Людмила Марковна Гурченко: народная артистка Советского Союза, лауреат, орденоносец

Сегодня, 30 марта, исполняется 9 лет, как из жизни ушла Снегурченко всея России, народная артистка Советского Союза Людмила Марковна Гурченко. По моему личному ощущению была она, как бы это поделикатнее выразиться, вяло аполитичным человеком. Не случайно же с молодых лет и до зрелых старалась всячески уклоняться от любых форм общественной работы. Даже с советскими органами в своё время отказалась сотрудничать. В соцсетях обсуждается на сей счёт забавная легенда. Якобы министр культуры СССР Михайлов ещё в 1960 году предлагал девушке «от лица КГБ» подобное сотрудничество. Делать больше нечего было Николаю Александровичу, и такой дамской застенчивостью страдали наши органы. Но это, так сказать, байка. А то, что актриса, на самом деле, являла безразличие к вопросам политики, никогда не слыла активисткой – этого и она сама никогда не скрывала. Гурченко дружила с моим академическим командиром и другом по жизни полковником Утыльевым. («Мои друзья — исключительно талантливые люди. Любая встреча с талантливым человеком меня возбуждает… вдохновляет»). Но сколько тот ни уговаривал Люсю (так её звали друзья и близкие), она так ни разу и не согласилась поучаствовать в наших разнообразных академических мероприятиях. («Толя, ну что я могу сказать взрослым мужикам? А послушать мои песни, пусть приходят на мои концерты»). Но что примечательно, Людмила Марковна никогда не делала и политики из собственной аполитичности. Представить себе её стенающей, типа престарелой коллеги из «Современника» по поводу «нелёгкой судьбы украинской лётчицы» — да такое и в голову никому не взбрело бы. Гурченко всегда была патриотом Советского Союза. Не сказать, чтобы так уж оплакивала его трагическую судьбу, но всегда искренне сожалела об исчезновении братской семьи советских народов. И была последовательной в своём глубинном, естественном, а не показном патриотизме. Поэтому и власть предержащие уважительно относились к высочайшему, неподражаемому мастерству, чего уж там изобретать какие-то замысловатые фигуры, довольно капризной и независимой актрисы. В советские времена её не обделяли званиями, наградами, премиями и призами. За роль директора ткацкой фабрики Смирновой в фильме «Старые стены» удостоена Государственной премии. В 1981 году награждена орденом Трудового Красного Знамени. А уже в постперестроечные времена стала кавалером ордена «За заслуги перед Отечеством» аж трёх степеней. Сотни таких награждённых в стране не наберётся. К признанию народа и государства относилась очень уважительно, но и сдержанно, что кажется несколько необычным с учётом повышенной эмоциональности актрисы в быту, но особенно — в театральных и киноролях. Скажу и такое. Долгое время по стране бродили упорные слухи о том, что Гурченко страдает алкоголизмом. А на самом деле она была почти трезвенницей. За весь вечер в компании могла выпить бокал вина, после чего резко исчезала по-английски. Более того, в продолжение многих лет Людмила Марковна следила за собой столь пристально, аккуратно, как ни одна звезда Голливуда прошлого и настоящего. И в этом особом тщании к своему организму, в придирчивости к собственной фигуре, голосу, внешнему виду актриса, даже покинув сей бренный мир, тоже остаётся пока что вне конкуренции.
Вообще должен заметить, что чем дальше в бесконечную Лету будет удаляться от нас Гурченко, тем более интересными, а то и потрясающими деталями будет обрастать для нас эта удивительная личность, заслужившая при жизни звание женщины-фейерверка, женщины-петарды. Ну, кому, например, из моих читателей известно, что Люся все свои ослепительные наряды (их сохранено около трёх сотен!) шила и расшивала вручную. Сама. Без машинки. Только руками! Стас Садальский рассказывал: «Всегда поражался: при всём её взрывном темпераменте – такое сложное, кропотливое, монотонное, утомительное увлечение. Мне б один раз так прищуриться на иголку с ниткой, и всё, или заснул, или помер бы. А она, нет, — как Левша, долгими часами расшивала этими микроскопическими бусинками каждый сантиметр ткани. Сосредоточенно, напряженно, тонны бисера употребляла, в любую свободную минуту занимаясь тем рукоделием. Часто и ночами. Платье, в котором её хоронили, тоже было сделано ею. Даже попав в последний раз в больницу, она продолжала расшивать его бисером. Муж Сергей до сих пор жалеет, что не сохранил его, столько труда и любви было вложено в работу. А главное Люся почему-то была уверена, что этот наряд она готовит именно для такого трагичного момента. Последние годы жизни Люся не вылезала из судебных тяжб с дочерью. Судилась, скорее, не с Машей, которую, безусловно, любила, а с её мужем, который всю жизнь думал за Машу. Но после смерти Люси все разрулил Сергей Сенин, её муж. И бабушкину квартиру, и дачу, и машину, и столовое серебро, редчайший старинный сервиз, и многое другое он отдал Маше сразу. Знаю это не от Сергея, он, как партизан, хранит молчание, стараясь не тревожить лишний раз имя Люси по такому поводу. Говорит: «Я не хочу выносить сор из избы». А вот я хочу! Потому что уникальные наряды Гурченко — это не просто платья, в них сама Люся, живая и настоящая! И если не вынести сор сейчас, то потом в квартире Люси будет не музей, а коммуналка».
Ещё сильнее свою исключительность и уникальность Гурченко продемонстрировала на литературной ниве. «Моё взрослое детство», «Аплодисменты», «Люся, стоп!» — это не только книги великолепного и умного стиля, образности языка и ярких портретов. В них столько первородной, выстраданной мудрости, что никто из пишущих собратьев и сестёр по цеху даже близко не строит с этой, на первый взгляд, нервической и издерганной актрисой. А с тем, что Марковна действительно имела весьма непростой характер не поспоришь. И, разумеется, уходил он своими корнями в довоенное харьковское детство нашей героини. («Что-то я не встречала актёров с лёгким характером, если, конечно, профессия владеет ими полностью»).
Позволю себе напомнить читателю, что родилась она в семье Марка Гавриловича Гурченкова и Елены Александровны Симоновой. Мать происходила из дворян, отец — из батраков. Уже один этот симбиоз семейный, но двойственность социальная не могли не сказаться на дальнейшей судьбе девочки. Дальше – больше. Жила она с родителями в крохотной однокомнатной полуподвальной квартирке. Отец – баянист, массовик-затейник, не смотря на инвалидность и непризывной возраст, добровольно пошёл на войну в первый же день. А Люся с матерью остались в оккупированном Харькове. Малышке приходилось петь и танцевать (разумеется, с согласия матери-дворянки) перед немцами, чтобы получить хоть какое-то пропитание. Репертуар юной Гурченко состоял, в основном, из немецких оперетт. Пройдут годы и многие станут называть её русской Марлен Дитрих. И мало кто догадывался, как её коробило такое сравнение, сколько неприятных воспоминаний оно вызывало. После освобождения Харькова пошла в школу, а через год поступила в музыкальную имени Бетховена.
Звездный час ещё студентки Института кинематографии (мастерская Сергея Герасимова и Тамары Макаровой) Гурченко, безусловно, наступил после фильма «Карнавальная ночь». Такого шквального, смерчеподобного успеха не знала, пожалуй, никакая другая советская киноактриса, включая и Любовь Орлову. Да, последней многие восхищались, но, в основном, как сказочной феей, недосягаемо далёкой звездой. А Леночка Крылова стала обыкновенной советской, земной Золушкой, которой можно было запросто и во всём подражать. Поэтому все девушки страны сразу и дружно начали походить на Гурченко, а остальная часть населения с удовольствием напевала про пять минут: «И улыбка, без сомненья, вдруг коснется ваших глаз, и хорошее настроение не покинет больше вас».
Много лет спустя, в том же «взрослом детстве» Людмила Марковна с горечью признаётся: «Как неправильно, когда слава приходит к молодому актеру! Он ещё сырой материал. Слава меня изломала и оставила в полном недоумении». В реальности-то всё происходило ещё хуже сказанного. Пылкая зрительская любовь, многочисленные выступления Гурченко в клубах и на концертных площадках послужили поводом И. Шатуновскому и Б. Панкину для написания фельетона «Чечётка налево»: «Еще год назад комсомольцы Института кинематографии предупреждали увлекшуюся легкими заработками Людмилу Гурченко. Её партнеров наказали тогда очень строго, с Людмилой же обошлись мягко: все-таки талантливая, снималась в главной роли, неудобно как-то. Снисходительность товарищей не пошла молодой актрисе впрок. Для виду покаявшись, она вскоре снова отправилась в очередные вояжи. Концерт в клубе шпульно-катушечной фабрики, о котором мы уже рассказали. Концерт в Подрезкове. Концерт в Апрелевке. Концерт в Дубне… И в помине нет уже у начинающей двадцатидвухлетней артистки робости перед зрителем, того душевного трепета, который переживает каждый настоящий художник, вынося на суд зрителей свое творчество. Какое уж тут творчество! Людмила снова и снова рассказывает эпизоды из своей биографии, а так как говорить-то ей, собственно, пока не о чем, и сделано ею еще очень мало, она дополняет этот рассказ исполнением все тех же песенок из кинофильма «Карнавальная ночь». Смысл ее выступлений по существу сводится лишь к следующему: «Вот она я. Ну, да, та самая, которая в „Карнавальной ночи“ Помните?»
По неписанным законам тогдашней идеологии на творческой карьере Гурченко как бы ставился жирный крест. В девяносто девяти из ста случаев подобный приговор центральной газеты обжалованью не подлежал. Из-под такого пресса никто обычно не спасался. Тем более, что спустя какое-то время появился ещё одни фельетон «Досифеевские нравы», где опять же бичевалась та же персона: «Но позволительно спросить молодую киноактрису Л. Гурченко — талант, только что вылупившийся из институтского яйца, — позволительно спросить; откуда у нее на заре туманной юности появилась столь рано определившаяся склонность к барышничеству (впрочем, сейчас это называется „левыми“ концертами)? Откуда у нее, всем и всецело обязанной своим положением советскому народу и государству, такое наплевательское отношение к общепринятым в нашей стране принципам поведения и государственной дисциплины?»
В одном из своих интервью с актрисой (а таких у меня с десяток наберётся) спросил: «Что помогло вам тогда выстоять перед жесточайшими, будем называть вещи своими именами, ударами судьбы: ваш характер, стечения обстоятельств, поддержка друзей, вера в себя?»
— В каком-то смысле каждое из этих обстоятельств, помогло, за исключением, может быть, поддержки друзей. Их тогда у меня не оказалось. Ни одного. Но, как мне представляется на дистанции довольно долгого времени, всё же решающим спасением для меня явилась моя профессия. Она была и остается для меня с юных лет как религия. А, может и больше, чем религия. В этом смысле я, наверное, счастливый человек, потому что судьбе угодно было подарить мне дело, занятие, которое поглощало и до сих пор поглощает меня полностью, без остатка. Даже не представляю себе, кем бы могла быть ещё, кроме как актрисой. Кино вообще — моя жизнь. Когда я вхожу в маленький задымленный павильон, где ничего не видно на расстоянии вытянутой руки, где пахнет смесью дыма, опилок и клея, понимаю: вот он – земной рай! Другого мне и не нужно. И вот эта фанатичная вера в профессию, в конечном итоге, позволила мне выстоять. Хотя я долго не могла прийти в себя, оставшись на пепле. Казалось, уже никогда не поднимусь, не выживу, не смогу открыто смотреть людям в глаза. Но именно тогда, как уже теперь понимаю, я стала особенно сильной, потому что судьбой своей управляла сама.
— Не поэтому ли вы никогда не делали секрета из того, что в искусстве исповедуете принципиальный и достаточно жесткий индивидуализм, качество, мягко говоря, для нас, по рождению и воспитанию советских людей, не очень характерное.
— Истинная правда. Я всегда летала и до сих пор летаю, как орел, в одиночку. Поэтому воробьи, приверженцы стаи, меня не любят. Но я вот такая: плюют в спину — иду вперед. Вот женщины мне завидуют, потому что я могу ещё ТАК выглядеть. Хотя я ем всё подряд. Я же блокадный ребенок, чувство голода меня, к сожалению, никогда не покидает. А вот то, что влюбляюсь часто – это да, признаюсь. И сейчас влюблена. Без этого чувства не может быть творческого человека. И, слава богу, что я могу ещё чувствовать, оценить мужскую красоту, талант, деликатность. Но если так разобраться до конца, то у меня всю жизнь была одна большая любовь, только объекты у неё — разные. (Первый муж Гурченко кинорежиссёр В. Ордынский; второй муж – Б. Андроникашвили, сценарист и историк, сын писателя Б. Пильняка; третий муж — приёмный сын писателя Фадеева, актёр А. Фадеев; четвёртый муж – И. Кобзон; пятый муж – К. Купервейс, музыкант и аккомпаниатор актрисы, с которым она прожила 18 лет в гражданском браке; шестой муж — продюсер С. Сенин – М. З. ).
Согласитесь со мной читатель: такая позиция актрисы не может не вызывать если и не восхищения, то понимания, по меньшей мере. Тем более, когда знаешь, что великая и разнообразная творческая жизнь этого уникального художника (только в кино – 96 ролей!) просто-таки изобилует головокружительными взлетами и падениями. Чего стоит хотя бы тот творческий тупик, в который по молодости лет завело актрису коварное амплуа, когда её самоповторения становились всё более удручающими, а первый успех многим уже стал казаться явлением случайным. И она нашла в себе силы не только спародировать самоё себя, безжалостно высмеяв собственные штампы (в данном случае имеется в виду пьеса «Тень» Е. Шварца), но и дерзко разрушить устоявшиеся стереотипы личного творчества. Так появилась уже упоминаемая роль директора ткацкой фабрики в фильме режиссера В. Трегубовича «Старые стены». Поклонники Гурченко не верили: неужели это та самая актриса, которая так потрясла их в «Карнавальной ночи»? В определённой растерянности оказались и многочисленные записные партийные критики, которые уже давно похоронили «эксцентричную выскочку». Никто из них не мог взять в толк, откуда у этой «посредственности» взялись столь мощная драматическая игра, такой тонкий психологический рисунок роли? Так же не бывает. Бедные и зашоренные, они не понимали, в принципе, и не очень сложной истины: из заколдованного круга амплуа не по силам вырываться посредственностям и даже крепким ремесленникам, но для настоящих художников непреодолимых высот в творчестве не существует. Что Гурченко блестяще доказала в своих последующих фильмах «Двадцать дней без войны», «Особо важное задание», «Сибириада», «Вторая попытка Виктора Крохина».
После лирической, пронзительной по глубине содержания картины «Пять вечеров», французская пресса с почтением назвала актрису «московской Жаной Моро» (хотя мы-то прекрасно с вами знаем, что на самом деле Гурченко — советская Марлен Дитрих). Американские зрители навзрыд плакали над судьбой героини из фильма Никиты Михалкова. Примерно, в это же время Людмила Марковна совершила великолепный, если не уникальный прорыв на музыкальном фронте, подготовив на телевидении большую программу «Песни военных лет». «Меня поразило, — печатано восторгался известный поэт Михаил Матусовский, — как Людмила Гурченко сумела передать сам дух фронтовых песен, их душевность и чистоту, их строгость и даже некоторую сентиментальность, как по-разному исполняла она лихую песенку о двух отчаянных тезках Максимах и трогательный прощальный офицерский вальс. На экране не было особых декораций и выгородок, артистка была одета весьма скромно, оператор чаще всего снимал певицу крупным планом, следя за ее глазами, ловя выражение лица, но вместе со старыми мелодиями перед нами проходило Время». (Именно тогда автор сих строк впервые написал о Гурченко в «Красной звезде»).
Если что-либо здесь можно добавить, так лишь то, что блестящим исполнением фронтовых песен Гурченко окончательно пленила и победила всех своих недругов. Ибо даже самые злые и занудные критики творчества актрисы, скрипя зубами, вынуждены были признать: в советском песенном искусстве случилось явление. До сих пор ничего подобного в нём, в искусстве, не наблюдалось. Исполнительница, чью судьбу война опалила лишь в далёком детстве, сумела встать вровень с теми, кто принимал непосредственное участи в самой страшной бойне за всю историю человечества: Клавдией Шульженко, Леонидом Утёсовым, Марком Бернесом. Что же касается кинематографистов, то они наперебой стали предлагать Людмиле Марковне новые роли. Одна из них была в фильме-сказке «Мама». Примечательность работы заключалась в том, что актриса, спустя многие годы, вновь снималась в музыкальной ленте. Но лучше бы она обошла её стороной. . .
В одном из эпизодов Гурченко сломала ногу. Перелом был жутким или на языке профессионалов — множественным. Даже самые оптимистические эскулапы в один голос заявляли: танцевать после такой травмы невозможно. Роль кое-как она досняла, работая в гипсе, сидя в коляске и превозмогая адскую боль. Но что такое физические страдания на фоне нравственных мучений, когда над тобой дамокловым мечом висит страшный приговор: больше не станцуешь! О том, как Гурченко в очередной раз победила трагические жизненные обстоятельства, в двух словах не скажешь, потому что все эти бесчисленные массажи, специальные тренировки и уникальные упражнения растянулись на долгие месяцы. Но всё превозмогла, все сдюжила эта маленькая, хрупкая женщина. Подвиг её тем более удивителен, что в очередной раз совершен в одиночку.
«Я ни от кого не завишу: так устроила и свою личную жизнь, и жизнь профессиональную. Я никогда не завишу от режиссера. Это единственное, за что я боролась всю жизнь, поэтому свободна абсолютно. И, уж тем более, никогда я не подчинялась системе, обстоятельствам. — Это я снова обращаюсь к собственным публикациям о Гурченко. — Многое во мне от природы, если хотите, от Бога. Никто же не может сказать, что я следую каким-то особым диетам, исповедую так модную сейчас восточную философию или веду пуританский образ жизни. Я такая, как есть, — спасибо отцу с матерью. Иной вопрос, что сама же себя держу в форме, но очень нормально, без надрыва. Да, я помню, как после фильма «Гулящая» обо мне вдруг заговорили, как об алкоголичке. Ах, милые, дорогие моему сердцу, но такие непосредственные зрители! Да если бы я себе позволяла дружбу с Бахусом, то никогда бы не выглядела так, как выгляжу. Опять же профессия у меня такая, да, нет — способ моего существования таков, что не позволяет иметь слабости, обыденные для нормальных людей. Я всегда жестко, если не жестоко смотрела на себя в зеркало, поэтому и выжила. Я могу сейчас надеть платье, которое было сшито 20 – 30 лет назад.
… Знаете, Миша, я, грешница великая, иной раз думаю, хорошо, что мой отец не дожил до сегодняшних времён. Он, наверное, не пережил бы внезапного откровения того, что напрасно прожил жизнь. Ему было бы трудно, если вообще возможно, понять: всё, что давал людям, стране — всё это в итоге никому, оказалось, не нужно. И революцию он вряд ли переосмыслил бы. Она же для него действительно открыла все возможности. Правда, на склоне лет папа всё-таки пришел к выводу, что по призванию он никакой не шахтер, тем более не баянист, а крестьянин. Его обстоятельства «втащили» в интеллигенцию, и он неплохо соответствовал этому званию, но. . .
А мама моя действительно потомственная дворянка. Об этом я раньше никогда и никому не говорила – боялась. А теперь никого уже не боюсь. Так вот, если от папы мне достались весёлость нрава, черты характера, которые многими расцениваются, как «простолюдинские», то мамино наследство — жесткость, собранность, тот самый индивидуализм, который тоже во многом помог мне в жизни, но ещё больше в искусстве. Вообще-то у меня были замечательные родители. Но могут ли они быть иными?
…Как я отношусь к нашей, во многом не заладившейся жизни? Да нормально отношусь. О другом хочу вам сказать. Когда вдруг стало всё можно, многие из нас заглохли. Не смогли переплюнуть сами себя, потому что весь запас плевков исчерпался в кухонном трёпе, а больше ничего за душой не оказалось, кроме брюзжания. Получилось, что к свободе мы пришли без всякого запаса. А он нужен и в жизни, и тем более в творчестве.
Моим серьёзным поклонникам, а не тем, что в экстазе стремятся меня «пощупать», «обслюнявить» всегда желаю выдержки, бодрости духа и надежды. Не унывайте, друзья, не бойтесь жить, рискуйте. Помните, как пела моя Вера из «Вокзала для двоих»: «Не проиграв, не победить!».
. . . Гурченко, вне всякого сомнения, была уникальной и ярчайшей звездой советского и российского экрана. Даже притом, что звёзд таких в отечественном кинематографе всегда наблюдалось в избытке. Ей не грозит наше забвение. Хотя бы потому, что в нашем с вами восприятии вечно юная Снегурочка – это, конечно же, Снегурченко. Вспомните: далеко шагнувшая за семьдесят, она свободно появлялась на публике в прозрачном дымчатом платье, и тысячи мужчин млели при виде её потрясающей фигуры! У этой дивной актрисы точно наблюдался со временем особый сговор, идущий, наверное, от тех незабвенных предновогодних «пяти минут». Она была и остаётся достояние нашей республики. Никита Михалков однажды заметил: «Пока поёт Люся, эту страну не победить». Время внесло свои коррективы: пока 175 песен Гурченко, 96 её киноработ и 3 книги с нами – нас не победить. Мы будем учиться у неё жизненной смелости и дерзости, чего нам всем пока очень не хватает. Так что Люся, Людмила Марковна Гурченко – с нами.

Михаил Захарчук.