Про Пушкина и про меня — писатель Михаил Захарчук припомнил историю своего знакомства с поэтом

Пушкину юбилей. Знаю его с пелёнок. Всю мою жизнь его облик, его творчество, его удивительная и мистическая судьба были для меня вечным горизонтом, к которому приблизиться нельзя, но видеть и любоваться им можно всегда. Что и делаю до своих седин. Вот лишь несколько лет в подтверждение сказанному…
25. 03. 90, воскресенье.
Не считаю себя суеверным. Более того, глубоко уверен: чем мудрее человек, тем меньше внимания он должен уделять всякой потусторонней чертовщине. В этом смысле для меня необъяснимый факт: как мог величайшим ум Пушкина быть столь падким на предрассудки? Видать его поэтический дар таким образом корёжил. Вспоминаю об этом потому, что перед поездкой в командировку, приснился мне отвратительный сон. С головы до ног я вывалялся в говне. И там же во сне долго отмывался от дерьма. Жена Таня безапелляционно констатировала: в командировке попадёшь в говно. И так оно случилось.
17. 07. 90, вторник.
Вечером слушал диалог Виктора Шафаревича и Андрея Синявского. Насколько цельный, благородный и здоровый (в смысле духовного здоровья) первый, настолько скользкий, лживый и подлый второй. Его «Прогулки с Пушкиным» я не смог дочитать до конца (редчайший для меня случай) из-за отвращения к хамству пишущего. Вот и сейчас он пытается доказать, что, написав «Россия – сука», имел в виду государство. Так и писал бы говнюк: «Государство Россия – сука». Но как раз стервецу и хотелось облаять, то, что для многих свято. Любовь к этому удивительному образованию «с названьем гордым Русь», как и вера в Бога, и величие души не каждому даётся. Хам вот этим не сподобился. И беснуется. И хрен бы с ним. Ведь давно известно, что хамство даже не манера поведения, а образ жизни.
2. 12. 90, воскресенье.
Никогда я особенно не восторгался творчеством Николая Васильевича Гоголя. Но прошлогодние торжества в связи с его 180-летием заронили в душу сомнения насчёт правильности моей оценки этого, по определению Пушкина «хитрого хохла». Кроме того, никогда, видимо, не забыть мне одного междусобойчика в Доме актёра имени Яблочкиной, посвящённого фильму Быкова «Нос». Ролан Антонович тогда хитро заметил: «Пушкин – это бездонное синее небо над головой, а Гоголь – Космос». Так вот повторное прочтение этого «космоса» я решил начать с одиозных «Выбранных мест из переписки с друзьями», так «измутузенных» Белинским, его командой и подавляющим большинством советских правоверных критиков.
Всё так. И даже прекрасно понимая, что движусь по сослагательной исторической стезе, не могу не задуматься: а каким бы мог стать Гоголь, если бы его Бог снабдил такой жадностью до жизни, какая была присуща Пушкину!
9. 12. 90, воскресенье.
Мои выписки из Вайля и Гениса.
Предчувствие похмелья портит пьянку.
Гипноз масштаба неизбежно влияет на духовную жизнь страны. (Как это справедливо! Мы испорчены своим бесконечными просторами. Отсюда – никогда не сможем работать столь продуктивно рационально, как люди Запада, которые дрожат над своим клочками земли).
Есть здесь варварская мощь, пренебрегающая логикой. Вроде: копать канаву от забора и до обеда. (Мой вариант: от меня и до следующего пня).
Самая большая страна в мире – Сибирь.
В настоящем мире плотники пьют с жестянщиками. И только в учебнике Бархударова и Крючкова Пушкин стоит с Джамбулом. На самом деле никакого Джамбула нет вовсе. (Наверное, строго говоря и правильно: «не было». Ну да ладно. Не первые эти диссиденты, утверждающие, что казахский поэт-сказитель-акын Джамбул Джамбаев – симулякр – копия, не имеющая оригинала в реальности. Коварная неправда. Такой человек был. Нескольких месяцев не дожил до 100 лет. Умер в год победы. А то, что он не писал текстов, то есть, возможно, был даже неграмотным, ещё ни о чём не говорит. Все, кто с ним общался, в том числе и мой друг Олжас Сулейменов, утверждают: старик имел потрясающую поэтическую способность. А этому, как известно, не научаются. Да, в оригинале – подстрочнике Гамзатова было: «Мне кажется порою, что джигиты, с кровавых не вернувшихся полей». Джигитов солдатами сделал Наум Гребнёв. Правда и то, что юморной Гамзатов однажды заметил: «Вот переведу из того, что Козловский меня перевёл обратно на аварский – отличное стихотворение получится». Однако сам поэтический образ погибших солдат, превратившихся в стаю журавлей принадлежит исключительной великому аварцу. Козловский, Гребнёв, Сельвинский, Нейман, Городницкий, Липкин и другие переводчики никогда бы до такого пронзительного тропа не додумались. Почему и любили заниматься творчеством Гамзатова. Там всегда было что переводить).
6. 03. 91, среда.
Как там у Пушкина: «Чёрт сподобил меня родиться в России с умом и талантом». А меня вот Всевышний наградил тонкой и ранимой натурой, к пониманию которой ни одна из всех предыдущих моих женщин не могла даже приблизиться, нынешняя — особенно. Что вовсе не мой плюс и не достоинство тем более, а тяжкий крест. Приговорён я нести его, не зная, не ведая конечной цели. И никто плечо тут не подставит. Сел и написал жалостливое письмо Таисе. И – не отправил. «Мудрый охотней умрёт, / чем будет взывать к состраданию. / Огонь скорее потухнет, чем станет холодным». Хитопадеша.
31. 03. 91, воскресенье.
До полуночи читал «Разговоры с Гёте» Иоганна Петера Эккермана. Этот немец был не только «баловнем судьбы», по праву приобщившимся как человек и литератор к бессмертной славе «величайшего немца всех времён и народов», но и типичным германским неудачником. Всю жизнь он пробедствовал. Быть одним из оплачиваемых секретарей Гете он не хотел — из плебейской гордости, надо думать. Да и не хлебная то была бы должность. Своё более чем скромное существование Эккерман поддерживал уроками, в том числе и молодым англичанам, и американцам, хотевшим «читать Гёте в подлиннике». И это был малый и неустойчивый заработок, а «денежные подарки», которые он принимал от Гёте. Тем более они были не так часты и не так щедры, чтобы это могло существенно изменить его бедственное положение. И всё-таки поразительно, как же непостижимо мудро распорядилась судьба, приставив к «любимцу богов» и уже поэтому не ценящему простых людей, такого, в высшей степени гениального литератора-пахаря, который сохранил нам почти с магнитофонной, кинематографической точностью манеры, мысли, взгляды мирового гения из первой пятёрки! В самом деле, кого можно поставить рядом с Гёте? Леонардо да Винчи, Данте Алигьери, Шекспира, Пушкина? Ну, может ещё с натяжкой – Толстого. Далее уже будет второй эшелон титанов мысли. Но ни у кого из перечисленных не наблюдалось такого великолепного стенографа, каким судьба сподобила Гёте.
13. 04. 91, суббота.
Читал избранное Жан-Жака Руссо. Как там у Гавроша: «Не удалась моя карьера, / И это по вине Вольтера. / Судьбы сломалось колесо, / И в этом виноват Руссо». Вообще отношения этих двух французских просветителей образец того, как два медведя не уживаются не только в одной берлоге, но даже в одном лесу. Насколько оба были изощрённо умны, настолько же циничны и пошлы в обыкновенной бытовой жизни. Всякий раз, сталкиваясь с творчеством людей подобного калибра, думаю о том, насколько же был неправ Пушкин: «Гений и злодейство несовместны». Ещё как совместны. Но содержательных и стимулирующих мыслей у Руссо хоть отбавляй: «Важно знать не то, что есть, а то, что полезно». «Всякая злость происходит от бессилия». «Всякая власть – от Бога, я это признаю. Но и всякая болезнь от Него же: значит ли это, что запрещено звать врача?» «Дайте детству созреть в детстве». «Наши истинные учителя – опыт и чувство». «Ничего могучего, ничего великого не может выйти из-под продажного пера». «Оскорбления – это доводы неправых». «Правдивое сердце – главное оружие истины». «Сама по себе жизнь ничего не значит. Цена её зависит от её употребления». «Терпение горько, но его плод сладок». «Трудись для того, чтобы наслаждаться». «Хорошее употребление времени делает время ещё более драгоценным». «Чтобы жить в добродетели, мы всегда должны вести борьбу с самими собой».
24. 04. 91, среда.
Купил по дороге домой солидный том в 650 страниц «Алхимия слова» Яна Парандовского. Где-то у меня валяется небольшая книжица этого польского писателя «Эрос на Олимпе». Живо, интересно написана. Почему и глазом зацепился за это издание, где кроме заглавной работы ещё литературоведческие портреты Петрарки и Оскара Уайдля. Предисловие Святослава Бэлзы тоже не пустяк. Начал читать. Захватило. Человек всесторонне анализирует творческую лабораторию писателя, привлекая для своих исследований известных мировых сочинителей. В частности, употребляет имена Гоголя, Чехова, Толстого, Тургенева, Достоевского, Гончарова. И всё бы хорошо, но о Пушкине ни слова! Не смог простить гению пламенной отповеди «Клеветникам России». Когда началось польское восстание и западноевропейские недоброжелатели России стали говорить о вмешательстве в её дела, Александр Сергеевич недвусмысленно заявил: борьба между русскими и поляками — это домашний спор, который уже решен судьбой в пользу России. Если же западные европейцы желают явиться в пределы России, то есть место им в полях России среди нечуждых им гробов.
Настоящий бы исследователь никогда не прошёл мимо лучшего поэта всех времён и народов, сколь бы ни мучила его национальная ревность. А этот оказался тонок кишкой. «Алхимию» я, конечно, добил, но дальше читать не стал. Тем более, что позвонил Володе Коржавыху – лучшему среди нас, львовян, знатоку литературы. И убедился в том, о чём на девяносто процентов догадывался: «голубым» был Парандовский. Педерастом. Не стоит поэтому он серьёзного разговора.
20. 05. 91, понедельник.
В журнале «Молодая гвардия» публикуется «Российский календарь». Это не юбилейная трескотня, а попытка приоткрыть малоизвестное. Как пример, рассказ о Дубельте. Что можно узнать об этом генерале из БСЭ? Начальник штаба Отделения корпуса жандармов, член главного управления цензуры и секретного комитета о раскольниках. 23 года служил в армии, участник кампаний 1807 и 1812-15 гг. Один из реакционнейших представителей периода царствования Николая 1. Расследовал дело петрашевцев и Кирилло-Мефодиевского братства. Притеснял Пушкина, собирался сгноить Белинского, преследовал Шевченко. Всё. Про генерала это я уже написал.
Каким этот государственный деятель был на самом деле? Леонтий Васильевич Дубельт, генерал от кавалерии, управляющий III отделением во времена царствования Николая I, родился в 1792 году. Участник кампании 1807 года (и было ему 15 лет от роду!). Воевал с 1812 по 1815 год. Под Бородиным тяжело ранен. Зная его знакомства с декабристами, все удивлялись, почему Дубельта не взяли после 14 декабря. После назначения в III отделение пишет жене: «Ты можешь быть спокойна, что я ни за что на свете не запятнаю своего доброго имени». Пушкина, да, душевно не любил. Но это для нас он – «Всё!». А для Леонтия Васильевича – всего лишь бретёр и наглец. (Зато потом дочь поэта выйдет за сына Дубельта!). Зато издание полного собрания сочинений Гоголя — заслуга, прежде всего, Дубельта. «Общее направление у него, — писал он о Гоголе, — всегда нравственное: неприличное и дурное всегда изображено так, что невольно чувствуется отвращение или возбуждает один невинный смех, а доброе и истинное над всем господствует». Дубельт настаивал «печатать Гоголя без всяких исключений и изменений». Попечитель Демидовского дома призрения трудящихся и Санкт-Петербургской детской больницы. В 1856 году наотрез отказался стать шефом жандармов. Государь назвал его Дон-Кихотом. «Добрым, честным, благородным» называл Дубельта Василий Жуковский. Неподкупность его была притчей во языцех. Хотя почти вся деятельность Дубельта вызывалась доносами и на них основывалась, но лично он к доносчикам питал искреннее презрение и при выдаче им наград десятками или сотнями рублей придерживался цифры три (в память 30 серебреников, говаривал). Умер на 71 году после 53 лет службы Отечеству.
Мне вот крайне интересно: а что случилось бы со мной, со всеми прочими советскими людьми, если бы мы все знали биографию этого воина-государственника хотя бы в таком объеме? Так почему мы не знали?
Эта власть рушится, конечно, в первую очередь по экономическим причинам, и вступать в спор с Карлом Марксом по такому поводу бессмысленно – об этом уже неоднократно говорено. Но во вторую очередь власть накрывается медным тазом из-за боязни элементарной правды. Ей привычен и удобен всегда был мир идеологического вымысла. Даже сражаясь за себя самоё, власть всё равно врала своим же собственным защитникам на каждом шагу. Ну и пусть пеняет на себя.
*
Мой академический учитель по литературе профессор Владимир Максимович Пискунов любил повторять: «До Пушкина не было теории литературы. Поэтому само «наше солнце», все его предшественники и многие последователи ходили, бедные, на ощупь. /До Пушкина не было теории литературы. Поэтому само «наше солнце», все его предшественники и многие последователи ходили, бедные, на ощупь».
15. 10. 91, вторник.
Гуляли сегодня с Юрой Широченко вблизи здания главного штаба Войск ПВО. Поникли, погрустнели земные цветы и краски. Большинство деревьев уже приготовилось к снегу, который в наших краях не склонен к задержке. И что могло нравиться Пушкину в этом унылом увядании – не понять мне нашего гения.
15. 11. 91, пятница.
И посреди этого вселенского бардака вдруг из «Красной звезды» пришла весть, которая заставила меня аж прослезиться от умиления. Там на прошлой неделе состоялось собрание по выдвижению кандидатов на должность… главного редактора! Понятное дело, что подобное мероприятие сильно на фарс смахивающее. При живом-то Иване Митрофановиче Панове – «такие жестикуляции», как говорил Попандопуло. Просто веяние «демократической моды» — выбирать — задело даже косную военную структуру – столь сильно в ней всё разбалансировалось, разболталось. Так вот среди внесённых кандидатур для голосования была, оказывается, и моя фамилия!
В творческом коллективе пользоваться всеобщим авторитетом теоретически невозможно. Даже если у тебя будет ангельский характер, но при этом бойкое перо, — тебя большая половина коллег определённо возненавидит. Из-за элементарной зависти. Работая в «Красной звезде», я в профессиональных лидерах не ходил. Правда, и в отстающих, особенно в последние годы, никогда не числился. Иначе бы меня никто не делегировал в ТАСС. Однако если за шесть лет моего отсутствия в штате газеты кто-то из краснозвёздовцев обо мне вспомнил (узнать бы кто), значит, как минимум, память по себе хорошую в коллективе я оставил. И уж если быть до конца честным, отбросить ложную скромность, то я мог бы стать весьма недурственным редактором главной военной газеты. Не смотря даже на моё хохлацкое происхождение. А, может, и благодаря ему. Для «Красной звезды» я бы сделал главное, то, чего никто без меня не сделает, даже не додумается до этого – я бы вытащил её в ранг национального бренда. Ни в одной другой стране мира подобное немыслимо, но в России – возможно. Эх! «Мечты, мечты, / Где ваша сладость?/ Где ты, где ты, / Ночная радость?/ Исчезнул он, / Веселый сон, / И одинокий/ Во тьме глубокой/ Я пробужден». (Впрочем, пушкинское «Пробуждение» есть в коротком народном варианте: «Мечты, мечты, / Где ваша сладость?/ Ушли мечты, / Осталась гадость». В создавшейся ситуации мне больше всего жалко своего земляка, бывшего моего первого редактора в «Красной звезде» полковника Виталия Ивановича Мороза. Операцию – серпом по яйцам – ему, вероятно легче было бы перенести, чем узнать, что я котируюсь на должность главного редактора. Душевно не любит меня земеля…
19. 11. 91, вторник.
Мне 43 года. Уже пережил Моцарта, Лермонтова, Байрона, Пушкина, Высоцкого. А что сделано для бессмертия? Бендер сам на ум приходит: «Мне тридцать три года. Возраст Иисуса Христа. А что я сделал? Я ничего не создал. Учеников разбазарил, Паниковского не воскресил». Увы, таков наш тяжкий жребий: завидовать великим, не имея возможности хоть в чём-то им подражать. Опускание с философских высот на грешную землю удовлетворения тоже не приносит. Скорее всего, Войска ПВО буду упразднены. Об этом уже судачат даже самые отсталые слои населения. Мои подчинённые сатанеют от неопределённости. Да и я, признаться, тоже изрядно подрастерял былую уверенность в правоте собственного дела. Хотя слова Хемингуэя тоже не забываю: «Если ты веришь в своё дело и непрестанно работаешь, — у тебя не может быть разочарования, разве что ты слишком падок до славы».
3. 12. 91, вторник.
Купил только что вышедший двухтомник полного собрания сочинений и избранных писем П. Я. Чаадаева (Из серии «Памятники философской мысли»). Пожалуй, это моё приобретение года. Вообще не помню, чтобы до сих пор было что-то издано из этого сумасшедшего философа. Пискунов, помнится, даже не сомневался в лёгком помешательстве Петра Яковлевича.
«Он вышней волею небес/ Рожден в оковах службы царской;/ Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес, / А здесь он — офицер гусарской». А. Пушкин.
«Одетый праздником, с осанкой важной, смелой, / Когда являлся он пред публикою белой/ С умом блистательным своим, / Смирялось все невольно перед ним!/ Друг Пушкина, любимый, задушевный, / Всех знаменитостей тогдашних был он друг;/ Умом его беседы увлеченный, / Кругом его умов теснился круг;/ И кто не жал ему с почтеньем руку?/ Кто не хвалил его ума?» Ф. Глинка.
П. Чаадаев считается одним из возможных прототипов Александра Чацкого — главного героя пьесы А. С. Грибоедова «Горе от ума».
Чаадаеву посвящены 3 стихотворных послания Пушкина, его черты, по одной из версий, воплотились в образе Онегина, о котором даже прямо указано «Второй Чадаев, мой Евгений». Пушкин охарактеризовал противоречивую личность молодого Чаадаева в посвящении «К портрету Чедаева». Первое послание «К Чeдаеву — знаменитое стихотворение: «Товарищ, верь: взойдет она, / Звезда пленительного счастья, / Россия вспрянет ото сна, / И на обломках самовластья/ Напишут наши имена». Второе послание «Чаадаеву (В стране, где я забыл тревоги прежних лет)». Третье послание «Чаадаеву (К чему холодные сомненья?)» Когда Александр I узнал о распространении каких-то запрещенных стихотворений Пушкина, он поручил князю Васильчикову достать эти стихи. Адъютантом Васильчикова был Чаадаев. Через него Пушкин послал Александру «Деревню». Так как в эти годы Александр ещё поощрял всякие проекты, вплоть до конституционных, то, не найдя предлога для наказания, он велел «благодарить Пушкина за добрые чувства», которые внушает его произведение.
Разумеется, главное в этом двухтомнике – восемь философских писем. Опубликованные в 1836 году (Пушкин их читал!) в журнале «Телескоп», они дали невиданно мощный толчок развитию русской философии.
3. 02. 92, понедельник.
По пути домой заехал к Утыльеву Анатолию Григорьевичу, бывшему командиру нашего редакторского отделения Военно-политической академии. Цель: обеспечить присутствие на нашем мероприятии Аллы Пугачёвой, с которой наш «батя» дружит ещё с шестидесятых годов, когда работал комсомольцем в первом отряде космонавтов. Потом вместе мы поехали к Евгению Борисовичу – брату певицы. Он имеет серьезное влияние на свою знаменитую сестру. Выпили по паре рюмок коньяку (как тут было отказаться?) и заручились поддержкой подполковника Пугачёва: Алла будет.
Помнится, ещё в училище я читал «Пушкин в жизни» Вересаева. Это был неформатный однотомник, довольно потрёпанный, изданный едва ли не при жизни Викентия Викентьевича. И вот имею его четырёхтомник, изданный фантастическим (1 700 000) тиражом. В первом томе повести и романы. Это подождёт. Снова я прильну к Пушкину, которого никто так не описал как Вересаев. Он взял на себя задачу, казалось бы, скромную, подготовительную, разведывательную. За неимением связной биографии, в которой бы известная нам сумма фактов была бы сфокусирована, он предложил подборку, мозаику сведений, согласующихся и спорящих между собой. Такова была его исходная посылка. И Вересаев проделал колоссальную работу по собиранию и систематизации свидетельств современников и документов. Но дело даже не в объеме проделанного труда. Вересаев проявил интуицию искателя-исследователя и чутье художника. В этой книге, благодаря искусству собирателя, для нас сохранено немало ярких черт, выбранных с любовью и пониманием из бесчисленного множества сообщений и публикаций о Пушкине и его времени. Сохранено, потому что богатый материал был бы иначе недоступен в наши дни во всей полноте не только читателю, интересующемуся Пушкиным, но и специалисту. И расположен этот материал, при строгой хронологии, с таким блеском остросюжетного повествования, что от книги действительно невозможно оторваться: играя на сплетениях и противоречиях документов, Вересаев создал очень плотную повествовательную ткань, такой редко удается достичь и в авторской прозе. «Пушкин в жизни» был первой попыткой заменить биографию документальным романом. И надо сказать, блестящей удавшейся попыткой! Создан редкостный эффект присутствия великой личности.
«Подлинно великий человек с честью выдержит самые «интимные» сообщения о себе. А не выдержит, — и не надо». Это не просто констатация – это кредо писателя. И я вот думаю, что в своём дневнике мне тоже не следует сторониться собственных просчётов, недостатков моей личности, моих «греховных» похождений. Цельность моя от правды обо мне не должна пострадать. А то, что скажут плохого другие – заранее их прощаю.
Если Пушкин признавался, что он «ничтожней всех ничтожных», то что тогда говорить мне о себе? Вместе с тем, стыдясь самого себя, Пушкин, тем не менее, «строк печальных» не смывает в своей памяти. «В этой глупости несчастной у ваших ног я признаюсь», — способность сознаться в собственной глупости, когда совершена, соответственно, глупость, признать, что вел себя опрометчиво или легкомысленно, когда поведение было опрометчивым и легкомысленным, не смывать этих строк из памяти и вместе с тем твердо стоять в вопросах принципа и чести, одним словом, полнота самосознания — вот что отличает Пушкина и делает его совершенно неуязвимым для «разоблачений». («Как не поддаются пародированию пушкинские произведения, потому что они почти все уже пронизаны тончайшей иронией самого автора. Во всяком случае, там, где подобная ирония есть, они неуязвимы для пародии. Существующие пародии адресованы не автору — читателям. Это, собственно, пародии на прямолинейно-тупое восприятие Пушкина» — Вересаев).
Невозможно достичь уровня гения. Но держать ориентир на него никто запретить мне не может, даже притом, что я осознаю свою ничтожность в литературном и жизненном измерении на фоне величайшего поэта всех времён и народов. Очень вовремя я взялся за чтение Пушкина в изложении Вересаева. Даже само «нахождение в зоне притяжения нашего всего» благородно будет на меня воздействовать. Знаю точно, что будет. Уже проверено и не единожды.
Первое издание книги Вересаева «Пушкин в жизни» появилось в 1926 г. , последнее, подготовленное автором, в 1936-м. С тех пор труд не издавался. И вот вошёл в собрание сочинений. Там ещё и Гоголь есть. Дойдёт и до него черёд. Потому что как однажды мне сказал Ролан Быков: «Пушкин – это голубое бездонное небо над головой. Гоголь – космос».
13. 05. 92, среда.
В «Независимой» выступили два лучших публициста современности – Александр Генис и Пётр Вайль. Рассуждают о писателе Венедикте Ерофееве: «Мы видели Ерофеева только в гробу. Два года назад, приехав в Москву в надежде наконец познакомиться с Ерофеевым, мы опоздали всего на день — успели только к похоронам. Но даже мертвый он поразил нас своей внешностью славянского витязя.
Фигура автора такой культовой книги («Москва-Петушки» — М. З. ) не могла не мифологизироваться. Он встает за страницами во ВЕСЬ гигантский, с кепкой, рост. О нем не рассказывают анекдотов, как о Пушкино, только потому, что он не прятался за Евгения Онегина и Петрушу Гринева, а вывел себя а тексте, точнее — перешел в текст. Что и вызывает особую близость и допускает фамильярность: Венедикт Ерофеев для каждого – Веничка. Пушкина, при всех анекдотах, Сашей не назовешь.
26. 05. 92, вторник.
У меня наступает апатия. Не хочется проявлять кипучей энергии нигде и ни в чём. Видать, моя пора, как и, пардон, у Пушкина – осень. Жена собирается в Кременчуг к матери. Бог в помощь. А я собираюсь в свою Дорошовку.
17. 07. 92, пятница.
Прости, мой друг-читатель, но ты оказался ленивым и не любопытным, что ещё Пушкиным подмечено. Ты способен оценить разве что трагедию рабыни Изауры и слёзы «богатых», которые, оказывается, «тоже плачут». А мои фантомные боли насчёт Войск ПВО и одноимённого журнала тебе, наверняка, по барабану. С другой стороны в той же «Независимой газете» я встречаю статьи с таким высоким мастерством сработанные (особенно по искусству), что ловлю себя на мысли: мне их тоже не хочется читать.
2. 11. 92, понедельник.
Ноябрь не «уж у двора», как писал Пушкин. На дворе он! Через пару недель мне стукнет 44 года. Всегда вспоминаю отца в таких случаях. Когда ему перевалило за сорок, он мне казался почти стариком. Старости я пока что не ощущаю, но некая усталость, как спрятавшаяся болячка, во мне гнездится.
2. 12. 92, среда.
Ещё в прошлую поездку домой купил случайно в букинистическом магазине Винницы двухтомник Адама Мицкевича 1955 года выпуска. Даже в приличной сохранности. Так что определённо — раритет. И стоял он сиротливо на полке. Сегодня взялся полистать первый том и увлёкся. Не сомневался, что хорошо знаю творчество поляка. Всё же прилично учил его в училище, да и в академии. Однако всё позабылось. Слабость моей памяти – избитое место даже в этих дневниках. Однако именно в таких случаях особенно чувствуешь её ничтожность. Читал я Мицкевича, как будто впервые в своей жизни. А ведь знаю о нём не так уж и мало. К примеру, то, что знакомство с Пушкиным сыграло исключительную роль в становлении Адама как поэта. Он сам этого никогда не отрицал. А поляки сейчас отрицают. Впервые поэты встретились осенью 1826 года. Их взаимоотношения были проникнуты взаимным уважением. Мицкевич неоднократно давал высокую оценку творчеству своего русского собрата, в том числе и гораздо позже, после своего отъезда из России (статья «Пушкин и литературное движение в России» 1837, парижские лекции). Поэты переводили произведения друг друга, упоминали друг друга в своем творчестве. Пушкиным были переведены баллады Мицкевича «Три Будрыса» («Будрыс и его сыновья») и «Дозор» («Воевода»), а также вступление к «Конраду Валленроду». Мицкевич перевёл пушкинский сонет «Воспоминание». Однако в оценке польского освободительного восстания 1830 взгляды поэтов разошлись. Возможно, и потому, что до самой смерти Мицкевич не оставлял общественно-политической деятельности. Причём, очень бурной. В 1848 он создает польский легион, сражавшийся за свободу Италии, год спустя принимает участие в издании демократической газеты «Трибуна народов» в Париже. Последней в его жизни поездкой стала политическая миссия в Константинополь в связи с Крымской войной. И ведь с турками он был против России…
Нет, не был, панове, ваш Мицкевич гением, как вы его всем представляете. Истинный гений никогда не стал бы разменивать свой дар Господень на политическую возню. А так — хороший поэт всего лишь…
3. 02. 93, среда.
И ещё подумалось, когда листал двухтомник Глибова. Вот десять лет человек прожил во времена Пушкина. Всю жизнь писал. Кстати, половина его творчества – по-русски. И кто его теперь знает? Кто читает? А я ведь гораздо меньшими творческими возможностями обладаю, нежели Леонид Иванович. Собственно литературных вещей не имею. Так есть ли у меня право тоже писать? Заведомо зная, что и меня вряд ли кто прочитает… И сам себе же ответил: не должен я отвечать на подобные вопросы. Человек с пером в руках, сомневающийся в своей нужности, уже никому не нужен.
*
Ахматову, как и Пушкина, нужно цедить по глотку.
*
14. 05. 93, пятница.
Ей-богу, у меня даже руки опускаются. Ну, как объяснить людям, что Жуков был и останется величайшим полководцем всех времен и народов, и никакие разоблачения нынешние или грядущие, не в силах умалить его вклада в достижение Победы, как не могут, к примеру, любовные похождения и монархические убеждения зачеркнуть поэтический гений Пушкина! Но именно поэтому не могу понять и простить действительно великому Жукову то, что он (в последние дни, часы войны!) взял в лоб Зееловские высоты — наиболее мощный узел сопротивления, построенный немцами, положив там сотни тысяч наших воинов.
20. 05. 93, четверг.
В «Военно-историческом журнале» прочитал серьёзное историческое исследование о военном суде над А. С. Пушкиным. Ничего подобного до сих пор слышать не приходилось.
«Суд по делу о дуэли был назначен по правилам «Краткого изображения процессов или судебных тяжб от 30 марта 1716 года», которым предусматривалось два вида воинских судов, или кригсрехтов: генеральный кригсрехт и полковой кригсрехт. На основании статьи шестой этого закона, согласно которой «в полковом Кригсрехте президует Полковник или Полуполковник, и имеет при себе Асессоров: 2 Капитанов, 2 Поручиков, 2 Прапорщиков», генерал Бистром 29 январи 1837 года отдал распоряжение о назначении председателем военного суда при лейб-гвардии конном полку флигель-адъютанта полковника того же полка А. И. Бреверна 1-го. Командующий 1-й гвардейской Кирасирской бригадой генерал Мейендорф в приказе о назначении военно-судной комиссии окончательно определил ее состав: презус (председатель) — полковник Бреверн 1-й, асессоры (члены суда) — ротмистр В. Г. Столыпин, штаб-ротмистр И. П. Балабин, поручики И. В. Анненков и Н. Г. Шигорин, корнеты П. П. Чичерин и И. С. Осоргин. Для производства дела был назначен аудитор Маслов. В книге А. В. Наумова приводятся краткие сведении о всех членах военного суда и делается вывод, что они являлись типичными представителями гвардейского офицерского корпуса своего времени (т. е. , конечно же, не лучше и не хуже других).
Итак, судить Пушкина, Дантеса и других участников дуэли должны были гвардейские офицеры познания которых в праве не следует переоценивать. Но в России в первой половине XIX века не было постоянных военных судов (в современном понимании). Военные суды назначались военным командованием для рассмотрения каждого возникшего в армии дела. Лишь с середины 30-х годов стали учреждаться так называемые постоянные комиссии военного суда».
*
Ничья биография так не привлекает, не манит, не привораживает меня, как любое сведение из жизни Пушкина. После знакомства с Гейченко, я по его настоянию прочитал всего Александра Сергеевича от корки до корки. Потом совершенно искренне признался Семену Степановичу (и пусть буду наказан как угодно, коли лукавлю!): если бы в молодости хватило ума на такое предприятие, то и жизнь моя по-иному сложилась бы. Он радостно согласился. Потому, сказал, что притяжение Пушкина практически безгранично.
*
Всей своей жизнью Александр Сергеевич Пушкин учит нас тому, что в России талантливому человеку сначала надо научиться стрелять.
*
2050 год. Пятилетний сын с мамой слушают рекламу по ящику: «Эффективный коучинг по бренд-менеджменту! Коммуникации бренда с потребителем. Формирование аутсортинговых пулов в ресече. Мониторинг дистрибьюции. Улица Пушкина, 25» — «Мама, а кто такой Пушкин?»
17. 11. 93, среда.
А столь длинный заезд понадобился мне для того, чтобы обосновать причину, по которой я взялся посреди всех неурядиц за чтение четырёхтомника Д. И. Писарева. Эту библиографическую редкость приобрёл ещё будучи абитуриентом Военно-политической академии. Как всегда до неё не доходили руки. Возможно, и потому, что Писарева я более-менее знаю хорошо. В основном из-за его непонимания творчества Пушкина. В самом деле, против «нашего всего» никто не выступал столь горячо и страстно, как Дмитрий Иванович: «Если творческая деятельность Пушкина дает какие-нибудь ответы на те вопросы, которые ставит действительная жизнь, то, без сомнения, этих ответов мы должны искать в «Евгение Онегине». К разбору «Онегина» Белинский приступал с благоговением и, как он сам сознается, не без некоторой робости. Об «Онегине» Белинский написал две большие статьи; он говорит, что «эта поэма имеет для нас, русских, огромное историческое и общественное значение» и что «в ней Пушкин является представителем пробудившегося общественного самосознания».
14. 01. 94, пятница.
А Пушкин у каждого действительно свой. Тут кругом была права Марина Цветаева. Для меня он — живой человек. Весёлый, парадоксальный, заядлый матерщинник. Именно матерщинник, а не ругающийся. Это очень разные вещи. (Александр Сергеевич своей рукой написал для нас 872 матерных слова). Блядун, каких наша отечественная литература и не знала, хотя, честно говоря, женоненавистников в ней окромя Гоголя, что-то и не упомню.
. . . Конечно, ты прав: я знаю о Пушкине очень много такого, о чём мне никогда и никто написать не позволит. Но и того, что я уже написал вполне достаточно для удовлетворения моего тщеславия. Самовары, видишь, коллекционирую. Наверное, уже за три с половиной сотни перешагнул. Теперь вот колокольчиками увлёкся. Научился на них вызванивать. Не музыка — благодать получается. А, может, это уже возраст. Вообще Господь меня щедро одарил. Я тебе скажу: жизнью своей доволен. И жена моя, Любовь Джелаловна, хорошо меня понимает, и друзья меня понимают. Друзей — очень много. И ты видишь на своём примере, что всем им я самолично пишу, звоню им часто, как и они мне. Секретаря у меня нет».
Переписывался и перезванивался я с Гейченко несколько лет. Общение с ним было для меня и радостью, и гордостью одновременно. Написал о нём за эти годы с десяток материалов в различных изданиях. Каждый он читал и сам правил. По моей просьбе Семён Степанович собрал значительный материал на тему «Пушкин и армия». Говорил мне, что по большому счёту эта тема ещё очень мало исследована даже притом, что «Пушкин — наше всё» и для многих людей он уже просто бронзовый памятник, больше ничего. Между тем Пушкин и окружающие его военные, влияние Пушкина на русскую армию, Пушкин и современные Вооруженные Силы — обо всём этом ещё крайне скудно написано.
Обещал я Семёну Степановичу написать на эту тему, да в суматохе будней запамятовал свое обещание. А он, деликатный человек, конечно же, не напоминал. Зато по его настоянию я прочитал всего академического Пушкина от корки до корки. После этого признался Семёну Степановичу: если бы в молодости хватило ума на такое предприятие, и жизнь моя по-иному сложилась бы. Он радостно согласился. Потому, сказал, что притяжение Пушкина практически безгранично.
3. 07. 94, воскресенье.
Если бы я составлял это «Избранное», расположил бы поэтов в иной последовательности: Блок, Есенин, Маяковский. Из троицы последний и есть последний – самый слабый. При этом я, конечно, понимаю, что поэтов нельзя сравнивать, как несравнимы деревья в лесу, воды в реках и хлеба в полях. И всё же. Блок под стать в чём-то Пушкину, поэту непревзойдённому и на века. В нём главное – мистическая и трагическая сила. В Есенине превалирует первородная поэзия: от трав, деревьев, воды, солнца. Как рыжеватость его волос. Маяковский наполовину (если не больше) – сочинитель. Он всю жизнь был в заботах о заковыристых, эпатажных рифмах, о чём никогда даже не задумывались первые два поэта. В этом смысле Мандельштам значительно превзошёл Маяковского. А Есенина и Блока никто не превзошёл. Хотя после них в нашей поэзии были Пастернак, Заболоцкий, Твардовский, Ахматова.
16. 07. 94, суббота.
Пушкин сам недурственный историк (кстати, тоже желавший стать, как и Карамзин придворным летописцем, о чём мы мало знаем) был высочайшего мнения о трудах Николая Михайловича. Правда, в эпиграмме остался верен себе и довольно едко припечатал: «В его «Истории» изящность, простота/ Доказывают нам, без всякого пристрастья, / Необходимость самовластья/ И прелести кнута».
«Историю России» писали многие. До Карамзина – В. Татищев и М. Щербатов. После него – С. Соловьев, Н. Костомаров, В. Ключевский. Но никто не превзошёл этого члена Императорской Академии, писателя и поэта. Тот же Пушкин отмечал: «Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка — Колумбом».

25. 01. 95, среда.
Татьянин день и день рождения Высоцкого. У России самая сильная поэзия в мире. Хорошие поэты были в Англии, Франции, Германии, Испании. Однако такой плотностью служителей Лиры, какая была и есть в России на душу населения никакая из перечисленных стран похвастаться не могла раньше, теперь – и подавно. Есть у нас и недосягаемые для прочего мира вершины: Пушкин, Лермонтов, Блок, Есенин, Ахматова, Пастернак. А всё равно Высоцкий – самое большое поэтическое явление последних десятилетий. Уникальное, неповторимое, где-то даже мистическое. Примерно двадцать лет назад меня сподобило этой истиной глубоко проникнуться и близко познакомиться с поэтом, артистом, бардом. Сегодняшняя дата Владимира Семёновича прошло мимо меня. В будущем я ещё не раз вернусь к его памяти, к нашим с ним отношениям. Хотя бы потому, что очень точно заметил Перси Шелли: «Никогда так не нужна поэзия, как в те времена, когда вследствие господства себялюбия и расчёта количество материальных благ растёт быстрее, чем способность освоить их согласно закону души». Времена действительно гнусные, и бежать от них лучше всего в поэзию.

Михаил Захарчук