Вахта Памяти: фронтовой артиллерийский разведчик старший сержант Магомет Муслимович Магомаев

Сегодня я расскажу вам, дорогие друзья, о фронтовом артиллерийском разведчике 823-го артиллерийского полка 301-й стрелковой дивизии старшем сержанте Магомете Муслимовиче Магомаеве – отце нашего легендарного певца. Сегодня – 75 лет со дня его героической гибели в берлинском Трептов-парке.
Однажды газеты «Красная звезда», где я к тому времени уже работал заместителем редактора по информации, пришел полковник в отставке Георгий Гаврилович Похлебаев и с краткостью, подобающей бывшему боевому командиру, изложил суть дела. В одной из газет он прочитал о том, что отец известного певца Муслима Магомаева погиб и похоронен в Польше. Но Георгий Гаврилович командовал в годы Великой Отечественной войны 823-м артиллерийским полком 301-й стрелковой дивизии, где служил старший сержант Магомет Магомаев и поэтому знает точно: его разведчик погиб в Германии, невдалеке от знаменитого Трептов-парка. А это не пустяк, мимо которого можно пройти фронтовику стороной и как бы ничего не заметить.
Автор материала, опубликованного в газете, внушал доверие и слогом, и ученой степенью. С другой стороны у меня не было никаких оснований сомневаться в искренности бывшего фронтового офицера-артиллериста, который, кстати, отлично помнил то грозовое время и довольно обстоятельно отвечал на все мои перекрестные вопросы, в том числе и на самый очевидный: «А почему вы, Георгий Гаврилович до сих пор нигде и никому не говорили, что у вас служил отец Магомаева?»
Фронтовик даже удивленно пожал плечами. Да не приходилось, дескать, как-то. И что в том такого особенного? Откровенно говоря, он бы и дальше помалкивал, не попадись ему случайно на глаза злополучная публикация-фальшивка. И вообще не о нем тут должна вестись речь. Важно, чтобы была восстановлена справедливость в отношении бойца, который хоть и не стал официально Героем, но достоин этого высокого звания как никто другой. Оказывается, было и такое: Магомета собирались представить к званию Героя Советского Союза за бои на Украине, но по разнарядке на полк не пришло ни одной столь высокой награды.
Мы обменялись с Георгием Гавриловичем координатами. Твердо я пообещал ему написать материал об этой истории. И для начала отправился в Центральный архив Министерства обороны СССР. Поиск мой не занял много времени, поскольку на руках имелись достаточно полные изначальные данные. Вскоре я уже списывал из алфавитной картотеки безвозвратных потерь сержантов и солдат Советской Армии за 1941-1945 годы следующие сведения: «Командир отделения разведки 823-го артиллерийского полка 301-й стрелковой дивизии старший сержант Магомаев Магомет Муслимович, 1916 года рождения, член ВКП (б), уроженец города Баку, улица Январская, дом 19/113, призван Бакинским ГВК. Убит 24. 04. 45 г. Захоронен на северо-западной окраине стадиона г. Кюстрина (Германия). Основание: вх. 69002 С от 27. 06. 45 г. ».
Таким образом, бывший командир артиллерийского полка оказался прав. Мне оставалось сообщить коллегам о допущенной их автором ошибке и на том поставить точку. Однако перед этим я всё же решил разыскать Муслима Магомаева и узнать: а известна ли ему такая история?» Оказалось, что он в курсе дела. Но тут целая история, которую в двух словах не изложишь. Случилось так, что боевые друзья отвезли и похоронили своего однополчанина на территории Польши, за несколько десятков километров от места его гибели. Почему — точно не установлено. Вот и получилось, что в архив ушли одни данные, а в семью Магомаевых — другие. Но и это еще не все. На плане, сделанном сразу после захоронения отца, его могила была точно привязана к железнодорожному полотну, проходившему возле небольшой польской деревеньки. Откуда было знать исполнителю, да и родным Магомаева, что железнодорожное полотно, сама деревенька вскоре будут снесены по планам «социалистического переустройства». Поэтому первоначально поиски могилы Магомаева велись сразу в нескольких воеводствах: Зеленогурском, Вроцлавском. . . Понадобилось немало времени, пока, наконец, польские следопыты не установили точно: местность, где находятся могилы советских воинов из 823-го полка, в том числе, могила Магомета Магомаева — Кшивин Грыфиньски. В 1952 году все могилы, находящиеся здесь, были эксгумированы и останки павших бойцов поляки перезахоронили в братских могилах на кладбище в Хойне. Это такое, специально построенное место погребения советских бойцов, отдавших свои жизни в борьбе с фашизмом. Ныне там покоятся 3985 советских воинов. Многие фамилии удалось установить точно. Среди них находится и Магомет Магомаев.
— Сведения эти многократно проверены и перепроверены, — продолжал Муслим. — Но, тем не менее, я чрезвычайно благодарен Георгию Гавриловичу за память о моем отце. В нашем достаточно обширном семейном архиве хранятся многие письма его собственные и от его боевых друзей, командиров. Однако о том, что ныне здравствует и командир отцовского полка, я слышу впервые. А надо ли вам говорить, что каждая новость, связанная с отцом, с его товарищами, боевыми побратимами, для меня чрезвычайно дорога. . .
С молодеческим задором я ковал железо, пока оно горячее, и попросил певца дать мне на какое-то время тот самый обширный семейный архив. Или хотя бы — небольшую его часть. Там, наверняка, ведь найдется многое такое, что безусловно украсит мою будущую публикацию. Муслим замолчал, как-то поспешнее, чем обычно он это делал, закурил. А мне почему-то вдруг стало неловко и за уверенную прямолинейность своей просьбы, и за суетность своих, как мне представлялось, сугубо профессиональных деловых вопросов, и даже за то, что я отнимаю время у столь популярного человека и его жены, которая уже несла нам бакинский чай.
Появление Тамары Ильиничны Синявской, жены Муслима, немного обстановку разрядило. Мы стали вспоминать Баку, где мой собеседник родился, а я начинал офицерскую службу, женился и где родилась моя старшая дочь. У каждого из нас город на Каспийском море был свой, единственный и неповторимый, но общие знакомые нашлись. Однако, какая-то еле уловимая, как мимолетный запах, неловкость все же оставалась, что меня и заставило засобираться. Уже прощаясь, Муслим заметил:
— Очень надеюсь, что вы меня поймете правильно, без обид. Все, что касается памяти отца для меня — очень личное. И я не люблю о таком распространяться. Правда, когда-то очень давно дядя мой давал журналистам из бакинской газеты, по-моему, «Вышка» некоторые отцовские письма, но вот мне этого делать не приходилось. Так что ваше предложение. . . Извините еще раз великодушно, но, надеюсь, понимаете. . .
Ну, конечно, я уже все понимал даже без излишней детализации. Хотя, как сказать. Видно, мне, опять же по молодости, лишь казалось, что все понимаю. А до конца постичь чувства, переживаемые тем же Муслимом, дано, наверное, лишь человеку, который, как и он не помнит своего отца, потому что ни разу в жизни его не видел. В той ситуации уже точно можно было ставить точку. Собственно, Муслим поступил очень правильно, рассуждал я. С какой стати он должен был давать мне, пусть и не первому встречному, но все-таки очень постороннему человеку хотя бы те же отцовские фронтовые письма. И потом, где у него гарантия, что я воспользуюсь им бережно и тщательно. А с другой стороны, мне, конечно же, было жаль: такой материал уже почти в руках держал!
Теперь, дорогие друзья, вы можете себе представить мои чувства, когда на следующий день Муслим сам мне позвонил: «Честное слово, я ночь не спал, все думал над вашим предложением, — зарокотал его единственный в мире, неповторимый баритон. — И вот к какому выводу пришел. Жизнь и смерть отца — явление как бы самоценное и которое, поэтому всегда будет выше, значимее любых моих сомнений и чувств. Другими словами, я не вправе ни как-то стимулировать обнародование его биографии, ни тем более чинить здесь какие-то препятствия. Так что приезжайте, архив в вашем распоряжении.
Очень быстро я подготовил материал для «Красной звезды». Был он целиком построенный на основе фронтовых писем Магомета Магомаева, был и опубликован. Со всех концов Советского Союза и даже из-за границы пошли отклики, без преувеличения, лавиной. Всё дело в том, что я впервые в центральной печати обнародовал: отец знаменитого певца погиб за несколько дней до Победы в самом Берлине.
Кто хоть немного пишет, тот, как говорится, не даст мне соврать, что обычно после состоявшейся публикации у автора теряется интерес к тому, что было напечатано. Случаются, правда, исключения, но они лишь подтверждают правило: в газете каждый день жизнь начинается заново. В данном случае я, видно, попал на исключение. Личность фронтового разведчика по каким-то не до конца мне самому понятным причинам, словно бы не отпускала меня. Причем я думал о своем герое вовсе даже не как о сыне известного многим азербайджанского композитора и не как об отце известного на весь мир певца. В моем незатухающем интересе было нечто совсем иное, бесконечно далекое от сиюминутных, конъюнктурных устремлений, как-то польстить хотя бы тому же Муслиму.
Вдруг в судьбе одной единственной семьи мне увиделась, как в капле воды отраженная судьба всей огромной страны, та фантастическая, неподдающаяся обычному осмыслению цена, которую заплатило наше тогдашнее советское общество за свое будущее. В самом деле, разве можно сообразуясь с обычной житейской логикой, представить себе, что значит потеря для одной страны 27 миллионов ее жителей? Но разве дано нам до конца постичь, что значит в неразрывной связи поколений — отец, сын, внук — потеря среднего звена? Если дед был одаренным композитором, крупной, незаурядной личностью, а внук стал в высшем смысле достойнейшим продолжателем семейной традиции, то как бы много мог сделать для семьи, для страны, для искусства отец? Никто и никогда не в силах будет ответить на такие вопросы. Просто потому что сын композитора и отец певца отдал свою жизнь для того, чтобы не оборвалась в мире музыка. . .
Здесь я не стесняюсь высокого стиля и некоей сумбурной шероховатости моих мыслей, потому что нисколько не сомневаюсь: все равно буду понят моим читателем правильно. Во всяком случае, он не осудит моего желания шаг за шагом, в доступных мне пределах, проследить короткую, но такую яркую жизнь азербайджанского юноши Магомета Магомаева. Так я написал документальную повесть «Свой долг исполню честно». У неё оказалась очень непростая судьба хотя бы потому, что первый вариант написанного певец раскритиковал, что называется, в пух и прах. Второй вариант Муслиму ему вроде бы понравился, но всё равно он категорически отказался поспешествовать мне с её публикацией хотя бы в Азербайджане. И лишь третий вариант не вызвал у Магомаева никаких озвученных мне нареканий. Более того, он в двух своих книгах «Живут во мне воспоминания» и «Любовь моя – мелодия» обильно цитирует мою повесть. Опубликовал я её в семи окружных, двух групповых и двух флотских советских военных газетах. Но вот издать отдельной книгой повесть о фронтовом разведчике до сих пор не удалось. Хотя я обращался в посольство Азербайджана, в различные российские издательства. Нынче не пользуется спросом ничего героическое. Далеко мне за примером ходить не надо. Недавно показан многосерийный телефильм «Магомаев». Там есть хотя бы упоминание о героическом отце певца? Если есть – извинюсь. Вот стал бы я поливать грязью прошлое в любом варианте, тогда бы издатели, наверняка, нашлись…
…Могомет Магомаев воевать начал в состав 34-й стрелковой бригады, которая стояла на реке Курке — притоке Кубани. Отсюда в Баку начали приходить его первые фронтовые письма. Были они поначалу короткими, как телеграммы. В основном — о том, что жив, здоров, что идут бои. Оно, впрочем, и понятно. Нашим бойцам приходилось очень нелегко сдерживать яростно наседавшего врага, и Магомет, наверняка, не хотел расстраивать родных и близких плохими вестями. А кривить душой, изображать из себя бодряка не мог в силу своей нравственной порядочности. Кроме того (не будем и этого забывать) хорошо работала военная цензура, тщательно вымарывавшая все, что на ее взгляд, представляло военную тайну даже в опосредованном виде. Но все же эти короткие весточки с фронта дают нам определенное представление о том, как воевали Магомет и его боевые товарищи. В одном из тех писем есть такая строчка: «Нелегко нам сейчас приходится, дорогие мои, но мы били и будем бить эту погань. И победим. . . «.
Столь твердая вера в неминуемую победу над врагом, конечно же, укреплялась массированной политпропагандой, но она еще жила в юноше и сама по себе, как жила в миллионов других советских людей, воевавших на фронте, работавших в тылу. Плюс ко всему, в Магомете она укреплялась и той, без преувеличения, героической реальностью, в которой он жил и сражался. Есть в его письмах и прямые рассуждения о героизме: «Люди здесь в большинстве своем — герои. Сколько раз я был свидетелем: солдата тяжело ранят, а он об одном сожалеет, что товарищей приходится покидать в тяжелую минуту. . . Подбить танк противотанковой гранатой или бутылкой с «КС» (керосиновая смесь — М. З. ) дело, конечно, не простое, и не каждый на это способен. Но мне кажется, я бы смог метров с 15-20 подорвать вражескую машину. И вряд ли бы то был героизм. А вот многие бойцы наши пропускают танк у себя над головой, потом сзади на него бросают гранату — на такое способен только человек геройский».
Другое очень глубокое наблюдение Магомета о том, как на фронте принимают бойцов в партию: «А тем, кто решил перед боем стать коммунистом, таких всегда много, на партийном собрании задают мало вопросов. Человек здесь, как на ладони, и все всё о нем знают. И если он хорошо воюет, то этого достаточно для того, чтобы его единогласно приняли в партию. И вообще партийные собрания проходят у нас очень быстро. Ребята привыкли говорить о главном. А главное сейчас — бить врага».
Кстати, в своих письмах Магомет довольно точно, и я бы сказал, даже профессионально характеризует и врага: «На наших глазах меняется гитлеровская армия. Вначале были одни отборные здоровяки, теперь попадаются пожилые солдаты. . . Лупить из артиллерии, бомбить с воздуха «мессерами» и «лаптежниками» (так наши бойцы прозвали юнкерсов — М. З. ) они мастера те еще. На метр в глубину вспахивают передовые. А вот штыковой атаки боятся, как огня. . . Как только спать ложатся, так и начинают ракетами (сигнально-осветительными — М. З. ) пулять. И всю ночь ими небо дырявят. Наверное, при таком освещении фрицам спится спокойнее. Хотя какой покой может быть у врага на нашей земле. Горит она у них под ногами днем и ночью».
«Здравствуйте, мои дорогие! Писал и говорил вам, и еще повторюсь: не волнуйтесь, когда от меня нет долго писем. Не всегда они идут как следует, не всегда и я могу написать. Знайте одно: молчание мое не есть признак несчастья. Будьте уверены: я вполне жив и здоров. Грудь колоколом, танцующая походка, нет ни капли уныния. Все тот же Магомет, только еще больше окрепший. К своим добродушный, к противнику злющий, всегда уверенный в скорой победе. Я в нее верил даже тогда, когда нам приходилось отступать, а теперь — и подавно.
А время бежит. Вот и полтора месяца прошло со дна моего отбытия. (За отличие в боях Магомету был предоставлен краткосрочный отпуск – большая редкость в первые дни войны – М. З. ). Представляю, какие там у вас изменения произошли. Сынок мой, наверное уже хохочет басом? А мама все так же ворчит? Наверное, все так же по вечерам приходит Зоя (соседка Магомаевых — М. З. ) и в тишине раздается: «11, 22, 88. . . ?
Из письма начальника штаба 823-го артиллерийского полка В. Сотникова жене Магомета Магомаева Айшет Ахмедовне: «Как ни тяжело мне писать Вам письмо столь трагичного содержания, но долг службы обязывает это делать. В тяжелых и трудных боях дошел Магомет с нами до Берлина, перешагнул через реку Шпрее и тут в жестокой и неравной схватке, при отражении танковых атак был серьезно ранен. Это произошло на берегу реки, в пригороде Карлсхорста, семьсот метров южнее электростанции и лодочной станции, на шоссе.
Обстоятельства: для того, чтобы перенести раненого в обе ноги товарища сержанта А. Матросова, понадобилось преодолеть ровную, обстреливаемую из многих пулеметов дорогу. Презирая опасность, Магомет добежал до друга, взвалил его на себя и донес до дороги. Здесь ему пришлось ввязаться в рукопашную. Потом он снова поднял товарища и побежал с ним через дорогу. Очередь из крупнокалиберного пулемета добила раненого, перебила обе ноги Магомету. Кроме того, пять пуль пробили ему живот, легкие. Чувствовал он себя очень плохо, но держался молодцом. Просил передать Вам его последнее желание — жить для ребенка, как бы ни сложилась ваша дальнейшая судьба. Я сообщаю Вам такие подробности, которые, наверное, никому больше не следует знать из его родных и близких, но Вы их должны знать. Магомет умер на моих глазах через пятнадцатью минут после ранения в полном сознании, без мучений — ему ввели укол. Меня с Магометом связывало очень многое, так что и для меня лично это огромная потеря. Потеря и для всего нашего полка.
Мужайтесь. Даст Бог когда-нибудь свидимся, и нам с Вами будет о чем поговорить.
С уважением майор Владимир Сотников. п/п 34061».
*
«В субботу, 22 апреля текущего года в Щецин прибыл Муслим Магомаев для того, чтобы отдать дань памяти отцу. (Я цитирую заметку из
газеты «Трибуна люду» от 23 апреля 1972 года). Известного советского артиста сопровождали консул СССР в Щецине В. И. Овчаров, деятели общества польско-советской дружбы Чеслав Шкудляжи и Юзеф Козар. Сначала они прибыли в Кшивин Грыфиньски, а потом на кладбище в Хойне. Сын положил букет цветов на могилу, в котрой покоится отец. На родину он взял горсть земли».
Закончу строками из своей повести: «После той поездки в Польшу, дядя Джамал встречал меня в бакинском аэропорту Бина. Не заезжая домой, мы отправились на кладбище, где покоится мой дедушка Муслим Магомаев, и смешали с землей его могилы польскую землю. . .
Муслим закуривает и надолго умолкает. И я молчу. Хотя в русском великом языке больше 220 тысяч слов, а нужных сейчас не находится. . .
— Меня часто спрашивают, почему я не перенёс останки отца на родную землю? Ну, во-первых, для него и та, польская, была тогда не чужая. Это теперь в Польше творится антироссийская вакханалия. А, во-вторых, он ведь покоится вместе со своими фронтовыми побратимами. Навечно. Разорвать эту вечную фронтовую связь я не счёл нужным. . .
Все, что связано с отцом, Муслим Магомаев хранит в высшей степени бережно, достойно и с трепетной любовью. Память о родном человеке
всегда была для него верным и надежным ориентиром на трудных жизненных росстанях. С детства он старался во всем быть похожим на отца. И в
требовательности к себе, доходящей порой до максимализма; и в отношении к порученному делу, где, как отец считал, не бывает мелочей, а все
главное; и еще во многом другом, о чем не всегда можно сказать словами, но что всегда было при нем, как верный жизненный эталон.
Муслим никогда не пользовался тем эталоном всуе. Не приди в редакцию ко мне фронтовик Похлебаев, мы так, возможно бы, и не знали, что существуют письма отца Муслима. Он ведь до публикации в «Красной звезде» никогда и никому не говорил о них. Лишь совсем недавно прилюдно признался: «Мне ненавистна война. Она лишила меня отца. Я никогда не слышал его голоса, доброго или сурового отцовского слова, не испытывал отцовской ласки. Знаю его лишь по рассказам родных, фотографиям, да еще по солдатским «треугольничкам», исправно приходившим с фронта и хранящимся теперь у меня как самые святые реликвии. Таких, как я, тысячи».
Отцовские письма Муслим прочитал, как только выучился грамоте. С тех пор каждое слово из фронтовых треугольников имело для него особое, почти что магическое значение. В одном из писем отец попросил родных не очень баловать мальчика, чтобы тот вырос настоящим мужчиной. Полагаю, что этот главный завет народный артист СССР, народный артист Азербайджана Муслим Магомаев выполнил с честью.
Есть своя глубокая символика и в том, что творческая биография Муслима начиналась в ансамбле песни и пляски бывшего Бакинского округа ПВО. Там он не просто носил такую же гимнастерку, в какой воевал его отец, но и на себе ощутил благотворное влияние войскового товарищества, братства, о чем так всегда высоко отзывался отец.
. . . Заканчиваю эти строки под звуки неповторимых песен Муслима Магомаева, записанных на его концерте «Мои любимые мелодии». Почему-то
вспомнились слова Константина Михайловича Маленова (самый близкий фронтовой друг Магомета, бакинец – М. З. ) сказавшего как-то мне:
— Каждый раз, когда вижу Муслима, сердце у меня екает — так он похож на отца!
По-иному и быть не должно. Потому что правильно написал Гамзатов:
Все, что мы защищали, и вам защищать,
Все, что мы завещали, и вам завещать,
Потому, что свобода не знает цены.
Вы о нас, сыновья, забывать не должны».

Полковник в отставке Михаил Захарчук.