Вахта Памяти: Кирилл Юрьевич Лавров — орденоносец, офицер-авиатехник.

Сегодняшний мой рассказ великом актёре державных ролей Кирилле Юрьевиче Лаврове. Он был лауреатом Ленинской и двух Государственных премий, народным артистом СССР, Героем Социалистического Труда, кавалером восьми самых высших государственных наград. Редко кто из советских артистов мог похвастаться таким числом орденов. Так он ещё, как участник войны, имел боевые медали «За победу над Германией в Великой отечественной войне 1941-1945 гг. » и «За победу над Японией». Обе получил в 1945 году. Помимо этих, награждён был десятью другими медалями – тоже артистический рекорд. Посчитать призы, которыми удостаивался Лавров я просто не в состоянии. Равно как и трудно мне сейчас перечислить сыгранные им роли в Киевском русском драматическом театре имени Леси Украинки, в Большом драматическом театре им. Г. А. Товстоногова, в кино и на телевидении. Можно лишь приблизительно утверждать, что на сцене Лавров сыграл около сотни различных персонажей, в кино, примерно, столько же, а в телеспектаклях снялся около двух десятков раз. Героев, естественно, играл разных, но львиная доля сред них – люди служивые, властью обличённые. Те самые, что составляют каркас любого государства, хоть древне-римского (Понтий Пилат – фильм «Мастер и Маргарита», хоть нынешнего – Командующий – фильм «Слушать в отсеках»). Сегодня – 13 лет исполнилось с тех пор, как Кирилл Юрьевич покину сей бренный мир…
История нашего знакомства достойна воспоминания хотя бы в нескольких словах. Кирилл Юрьевич отмечал свою Ленинскую премию в малом зале Дома актеров, где я был завсегдатаем. Узнав об этом, я с бутылкой шампанского наперевес чётким парадно-строевым шагом вошёл в зал, где чествование лауреата самой престижной советской премии уже далеко перевалило за свой экватор и громко попросил у собравшихся три с половиной (!) минуты внимания. Гости, да и сам виновник торжества были откровенно шокированы и появлением капитана, и бутылкой шампанского, и особенно моим заверением о трёх с половиной минутах. Но именно за указанное время я и доложил присутствующим военную биографию новоиспечённого лауреата. Ещё до войны он подавал документы в мореходное училище – не приняли по возрасту. Когда фашистская Германия напала на нашу страну, Лаврову шёл шестнадцатый год. Он опять отправился в военкомат. Вновь военком категорически пресёк желание юноши воевать. А фашисты уже подступали к Ленинграду. Вместе с ровесниками Кириллу пришлось эвакуироваться в Новосибирск. Там встал к станку и за смену регулярно выдавал две нормы выточенных деталей к военной технике. Как только дорос до призывного возраста, сразу же поступил в Астраханское военное авиационное училище. Победа застала Лаврова на далеких Курильских островах в должности офицера-авиатехника. Обслуживал пикировщики ПЕ-2 – в народе «Пешка», а на финской войне – «Пекка-Емеля» — самый массовый советский пикирующий бомбардировщик. Как авиационному специалисту Лаврову приходилось вкалывать до седьмого пота. «Пешка» была привередливой не только в пилотировании, но и в обслуживании. Но всё равно пилоты и техники на Курилах жили по правилу: делу — время, а потехе час. Художественная самодеятельность у них была на приличном уровне. Вот там, в солдатской самодеятельности, лейтенант Лавров и сыграл роль Боба Морфи в «Русском вопросе» К. Симонова.
После этих моих слов Алексей Баталов подошёл к Лаврову, поцеловал того и прочувствовано сказал: «Спасибо тебе, Кирюша, за такую оригинальную точку в нашей сегодняшней встрече. Это, право, весьма необычно! Мало кто из здесь присутствующих знал, что ты, оказывается, фронтовик, офицер-техник по самолётам, целый капитан. Но что особенно примечательно этот капитан уложился, шельмец, именно за три с половиной минуты – я хронометрировал!»
Изумленный Кирилл Юрьевич стал смешно клясться и божиться, что он ни сном, ни духом, что впервые в жизни меня видит. И то была сущая правда. Но никто ему не верил. Потом подошёл ко мне, поблагодарил за оригинальный кунштюк и почти виновато предложил: «Если хотите, поедем с нами на вокзал. Посидим в «Стреле». Надо ли вам говорить, читатель, с какой радостью я согласился! И с тех пор сохранял с Кириллом Юрьевичем до самой его смерти просто-таки замечательные, душевные отношения. Много раз я писал о нём различные материалы, публиковал с ним интервью. Знал его жену Валентину Александровну и дочь Марию. Глубоко поэтому уверен, что явление Лаврова мы до сих пор по-настоящему не поняли и не осмыслили, несмотря на то, что написано о нём едва ли не меньше, чем о Товстоногове, которого сам Кирилл Юрьевич считал своим главным учителем по жизни.
С Лавровым всегда было не просто приятно, но и очень полезно общаться. Что-то в нём наблюдалось такое мужское, стержневое, настоящее, что не девальвируется даже при революционных общественных катаклизмах, наподобие тех, что все мы пережили в конце восьмидесятых начале девяностых годов. Каким он был при так называемом «застое», таким остался «казаком лихим, орлом степным» и после пресловутой перестройки. Его во все времена и в равной мере любили зрители, критики, высокое начальство. В этом смысле в его творческой биографии ровным счётом ничего не изменялось, потому как он продолжал всегда нести в себе мужскую суть, мужской характер. Что бы и кого он ни играл, налицо всегда имелся набор сильной личности: воля, упорство, целеустремленность личности, которой всегда хочется подражать.
. . . Однажды я стал свидетелем необычного футбольного матча, ради которого специально и приезжал в Ленинград. Юморные горожане назвали то состязание «самым драматическим на свете». И от истины далеки не были. Дело в том, что в футбольном поединке выступала сборная команда Большого драматического театра (тогда имени Горького) против своих давнишних соперников — сборной питерских моих коллег журналистов. Матч прошёл, как всегда, в бескомпромиссной борьбе, хотя и закончился ничейным результатом — 1:1. В команде БДТ гол забил капитан. Им выступал депутат Верховного Совета СССР, Герой Социалистического Труда, народный артист СССР, лауреат Ленинской и государственных премий, председатель многочисленных обществ и комиссий Кирилл Лавров. Для застойных времен сочетание стольких внушительных званий и регалий с капитанством в футбольной команде — вещь была, мягко говоря, не совсем привычной, если не сказать экзотической. Это сегодня молодые министры, депутаты и даже Президент обливаются потом в спортивных залах. Тогда же подобных прецедентов не существовало в принципе, о чем я, соблюдая политес и осторожность, намекнул капитану напрямую. Дескать, не полагаете ли, при вашем-то положении, зазорным для себя бегать по полю в футбольных трусишках? Дословный ответ артиста, наверняка, смутил бы и нынешнего моего читателя, как привел тогда в замешательство автора сих строк колоритностью русского нетрадиционного послания. (Подобное Кирилл Юрьевич нередко себе позволял). А смысл сказанного заключался в том, что не гоже нам прибавлять мелкого ханжества. Его и по крупному в жизни хватает.
С виду вроде быльём поросшая мелочь, при более пристальном её осмыслении, кажется, говорит о многом в характере и творческой биографии Лаврова. И, прежде всего о том, что как ни изощрялась наша прошлая пышно-монументальная система превратить этого талантливого творца в олицетворение самоё себя — этакого надутого, напыщенного, непререкаемого авторитета — ничего, ровным счётом, у неё не получилось. Не из того теста замешали Кирилла Юрьевича родители, школа, армия. Его можно было и куда щедрее осыпать всевозможными государственными и партийными милостями, методично засаживать в различные высочайшие президиумы, форумы, награждать и поощрять — он всё равно бы не скурвился, простите за резкость определения. И всё равно, при первом же удобном случае, побежал бы на футбольное поле. Или — на теннисный корт. К слову, увлекался этой благородной игрой задолго до ельцинских пышных турниров. А ещё любил гимнастику, отлично играл в шахматы. С другом Анатолием Карповым – на равных, а мне давал две пешки форы.
Здесь дотошный и особенно ироничный читатель может меня «ущучить» или «срезать» в том смысле, что ведь играл же Лавров Ленина, секретаря парткома в небезызвестном гельмановском «Протоколе одного заседания». Плюс его звания, заслуги, и равняться всё будет, как ни крути — полному слуге застоя. Ну, так я скажу больше: ещё Кирилл Юрьевич сыграл множество других ролей коммунистов, вложив в каждый образ свою страстную душу, свой неиссякаемый темперамент. Но, к великой чести своей, он никогда не фарисействовал в кино и на сцене, не держал фигу в кармане по отношению к собственному творческому прошлому, что с визгливой эйфорией проделали многие перевертыши от отечественной культуры (даже в его родном театре могу назвать несколько таких примеров). Лавров всегда оставался честным, порядочным художником. Да, в его ролях присутствовал тот высокой пробы идеализм, который даже в циничных глазах цековских небожителей как бы украшал их. Но сам-то артист не лукавил, не лицемерил, не подмигивал, а всегда оставался самим собой: «Практически, ни от чего из своей театральной биографии, общественной жизни не отрекаюсь, потому что непоколебимо убеждён: и в застойные, как сейчас говорится, годы и в самые сложные, даже трагические времена минувшей Великой Отечественной у нас в стране были не один-два, а великое множество замечательных людей. Их я, в подавляющем большинстве, играл на сцене, в кино, с ними, в основном, работал и общался. Они жили в тех, конкретно-исторических условиях честно и честно делали свое дело. Более того, — были для своего времени великими людьми. К ним отношу я Сергея Павловича Королева, который стал прообразом моего Башкирцева. Очень сложная и очень интересная фигура. Он прожил трудную жизнь, в лагерях побывал, но не озлобился, не ушёл в свою обиду, и именно потому стал великим организатором науки и технического прогресса. Осмысливая сейчас королевское сподвижничество, прекрасно понимаешь всё величие его жизненного подвига. Задача дальнейшего освоения космоса неминуемо будет стоять перед человечеством. И если мы всё здесь забросим, как предлагали некоторые крутые радикалы, то отстанем от цивилизации надолго, а то и навсегда. Как бы там ни было, но наши успехи в освоении космоса очевидны. Слагаются они не только из огромных затрат, согласен, временами, действительно неоправданных, но, прежде всего, из труда замечательных людей, которые совершили невероятное. Впрочем, только ли в космосе они совершили невероятное? Война вообще – выше всех измерений и оценок. Отсюда, как минимум, мы должны бережно относиться к своему прошлому, а не уподобляться Иванам, родства не помнящим».
Ко всему сказанному хочется добавить и то, что Лавров никогда не играл на сцене, в кино слащаво — выспренно, плакатно и конъюнктурно – в худших традициях соцреализма. Едва ли не все, созданные им образы — здешние, земные, по-жизненному достоверные. Помните сцену из фильма «Укрощение огня», когда главного конструктора его помощник благодарят за то, что шеф разрешил журналистам посмотреть ощенившуюся четвероногую космонавтку:
— А я тут при чем? Пусть Шарика благодарят.
Фразой этой, особой её (кто вспомнит!) интонацией, если хотите, главный герой снял весь пафосно-восторженный тон картины, без которого (это же и ежу понятно!) она вряд ли бы появилась тогда на экранах.
Знаю, что Кирилл Юрьевич несколько раз встречался с матерью С. П. Королева – сам мне о том рассказывал. Однажды, в порыве откровенности, она ему призналась: «Вот вы, Кирюша, совсем не похожи на Серёжу, но когда я смотрю вас на экране, то мне так и хочется крикнуть: «Сережа!»
Пожалуй, наиболее исчерпывающую характеристику творчеству Лаврова дал величайший режиссер современности Г. А. Товстоногов: «Не могу представить себе наш театр без Кирилла Лаврова. За годы нашей совместной работы он проделал путь от молодого артиста с хорошими данными до крупного мастера театра и кино. В строительстве того Большого драматического, который называют ансамблем ярких индивидуальностей, Лаврову принадлежит одно из ведущих мест. Становление артиста происходило вместе со становлением театра, которому Кирилл Юрьевич отдает свой талант, свое сердце, свой ум. Не раз он одерживал победы и в современных, и в классических ролях. Достаточно вспомнить его Платонова из «Океана», его Молчалина, Соленого, Городничего. . . Мне доставляла и доставляет радость неожиданность его перевоплощений, тонкость психологического рисунка роли. К актерским достижениям Кирилла Лаврова прибавилась и работа в спектакле «Рядовые». Он открывает здесь такие глубокие пласты человеческого характера, что его смело можно назвать соавтором А. Дударева в создании образа Дугина».
— Кирилл Юрьевич, не сомневаюсь в том, что вам известно это высказывание корифея отечественной сцены, вашего многолетнего учителя. Но обратите внимание: бесконечно далекий от армейских реалий, Георгий Александрович, может быть, сам того не подозревая, очень точно определил как бы доминанту творчества Лаврова — создание ролей служивых людей. Вы этого не находите?
— Начну с того, что ты, безусловно, ошибаешься, утверждая «бесконечную далекость» Товстоногова от армейских реалий. Верно, что он не побывал в солдатском строю (по-моему, из-за плоскостопия), но философию вооруженной борьбы, императивы войны и мира, воинскую службу, как государственный институт, Георгий Александрович знал в тончайших нюансах. Скажу больше: он поставил добрый десяток спектаклей, условно говоря, военно-патриотической направленности, не допустив при этом ни малейшей фальши, никаких натяжек, касающихся, например, армейского, флотского быта. Это о чём-то говорит?
Что касается собственной творческой доминанты, то, откровенно говоря, сознательной заданности работать именно в таком направлении я никогда не преследовал. Так получилось, что мне действительно очень много пришлось играть военных людей, или находящихся на специфической государственной службе. Она, в силу объективных причин, и занимала в том нашем обществе лидирующие позиции. Скажем, из семи десятков лет советской власти, дай Бог, треть выдалась мирной. Остальное — войны, «горячие», «холодные», зарубежные, внутренние. Искусство лишь адекватно отражало наше непростое бытие.
— А можно говорить о том, что ваш собственный офицерский опыт помогал вам в создании образов вооруженного защитника, других людей государевых, как говорилось в старину?
— Нужно говорить об этом. Армия, без преувеличения, сформировала меня не только как человека, но и как творческую личность. Ведь актёру всегда нужны такие качества, как активность, воля и умение сосредотачиваться на достижении цели. Если другими словами, то служба закалила меня на всю оставшуюся жизнь и за это я ей безмерно благодарен.
— Теперь такой вопрос: ваш отец, Юрий Лавров — народный артист СССР, прославившийся в свое время исполнением острохарактерных ролей. Мать — Ольга Ивановна Гудим-Левкович тоже начинала как драматическая актриса, а потом перешла на литературную эстраду и стала признанным мастером художественного слова. Почему же вы после школы не пошли по стопам родителей, что было бы закономерно и оправданно, а подались в военные? Тем более, что гены, в итоге, всё равно распорядились по-своему и вы оказались на сцене.
— Во времена моей молодости о генах никто понятия не имел. Сама наука, как известно, считалась реакционной и ложной. А вот службой в Красной Армии мы, мальчишки, буквально бредили. Но в итоге, ты прав, я оказался на сцене. Не знаю, возможно, стремление к лицедейству и в самом деле наша семейная наследственная черта. Вон и дочь Мария пошла по нашим с матерью стопам (В БДТ Лаврова взяли как бы «в нагрузку» к жене — выпускнице школы-студии МХАТ, многообещающей актрисе киевского театра имени Леси Украинки — Валентине Николаевой — М. З. ) И внучка Оля играет со мной в спектакле «Перед заходом солнца». Но по большому, как говорится, по гамбургскому счету, служба-то как была, так и осталась при мне. Просто после армейской я перешел на театральную службу и все.
— Расскажите о своих встречах с Симоновым. Полагаю, не все наши читатели даже знают, что он — ваш тёзка, а Константин — псевдоним.
— Ну, этой темы мы никогда не касались, хотя отношения у нас были действительно доверительные, дружеские. Познакомились в Большом драматическом, когда ставилась его пьеса «Четвертый». Мы после спектакля посидели за рюмкой. Тогда Константин Михайлович и предложил мне роль Синцова в экранизации романа. Я, помнится, растерялся: «Он же совсем не такой, как я. Он — крупный, большой!» Симонов подумал и сказал: «Хорошо, если для вас это принципиально, то в продолжении романа Синцов будет среднего роста».
«Живые и мёртвые» мы снимали в Калининской области. Однажды на поле, где были вырыты окопы, появился военный газик. Из него вышел Константин Михайлович. Не поверишь, но у меня вдруг возникло ощущение, что вот там, за лесом, действительно — враг, а Симонов сейчас военный корреспондент, приехал к нам за материалом для своего фронтового очерка. Мы сидели на бруствере и долго разговаривали. Было много и других встреч. Как-то у себя дома он усадил меня за свой письменный стол, снял с полки несколько толстых папок и положил передо мной: «Здесь всё, из чего вышли «Живые и мёртвые». Возможно, пригодится вам в работе». Согласись, дорого стоило это писательское доверие ко мне, в то время почти неизвестному никому артисту. Мало того, что он как бы впустил меня в свою творческую лабораторию, так ещё дал понять, что принимает меня в соавторы образа Синцова. Есть у меня его подарки. А самая дорогая реликвия, постоянно напоминающая мне об этом замечательном человеке — его фотография с надписью: «Кириллу Лаврову от одного из военных корреспондентов. С любовью — К. Симонов». Скажу без преувеличения, этот человек сыграл громадное значение в моей судьбе. Если можно говорить о какой-то моей известности в народе, то она началась как раз с Синцова.
— Еще в советской критической литературе многие авторы упорно называли вас актёром-публицистом и на этом основании не все безоговорочно принимали вашего Астрова, того же Карнеева. Вы-то сами, какого мнения на сей счёт? Какие роли вам больше по душе, какие удались?
— Полагаю себя всё же характерным актером. И наибольшее творческое удовлетворение получаю от острохарактерной игры. Что же касается удач, то по внутреннему моему счёту их наберётся, ну, может быть, с пяток. Я как-то не очень обольщаюсь сделанным и, думаю, что по сей день во мне не исчез здоровый скептицизм. Вряд ли имею право хоть об одной роли сказать: «Вот то, к чему стремился». Из определенных приобретений могу назвать такие роли, как Синцов, Иван Карамазов, Башкирцев. Много ли в них публицистичности — не знаю.
— А каким требованиям, на ваш взгляд, должен отвечать современный актёр?
— Их очень много. Но если попытаться выделить какие-то отправные моменты, то я бы назвал нравственную позицию. Она должна быть у каждого художника, в какой бы сфере духовной культуры он ни трудился. Я, например, считаю, что даже блестяще сыгранную роль нельзя считать работой мастера, если актер не вложил в нее чётко осознанного личного чувства, не высказал собственной позиции до конца. Если зритель восхищается исполнительским мастерством, но остается равнодушным к содержанию роли — значит, актёр тоже работал впустую. С другой стороны, самые интересные, благородные, возвышенные идеи, самые глубокие и яркие переживания, не обличенные в художественно убедительную и законченную форму вряд ли взволнуют зрителя, даже если это будет узнаваемая классика. И, конечно же, актёр обязан иметь серьёзный и смелый взгляд на жизнь, подходить к сложнейшим проблемам современности с глубокими размышлениями и философскими обобщениями, тем более сейчас, когда разрушено столько ценностей и идеалов.
— Как сами вы относитесь к переменам, произошедшим за последнее десятилетие?
— Сложные чувства испытываю. . . На стартовом периоде преобразований, если так можно выразиться, даже не предполагал, что они примут столь обвальный характер. Конечно, мы все понимали, что необходимы изменения в обществе, мечтали о них. Наши лучшие театры были как бы предвестниками того, что называлось перестройкой. Много спектаклей, в том числе и в нашем БДТ, довольно смело поднимали больные и острые вопросы. Они подвергались тогда критике, иногда откровенным гонениям. Однако, чтобы всё произошло так стремительно, так лавинно и разрушающе, я не мог предположить даже в самых смелых прогнозах. И самой разрушающей, страшно необузданной силой явилась суверенизация. Наверное, процесс это вызревал давно и лишь искусственно сдерживался. Хотя я много бывал во всех союзных республиках и наблюдал, что давление на национальные чувства людей исходило чаще от местных государственных и партийных руководителей. А может, я не всё видел. Не знаю. Хуже другое: центростремительные силы, похоже, ещё не иссякли, что особенно остро проявилось в примере с Чечней. События, происходящие вокруг неё, производят страшно гнетущее впечатление.
Я твердо знаю одно: всё, что прививается насильно — обречено. Демократию тоже нельзя привить. Она должна родиться из потребности образованного культурного общества. Искусственно можно насадить только диктатуру, демократия должна вырасти. Ведь мы всё-таки ещё очень отсталый народ, во многом просто не дотягивающий до европейского понимания общественных проблем. На Западе демократия основана на огромной внутренней ответственности каждого члена общества: ему не нужно принуждать себя к нормальному и ответственному социальному поведению, он подготовлен к нему исторически и принимает демократические нормы, даже не думая об этом, — это способ жизни, это так же естественно для него, как пользоваться носовым платком, а не сморкаться на пол. Мы же в отношении к закону, к ближнему своему многих абсолютно элементарных вещей ещё не достигли. То, что возникло в стране вместе с перестройкой, именно исторически было полностью подготовлено. Где-то к середине восьмидесятых общество созрело для реформ — поэтому никакого насилия и не понадобилось, поэтому так дружно и легко все пошли на изменение строя, на отмену старых порядков. Когда выяснилось, что нужно что-то создавать взамен, обнаружилась наша неготовность к новой жизни, к тому, о чем мечтали. В теории всё может быть сколько угодно прекрасно, но общественная культура бывших советских людей, их политическая образованность явно недостаточны. Сразу впрыгнуть в демократию типа английской нам никогда не удастся — должно пройти время, должны измениться люди. А демократия как таковая, в самых разных её формах, все равно будет главенствовать в ХХ веке. Если, конечно, не оправдаются предчувствия Босха и Гойи. . .
Но что меня откровенно радует: люди театра, искусства, вообще культуры ведут себя в нынешней чрезвычайно сложной обстановке куда трезвее и разумнее, нежели политики. Конечно, и у наших коллег из бывших республик поначалу наблюдалась национальная самоизоляция, но очень скоро они поняли: порушить все значительно проще, чем потом налаживать взаимосвязь, взаимопонимание, без чего невозможно развитие культуры».
. . . Кто-то из моих читателей, верно, подумает, что я, как бывший военный журналист, специально педалировал здесь армейскую тему в творчестве Лаврова, чтобы «привязать» его к тематике своей Вахты. Так и ничуть не бывало. В доказательство – более, чем красноречивое подтверждение — выдержка из статьи, посвященной 75-летию Кирилла Лаврова, которую написала женщина-критик Вера Максимова. Её-то трудно обвинить в «милитаризме»: «Десять лет армии, технической службы в авиации на Дальнем Востоке, на Курилах были за плечами стремительно поднимавшегося к славе, наградам и ролям актера. Армия, от которой он никогда не отрекался, которую молча, как и все самое важное в жизни, любил, которую никогда не обличал, не клеймил (разве что — пронзительно жалел в нынешнем трагическом ее положении) — оставалась, продолжала жить в нем. Давно ставший актером из актеров, человеком компромиссной, чреватой унижением и искательством, жестоким соперничеством профессии, в меру честолюбивый, скрытый, упорный, когда нужно — дипломатичный, безмерно трудолюбивый, как все «птенцы» гнезда Товстоногова, — Лавров не усвоил ничего специфически актерского. Армейское не многословие и закрытость, чувство долга, верность данному слову, четкость и дисциплина отличают его. Во времена больших соблазнов, легко доступных знаменитостям высочайших «благ», тотальной, до зуда и жара в ладонях «дачи» (как говаривал о светлейшем попрошайке и взяточнике Алексашке Меншикове автор «Восковой персоны» Юрий Тынянов); в «эпоху» всемерно поощряемого властью сближения с художественной интеллигенцией невозможно представить себе Лаврова суетящимся, просящим, искательным, «дружащим» на пользу себе или делу. За двенадцать лет российской смуты и словоговорения с высоких трибун, он, слава Богу, не стал публичным оратором».
. . . В одну из наших последних встреч Кирилл Юрьевич признался, что сильно устал и будет уходить с поста главы театра БДТ: «За годы без Товстоногова я до дна испил горькую чашу, в которой плотно перемешаны мои слабости и жёсткие, а порой и жестокие объективные обстоятельства. Театральный сосуд должен наполняться новым вином». А ведь его с поста мало что никто не гнал – все, наоборот, упрашивали, уговаривали остаться и после 17 лет руководства. Но Лавров, как бывший офицер, принял командирское решение и выполнил его.
Последний раз он появился на людях во время похорон своего друга М. А. Ульянова — ровно за месяц до кончины. Говорил мне, что очень плохо себя чувствует. И это было непривычно слышать из уст такого волевого человека. Скончался Кирилл Юрьевич 27 апреля 2007 года. Отпевание состоялось в храме Леушинского подворья. Похоронен рядом с женой на Богословском кладбище Санкт-Петербурга.

Полковник в отставке Михаил Захарчук.