансамбля в развитии «роковОй попсовой» (интересная получается двусмысленность) музыки.
И всё-таки главное, на мой взгляд, заключалось в том, что у нас имелись в ту пору свои, отечественные музыкальные кумиры, чья слава в пределах СССР объективно не уступала, а даже превосходила известность «Битлзов». Ведь именно тогда, в начале шестидесятых, о себе в полный голос заявили Людмила Зыкина, Елена Образцова, Николай Кондратюк, Тамара Милашкина, Эдита Пьеха, Майя Кристалинская, Лариса Мондрус, Валерий Ободзинский, многие другие певцы, которых я сейчас запамятовал. И, конечно же, Муслим Магомаев.
Никогда не забуду самого первого выступления по телевидению молодого певца перед всесоюзной аудиторией. На сцене только что построенного Кремлевского Дворца съездов Муслим спел уже известную песню «Бухенвальдский набат»: «Люди мира, на минуту встаньте!» То было исполнение, от которого мурашки бегут по коже. Была мощь катарсисной красоты, до сих пор нами и не слыханной. Драматическая экспрессия пения росла, пульсируя, от фразе к фразе, как реквием: «Берегите, Берегите, Берегите мир!» А для нас тогда это был главный жизненный императив. Хотя повторюсь: работала, конечно, в стране и идеология. Но и без неё люди наши, в подавляющем большинстве своём ещё помнившие страшные ужасы войны, глубинным естеством своим откликались на «Набат» больше, чем на попсовое исполнительство. Для них шумовые эффект английского ансамбля выглядели мелкими, суетными и незначительными. И потому именно Магомаев, обнимавший широчайший диапазон: от песенного набата до шлягерной «Королевы красоты» лёг на душу советскому народу. Безо всякой идеологической поддержки. О нём сразу и бурно заговорили не только специалисты — миллионы советских людей. Он в кратчайшее время стал наипопулярнейшим певцом страны. Без его участия не обходился ни один радио- или телевизионный концерт. Пластинки с записями Магомаева раскупались мгновенно, билеты на его концерты доставались «с боями». Он один затмил всех четырёх «битлов».
Пройдут годы и щедрая жизнь подарит мне добрые, дружеские отношения Муслима Магомаева и его супруги Тамары Синявской. Начались они в период моей бакинской лейтенантской службы. Муслим Магомаев тогда пел в Азербайджанском театре оперы и балета имени М. Ф. Ахундова. Там я регулярно слушал его исполнение в операх «Свадьба Фигаро», «Волшебная флейта», «Риголетто», «Севильский цирюльник», «Отелло», «Паяцы», «Фауст». В 1975 году певец стал художественным руководителем Азербайджанского государственного эстрадно-симфонического оркестра. Тогда же он, бывший певец ансамбля песни и пляски Бакинского округа ПВО, выступил в столичном гарнизонном Доме офицеров с сольным шефским концертом, где мы и познакомились. Встреча была мимолетной, и наверняка забылась бы, если бы не другой случай, не обнародовать который просто невозможно.
Как-то в редакцию газеты «Красная звезда», где я уже к тому времени работал, пришел полковник в отставке Георгий Гаврилович Похлебаев. В одной из крымских газет он прочитал о том, что отец известного певца Муслима Магомаева погиб и похоронен в Польше. Но Георгий Гаврилович командовал в годы Великой Отечественной войны 823-м артиллерийским полком 301-й стрелковой дивизии, где служил старший сержант Магомет Магомаев и поэтому знает точно: разведчик погиб в Германии, невдалеке от знаменитого Трептов-парка. А это не пустяк, мимо которого можно пройти фронтовику стороной и как бы ничего не заметить.
Автор материала, опубликованного в газете, внушал доверие и слогом, и ученой степенью. С другой стороны у меня не было никаких оснований сомневаться в искренности бывшего фронтового офицера-артиллериста, который, кстати, отлично помнил то грозовое время и довольно обстоятельно отвечал на все мои перекрестные вопросы, в том числе и на такой: а почему Вы до сих пор нигде и никому не говорили, что у Вас служил отец Магомаева? Он даже удивленно пожал плечами. Да не приходилось, дескать, как-то. И что в том такого особенного? Откровенно говоря, он и дальше помалкивал бы, не попадись ему случайно на глаза злополучная публикация-фальшивка. И вообще не о нём тут должна вестись речь. Важно, чтобы была восстановлена справедливость в отношении бойца, который хоть и не стал официально героем, но достоин этого высокого звания как никто другой. Оказывается, было и такое: Магомета собирались представить к званию Героя Советского Союза за бои на Украине, но по разнарядке на полк не пришло ни одной столь высокой награды.
Мы обменялись с Георгием Гавриловичем координатами. Я твёрдо пообещал ему написать материал об этой истории. Но для начала отправился в Центральный архив Министерства обороны СССР. Поиск мой не занял много времени, поскольку на руках имелись достаточно полные изначальные данные. Вскоре я уже списывал из алфавитной картотеки безвозвратных потерь сержантов и солдат Советской Армии за 1941-1945 годы следующие сведения: «Командир отделения разведки 823-го артиллерийского полка 301-й стрелковой дивизии старший сержант Магомаев Магомет Муслимович, 1916 года рождения, член ВКП(б), уроженец города Баку, улица Январская, дом 19/113, призван Бакинским ГВК. Убит 24. 04. 45 г. Захоронен на северо-западной окраине стадиона г. Кюстрина (Германия). Основание: вх. 69002 С от 27. 06. 45 г. ».
Таким образом, бывший командир артиллерийского полка оказался прав. Мне оставалось сообщить коллегам о допущенной их автором неточности и на том поставить точку. Однако перед этим я решил разыскать Магомаева. Конечно, Муслим не помнил наших бакинских встреч: подобных общений у него до невероятности много. А что касается отца, то певец знал, что он погиб в Кюстрине. Но тут целая история, которую в двух словах не изложишь. Случилось так, что боевые друзья отвезли и похоронили своего однополчанина на территории Польши, за несколько десятков километров от места его гибели. Почему — точно не установлено. Вот и получилось, что в архив ушли одни данные, а в семью Магомаевых — другие. Но и это ещё не всё. На плане, сделанном сразу после захоронения отца, его могила была точно привязана к железнодорожному полотну, проходившему возле небольшой польской деревеньки Жиня. Откуда было знать исполнителю, да и родным Магомаева, что железнодорожное полотно, сама деревенька вскоре будут снесены по планам «социалистического переустройства Польши». Поэтому первоначально поиски могилы Магомаева велись сразу в нескольких воеводствах: Зеленогурском, Вроцлавском. Понадобилось немало времени, пока, наконец, польские товарищи установили точно: местность, где находятся могилы советских воинов из 823-го артполка, в том числе, могила Магомета Магомаева — Кшивин Грыфиньски.
— Сведения эти многократно проверены и перепроверены, — продолжал Муслим. — Но, тем не менее, я чрезвычайно благодарен Георгию Гавриловичу за память о моем отце. В нашем достаточно обширном семейном архиве хранятся многие письма его собственные и от его боевых друзей, командиров. Однако о том, что ныне жив и здравствует командир отцовского полка, я слышу впервые. А надо ли вам говорить, что каждая новость, связанная с отцом, с его товарищами, боевыми побратимами, для меня чрезвычайно дорога. . .
С молодецким задором я ковал железо, пока оно горячее, и попросил певца дать мне на какое-то время тот самый обширный семейный архив. Или хотя бы — небольшую его часть. Там, наверняка, ведь найдется многое такое, что, безусловно, украсит мою будущую публикацию. Муслим замолчал, как-то поспешнее, чем обычно он это делает, закурил.
— Искренне надеюсь, что вы меня поймёте правильно. Все, что касается памяти отца для меня — очень личное. Не люблю я о таких вещах распространяться. Правда, когда-то очень давно дядя мой, Джамалэддин, помнится, давал журналистам из бакинской газеты «Вышка» некоторые отцовские письма, но вот мне этого делать не приходилось. Так что Ваше предложение, как бы это сказать. . . Словом, великодушно извините. . .
Ну, конечно, я уже всё понимал даже без излишней детализации. Хотя, как сказать. Видно, мне, опять же по молодости, лишь казалось, что всё понимаю. А до конца постичь чувства, переживаемые тем же Муслимом, дано, наверное, лишь человеку, который, как и он не помнит своего отца, потому что ни разу в жизни его не видел.
Теперь можете себе представить, дорогой читатель, мои чувства, когда на следующий день Муслим сам мне позвонил:
— Я ночь не спал, Михаил, всё думал над вашим предложением, — зарокотал его единственный, неповторимый баритон. — И вот к какому выводу пришел. Жизнь и смерть отца — явление как бы самоценное и которое поэтому всегда будет выше, значимее любых моих сомнений и чувств. Другими словами, я не вправе ни как-то стимулировать обнародование его боевой биографии, ни тем более чинить здесь какие-то препятствия по-своему разумению. Так что приезжайте, архив в вашем распоряжении.
Очень быстро я подготовил материал для «Красной звезды». Был он целиком построенный на основе фронтовых писем Магомета Магомаева, был и опубликован. (Смотри письменный отклик певца – М. З. ). Со всех концов Советского Союза и даже из-за границы пошли сотни, тысячи откликов. В Азербайджане об отце Муслима Магомаева пусть и немногие люди, но всё-таки были наслышаны. В центральной военной газете о подвиге боевого разведчика я рассказал впервые. Понятно отсюда, какой горячий отклик нашла эта публикация в сердцах простых советских людей, которые так искренне и задушевно любили этого певца, как, наверное, никакого иного в стране. Потом я написал и документальную повесть об отце Муслима Магомаева «Свой долг исполню честно». Причём я рассказал о своём герое вовсе даже не как о сыне известного многим азербайджанского композитора и не как об отце знаменитого на весь мир певца. В моем незатухающем интересе было нечто совсем иное, бесконечно далекое от сиюминутных, конъюнктурных устремлений, как-то польстить хотя бы тому же Муслиму, великую разницу с которым я, конечно же, ощущал тогда, не забываю о ней и поныне. Просто в судьбе одной единственной семьи мне увиделась, как в капле воды отраженная судьба всей огромной страны, та фантастическая, неподдающаяся обычному осмыслению запредельная цена, которую заплатило наше тогдашнее общество за своё будущее. В самом деле, разве можно сообразуясь с обычной житейской логикой, представить себе, что значит потеря для одной страны более, чем 27 миллионов её жителей? Но разве дано нам до конца постичь, что значит в неразрывной связи поколений — отец, сын, внук — потеря среднего звена? Если дед был одаренным композитором, крупной, незаурядной личностью, а внук стал в высшем смысле достойнейшим продолжателем семейной традиции, то, как бы много мог сделать для семьи, для страны, для искусства отец? Никто и никогда не в силах будет ответить на такой вопрос. Потому что сын композитора и отец певца отдал свою жизнь для того, чтобы не оборвалась в мире музыка. Вот этот почти что космический момент я попытался осмыслить, как теперь вижу, не совсем будучи готовым к подобному постижению. Но Муслим понял и оценил мои усилия. В двух своих книгах «Любовь моя – мелодия» и «Живут во мне воспоминания» он обильно процитировал выдержки из моей повести, к которой я ещё вернусь. Так между нами завязались добрые, почти дружеские отношения, длившиеся до самой смерти певца.
Каким он был? Очень разным. Не только выдающимся оперным и эстрадным исполнителем, самым молодым за всю историю народным артистом СССР, но и собственно музыкантом-сочинителем. Не многие, верно, знают, что Магомаев написал, к примеру, добрую, ироничную лезгинку (обычно это агрессивные мелодии) «В небе высоком скрыли тебя облака, чтоб не смотрела ты на меня свысока». А ещё — «Тревога рыбачки», «Далёкая-близкая». Его друг музыкант Анатолий Горохов вспоминает: «Муслим недооценён, как композитор. Однажды он записал мелодию. Слушаю: поразительной красоты вещь! Я всем композиторам потом приводил это сочинение Муслима, как пример композиторской техники».
Муслим обладал и немалыми литературными способностями. Упомянутые книги, плюс большая высокопрофессиональная работа о певце Марио Ланце, — тому достаточно красноречивое подтверждение. Для меня самое неожиданное в его мемуарах – благожелательность, которую не истребили ни вынужденная соревновательность профессии, ни подлость и душность атмосферы, где всегда куётся настоящий успех, ни даже врождённая колючесть собственного характера, о котором ещё любящая внучкА бабушка Байдигюль (весенний цветочек) говорила: «Ты — маленькая гадючка». Такой потрясающий жизненный пример. Отца Муслим никогда не видел. Мать же видел чрезвычайно редко. По существу она бросила сынишку, как ненужный груз в собственных амбициозных театральных метаниях. И вот вам его самая категорическая оценка экстравагантности материнских чувств: «Как человек неожиданный в своих поступках, она имела привычку сваливаться к нам как снег на голову: глубокая ночь, люди спят, и вдруг звонок в дверь – матушка на пороге с чемоданом… Погостит неделю и так же внезапно исчезнет». Всё. Более серьёзных осуждений матери в мемуарах не ищите. Их нет. И это притом, что даже мне известно, в основном из писем отца Муслима, что причиной их крупных расхождений являлось всё-таки непредсказуемое поведение Айшет Ахмедовны. И в том, что Муслим вырос без материнской ласки – её вина полная и неоспоримая.
Некая божественная освящённость таланта Магомаева проявлялась и в его художнических изысках. Наш общий с Муслимом друг Никас Сафронов как-то сказал мне, что художник в Магомаеве помощнее будет, нежели певец Магомаев. Всё дело только в том, что музыкой он занимался с раннего детства. Кисть же взял в руки лишь после того, как покинул сцену. «А художническая потенция в Муслиме чрезвычайно мощная. Даже мне впору ей позавидовать», — признавался Никас.
Немногим так же известно и то, что Магомаев – один из первых, если не самый первый крупный отечественный деятель культуры, по достоинству оценивший все положительные стороны Интернета. Его сайт в этом смысле являлся образцом того, как можно поставить на службу интеллектуальному и гуманитарному образованию людей достижение прогресса. На сайте Магомаева давались старые его концерты «в глубинке», обнародовались давние, никому неизвестные записи. Оказалось, что звукорежиссёры той ещё, советской школы не стирали записей даже тогда, когда неудовлетворённый собой певец приказывал их уничтожить. Так сохранились спектакли с участием Муслима Магометовича «Севильский цирюльник» и «Тоска», которые сам Муслим полагал утраченными безвозвратно. Ему присылали такие спетые им песни, о которых сам он сто лет как забыл. Семерых своих «сайчат» Магомаев выделял особо, даже приглашал их к себе домой на улицу Станиславского. Между прочим, до сих пор сайт Магомаева, как говорится, живёт и здравствует.
А ещё Магомаев был расчётливым профессионалом, по-восточному тонким дипломатом, безошибочно корректирующим собственную звёздную капризность мастерским владением политесом. Пример всё с той же моей документальной повестью об отце Муслима. Однажды, собрав всю отпущенную природой деликатность, я попросил Муслима обратиться к Гейдару Алиеву: пусть-де отдаст команду издать мой труд на русском и азербайджанском языке в одной книге. Затраты, дескать, мизерные, а последствия для укрепления азербайджано-российских отношений огромные. «Если бы твоя книга была о ком угодно другом, но не моём отце, — сказал Муслим, — я бы тут же поспешествовал о ней перед Гейдар Алиевичем. И, уверяю тебя, он бы мне не отказал. Он бы и теперь не отказал. Но, понимаешь, о себе я никогда и ни о чём его не просил. И не попрошу. Всё, что он сделал для меня – исключительно его инициатива».
Другой пример относится уже к области большой политики. Накануне президентских выборов 1996 года к Магомаеву обратились за поддержкой активисты ельцинского штаба и певец очень деликатно им отказал. Об этом мне стало известно от него самого. А потом хитрый ЕБН заключил альянс с генералом Лебедем, с которым я приятельствовал ещё с тех пор, как он командовал миротворцами в Молдавии. Александр Иванович, узнав о моих добрых отношениях с Магомаевым, попросил, чтобы я организовал ему «поддержку певца». Пришлось рассказать генералу об осечке штабистов Ельцина. «Это всё херня на постном масле, — отрубил с «люминевой» прямолинейностью Лебедь. — Уверяю тебя: Муслим мне не откажет!» И оказался прав. Другой вопрос, что спустя какое-то время мы оба разочаровались в «пернатом генерале», но тогда, в 1996 году Магомаев озаглавил своё выступление «Двумя руками «За»!» А из песни, как говорится, слов не выбрасывают:
«Не самый политически ангажированный человек, я, тем не менее, очень многого жду от предвыборного объединения программ Бориса Ельцина и Александра Лебедя. С Александром Ивановичем не знаком, но давно за ним наблюдаю, ещё с тех пор, как он стал командующим 14-й армией. Некоторые его качества мне по-человечески симпатичны, а главное то, что Лебедь безоговорочно стоит за реформы в нашем обществе. Сам я давно разделяю реформаторские взгляды на развитие нашей страны, потому что очень многое из прошлой жизни, всегда вызывало во мне активное неприятие. И, прежде всего то, что нами, работниками культуры, беззастенчиво, зачастую, по-хамски командовали, держа каждого из нас и всех вместе за непокорных, недалеких слуг. Мне, например, всегда указывали, куда и почему ехать, что и кому петь, как себя вести за рубежом и так далее и тому подобное.
Не боясь показаться нескромным, скажу и такое. Сегодня я, возможно, был бы известен как певец не только в своей стране, но и во всём мире, однако, система не позволила мне достичь таких высот в творчестве. Ведь это же факт, а не моя тщеславная придумка, что в своё время известный всему миру импресарио французской «Олимпии» Бруно Кокатрикс приглашал меня на рекламные концерты на целый год и готов был полностью оплатить мой пансион. Но тогдашний министр культуры СССР Екатерина Фурцева наотрез отказала Кокатриксу, мотивируя своё несогласие тем, что Магомаева-де постоянно и часто приглашают на правительственные концерты. И поэтому отлучаться из страны он не может.
Несколько лет назад в беседе со Станиславом Бэлзой перед телекамерой я впервые достаточно откровенно и принципиально обнародовал свои политические воззрения, чего раньше, признаться, не делал. Во всяком случае, меня трудно упрекнуть в частом мелькании по телевизору, на страницах газет и журналов. Так вот, после передачи в мой адрес поступило несколько гневных писем, где красной нитью проходил один упрек: что же Вы, товарищ Магомаев, так плохо отзываетесь об общественном строе, который дал вам все.
Смешно считать, что мне социализм что-то дал, скорее, очень много лишил. А голос мой, как говорится, от Бога. Но я не держу зла на тех, кто на меня в обиде. Более того, я прекрасно понимаю соотечественников, в основном, старшего поколения. Очень многие из них — люди честные и порядочные. Именно такими были мой отец, погибший на войне, и мой покойный дядя Джамалэддин. Оба они члены партии, свято верившие в коммунистические идеалы. Представителям того поколения трудно сегодня смириться с мыслью о полной бесперспективности социализма. Ещё труднее им понять и принять нынешнюю ситуацию в стране. Мне и самому очень многое из происходящего сегодня не по душе. Досадно и обидно наблюдать экономический, финансовый и особенно криминальный разгул. Это же форменное безобразие, что, я, например, боюсь, уезжая куда-то в командировку, оставлять в квартире одну жену.
Но даже при всем том, мне бы не хотелось, чтобы над народом повторился печальный семидесятилетний опыт. Потому что наши люди достойны лучшей доли. Кое-кто из них забыл уже нескончаемые очереди за всем, что нужно было для нормальной жизни и даже для смерти. А я помню, как мне приходилось «держать в друзьях» завмагов и товароведов для того, чтобы проклятый быт не мешал заниматься искусством. Унизительные были времена. Мы не должны допустить их возврата, пусть многим из нас сегодня приходится очень нелегко. Подумаем о будущем детей наших, внуков. Поэтому я двумя руками буду голосовать за ту самую новую идею, которую сегодня олицетворяют Ельцин и Лебедь и которой достойна наша страна».
…Очень много людей в нашей стране, включая и автора этих строк, искренне полагали, что Магомаев зря так рано ушёл со сцены. Однажды я озвучил певцу это наше, что называется, консолидированное мнение. И то, что услышал в ответ, пусть послужит в назидание всем тем, кто никак не может покинуть сцену, перестать петь, писать, ваять, словом, как им кажется, творить. Муслим в этом смысле оказался творцом выдающимся, неповторимым, мужественным и мудрым.
— Для меня сцена всегда была не просто деревянными подмостками, а одушевлённым организмом, который любит и вдохновляет таланты и терпеть не может бездарностей, людей случайных, которых рано или поздно с позором сталкивает со своих плеч-подмостков. Поэтому всякий уважающий себя артист должен уважать сцену и не пользоваться её терпением. В это кому-то трудно будет поверить, но очень давно, когда я только появился на эстраде и сразу стал известным, я заявил в одном из популярных тогда журналов «Кругозор», что каждый серьёзный певец должен знать свой срок. Что касается меня, то я уйду с первой «качкой» в голосе. Было мне тогда чуток за двадцать. Андрюша Дементьев ещё не написал этих потрясающе правдивых, но и жестоких строк: «Как важно вовремя уйти. / Уйти, пока ревут трибуны. / И уступить дорогу юным, / Хотя полжизни впереди. / На это надо много сил —/ Уйти под грустный шёпот судей. / Уйти, покуда не осудят/ Те, кто вчера боготворил. / И лишь соперник твой поймёт, / Сорвав удачливые кеды, / Что был великою победой/ Тот неожиданный уход».
…Даже специалисты затруднялись квалифицировать голос Магомаева: то ли баритон со многими верхними нотами, то ли тенор со многими нижними, то ли наоборот – какая, в сущности, разница. Важно, что это был певец счастливого города, счастливой страны, восточный соловей нелёгкой, но тоже радостной и счастливой нашей советской судьбы, нашей социалистической жизни. И другую жизнь петь он не стал. Он гордо нёс людям свою неповторимую мелодию. И с нею ушёл в вечность, ничем не запятнав ни своей жизни, ни своей мелодии. Редкая и завидная судьба творца.

Михаил Захарчук