Вахта Памяти: Лев Захарович Мехлис — «секира Сталина»

Мой сегодняшний рассказ о человеке, который при жизни получил кличку «секира Сталина» — Льве Захаровиче Мехлисе. У великого вождя народов было много льстивых, коварных и кровожадных помощников. Один Хрущёв чего стоит. Но, пожалуй, самый одиозным, почти что инфернальным среди них слыл вовсе даже не Берия, из которого наша либерастия сделала исчадье ада, а именно Мехлис. Та же либерастия сделала всё возможное, чтобы мы о нём забыли. Не забудем…
Летом 1942 года советские войска потерпели в Крыму едва ли не самое тяжелое поражение за всю Великую Отечественную войну. Суть неудачи заключалась в том, что к этому времени народ и армия уже оправились от первых повальных отступлений и вкусили на многих участках тысячекилометрового советско-германского фронта, особенно в битве под Москвой, немалых радостей побед. И вдруг — разгром сокрушительный, страшный. За 111 дней существования Крымского фронта мы потеряли там свыше 3, 5 тысяч орудий и минометов, 400 самолетов, 347 танков и почти полмиллиона солдат.
Все руководство фронта вызвали к Сталину и построили вдоль его внушительного кремлевского кабинета. Мехлис, как представитель Ставки Главковерха, стоял в том строю вторым после командующего генерал-лейтенанта Д. Т. Козлова. Никто ни о чем не говорил между собой. Было слышно лишь глухое покашливание психологически подавленных, запуганных людей. Но и эти неестественные звуки исчезли, когда из высоких дубовых дверей показался Сам. Держа усыхающую руку за полой серого френча, а другую чуть за спиной, Сталин молча с полуопущенной головой прошелся вдоль строя, потом вернулся к дверям кабинете и уже на пороге бесстрастно обронил:
— Расстрелять. . .
Если справедливо утверждение: перед смертью в сознании человека калейдоскопом проносится вся его жизнь, то Лев Мехлис, наверняка, должен был вспомнить себя юного в одесской конторе Каца, где, как сам писал в анкете от ноября 1921 года «проработал с 15 лет три года, потом давал уроки». Какие — неизвестно. Биографические данные молодости Мехлиса вообще покрыты мраком из коктейля недосказанностей, умолчаний и лжи. В одной анкете он пишет, что получил домашнее образование «по полному курсу реального училища». Если так, то родители его были далеко не бедными одесскими оседлыми евреями. Но тогда, что его вынудило вкалывать в конторе Каца, да еще прирабатывать частными уроками?В «Основной карте коммуниста», заполненной в 1919 году, Лев в качестве родного языка называет русский, не отрицая того, что говорит на «еврейском» (идиш? иврит? — М. З). А в марте 1926 утверждает: да, еврей, однако национальным языком не владеет. В упомянутой уже «карте» записано, что Мехлис был членом Еврейской социал-демократической партии «Поалей Цион», но во всех последующих автобиографиях и анкетах этих сведений уже не содержится.
До 1917 года Мехлис в революции никак себя не проявил, хотя успел повоевать на фронтах 1-й мировой. Правда, непосредственного участия в боях он не принимал, находясь все время в обозах «бомбардиром при лошадях» (форейтором). Это не повод, разумеется, к упреку — солдат служит, где начальство ему велит. Однако известно и то, что во все времена боевых действий фронт и тыл по-разному влияют на становление человеческой личности. Первый воспитывает, как правило, удаль, смелость, отвагу. Второй — ловкачество, приспособленчество, особый вид спасительной мимикрии, из которой так ли иначе проистекают все отвратительные пороки всех мужских коллективов, начиная от школьных, интернатских, армейских и кончая тюремными: жестокосердие, безжалостность, жажду к издевательству над слабыми, циничное презрение к ним, ублюдочную шестерочную философию, двойную, тройную мораль, мстительность, возведенную в высшую степень доблести.
Как это кому-то ни покажется странным, однако именно такие качества, а не хваленые коммунистические идеалы, были характерны для значительного числа комиссаров молодой советской власти. Это их револьверной, жестокой и фанатичной волей большевики завоевывали себе господство над народом, отнюдь не выражая чаяний и надежд последнего, как о том нам семь десятилетий долбила пропаганда. Это они, «комиссары в пыльных шлемах» или в кожаных куртках, но непременно «с партбилетом у сердца и с мандатом в руках» стали основным ударным ленинским отрядом по спасению «завоеваний революции». В подавляющей массе своей амбициозные, недалекие самоучки из черты оседлости, они были наделены партией громадными, всеобъемлющими полномочиями и неограниченными правами. Только поэтому, в конце концов, победили, кровью залив страну, а вовсе не «благодаря передовой классовой идеологии».
Мехлис со своей жаждой к самоутверждению вписался как впечатался в комиссарскую партполитработу, разворачиваемую на бесчисленных фронтах гражданской войны. Он быстро смекнул, какой шанс ему, еврею, обреченному, останься старый режим, прозябать где-нибудь в жмеринской или бердичевской черте оседлости, представит окончательная победа революции. И не ошибся. Забегая вперед, заметим: свой шанс, по крайней мере, на военно-политической стезе Лев Захарович использовал по полной и с блеском. В Красной Армии он стал одним из пяти армейских комиссаров 1 ранга, что по нынешним меркам равносильно званию общевойскового генерала армии.
Боевая биография политкомиссара Льва Мехлиса периода гражданской войны переполнена всевозможными неординарными событиями. Если их даже просто перечислить в хронологическом порядке, наберется на десяток газетных статей. Его и в зрелом возрасте отличала энергия поразительная, по обычным меркам даже трудно постижимая. В гражданскую же наш герой просто-таки кипел и бурлил, как молодой Везувий.
«Тов. Мехлис прежде всего боевой «солдат» и энергичный работник. — Писал начпо армии А. Войтов. — Отсутствие такта и упрямство значительно уменьшают его достоинства как комиссара, ввиду чего работать с ним тяжело. Политического, «комиссарского» опыта для дивизии у него нет, почему в работе его наблюдаются некоторые ненормальности (?! — М. З. ) — (культ шомпольной расправы самих красноармейцев над провинившимися товарищами). Тем не менее, при всех своих недостатках, можно сказать, что Мехлис по сравнению с комиссарами других дивизий, насколько я их знаю, — удовлетворителен».
Врожденной сметкой и непревзойденным «паркетным чутьем» Лев Захарович уразумел главное, что тогда определяло уровень и ценность комиссарской работы: на любую твою жестокость вышестоящие органы закроют глаза, возможно, пожурят за перегибы, но никогда не простят слюнтяйства, мягкотелости, утраты политической бдительности, которая уже тогда начала возводиться в культ. Мехлис, как уже говорилось, полностью соответствовал этим ленинским, большевистским требования и быстро поднимался по служебной лестнице. Но даже и при такой «лютости к работе» он никогда бы не достиг заоблачных высот в советской власти, не выпади ему на рулетке жизни «зеро», счастливый случай, улыбка Фортуны, выразившиеся во встрече с Иосифом Сталиным на Юго-Западном фронте.
Будущий вождь крепко положил свой зеленоватый глаз на разбитного еврейчика, ловко умеющего где надо — лизнуть, где нужно — гавкнуть, никогда не переходящего тонкую, незримую грань между избранным и смертным, и как только мирная жизнь позволила, тут же вызвал его в Москву. Сначала они вместе несколько месяцев поработали в Наркомате рабоче-крестьянской инспекции, которую Сталин возглавлял, потом Мехлис прочно занялся высшей бюрократической работой: был начальником канцелярии Совета народных комиссаров при В. И. Ленине, возглавлял центральную административную инспекцию Рабкрина. В ноябре 1922 года стал помощником генерального секретаря. Злые языки поговаривали, что удостоился он такой чести за конкретное дело: помог Сталину нейтрализовать знаменитое ленинское «Письмо к съезду». Если даже это и не так, то совершенно бесспорно другое: Сталин при активнейшей поддержке своего помощника сумел создать, воспитать и максимально использовать для укрепления собственной власти при разделе ленинского наследия пресловутый партийный аппарат. В лице Мехлиса вождь безошибочно нашел талантливого, даже вдохновенного исполнителя, в полной мере разделяющего его потаенные устремления творить партийную политику келейно, жестоко, для непосвященных тайно и недоступно. Работая годами бок о бок с этой фантастически исполнительной машиной, Сталин имел тьму возможностей убедиться в том, что Мехлис ради него не просто готов пойти на сделку с собственной совестью, но и совершить любое, даже самое гнусное преступление. И никогда не станет немым укором от случившегося. По-своему это тоже человеческий если не дар, то способность, согласитесь, редкостная. Сталин ею воспользовался сполна. Хотя временами мог позволить себе и шутку с будущим палачом.
Когда вождю хотелось раскурить трубку, он вызывал помощника звонком: «Товарищ Мехлис, спички». Льву Захаровичу это надоело и он поставил на столе Сталина звонок с надписью «Спички». Но генсек, чтобы поизгаляться над шестеркой, звонил в основной звонок, а когда помощник появлялся в дверях, говори, смеясь: «Товарищ Мехлис, спички».
В начале 1926 года Льва Захаровича зачисляют на курсы при Коммунистической академии. Потом Сталин переместил его в Институт красной профессуры (ИКП). И для того, чтобы ученик расширил свой весьма скудный идейный и политический кругозор, но еще больше для присмотра за гнездом «бухаринского оппортунизма». В конце 1929 года в «Правде» за подписью Мехлиса появилась статья «Фракционная вылазка правых». На политической биографии Бухарина она поставила жирный крест. Мехлис же за свое усердие получил газету «Правда».
Некоторое время работал там ответственным секретарем, потом сел в кресло главного. Вождь все еще проверял помощника на вшивость, на верность, на идеологическую хватку, на способность жестоко и безоглядно проводить его, сталинскую, линию в жизнь. Так палач перед казнью заботливо ухаживает за своей секирой, остря ее и смазывая. И, надо полагать, Сталин с удовольствием посмеивался в густые, иссиня черные усы: ученик его из кожи вон лез, чтобы во всем угождать учителю. Столь бесконечно много и столь беззаветно как «товарищ Мехлис», никто в стране не потрудился над созданием и закреплением в сознании народных масс культа личности Сталина, даже при том, что и все прочие низкорослые кандидаты и члены ленинского ЦК тоже в этом смысле проявляли прыть немалую. Да только далеко было им, куликам, до Петрова дня. В таланте лизоблюдства, запредельного угодничества Мехлис не имел себе равных.
Немалые таланты проявил Лев Захарович и на газетной ниве. Достаточно читателю напомнить, что все советские центральные газеты с тридцатых годов и до времен перестройки функционировали по методе, алгоритму и жесткости, установленными еще Мехлисом. Это он ввел ежедневные летучки, тотальное планирование — квартальное, декадное, еженедельное. Мехлис вообще отличался способностью налету схватывать оброненное вождем слово и превращать его в политическое явление.
«Враг народа», «уничтожить кулака как класс», «сын за отца не отвечает», «подлые наймиты буржуазии», «уничтожать, как бешеных собак», «Сталин — это Ленин сегодня!», «За Родину! За Сталина!», «Смерть предателям, попавшим в окружение!» — эти и еще многие другие клише и лозунги, под сенью которых укреплялась и защищалась советская власть, были если и не придумками Мехлиса, то уж, во всяком случае, им усиленно вколачиваемые в мозги народа. Во многом именно ему благодаря бесконечно огромный Советский Союза был погружен в пучину средневекового мракобесия, когда начались репрессии 1937-38 годов. Именно «Правда», направляемая цепкой рукой Мехлиса, выступала тем страшным камертоном, по которому настраивалась на истерический, человеконенавистнический визг вся советская печать вплоть до заводских и районных многотиражек.
Да, разумеется, людей истребляли, конечно же, палачи из органов. Но пел им осанны и гимны, науськивал их неустанно Мехлис. А его самого в это же самое время воспевали другие «соловьи социализма». «Неутомимый, воинствующий марксист, вдумчивый партийный работник, твердый большевик», — так льстиво писал о Льве Захаровиче видный журналист Михаил Кольцов. А вот строки другого певца Алексея Суркова:
Подходит страна к исторической дате,
Как к светлому праздничному рубежу.
О Мехлисе нашем родном кандидате,
Я слово от самого сердца скажу. . .
К концу 1937 года «товарищ Мехлис» аккурат созрел для главного сталинского поручения. На него, почти штафирку, надели погоны армейского комиссара 2 ранга (генерал-полковника) и возложили ответственную задачу: «с корнем вырвать из армии остатки «троцкистского духа». И Мехлис страшно преуспеет на том кровавом поприще.
«Назначая свою лошадь в сенаторы, Калигула хотел унизить римский сенат. Назначая своего лакея Мехлиса в вожди Красной Армии, Сталин преследует гораздо менее платонические цели. Бывший личный секретарь Сталина, бездарный карьерист, спец по закулисной интриге, исполнитель наиболее грязных дел хозяина, Мехлис силен лишь поддержкой Сталина. Мехлис — замнаркомвоена! Кто поверил бы этому еще полгода назад? Чем больше «врагов народа» истребляет Сталин, поднимаясь на трупах вверх, тем большая пустота образуется вокруг него. Резервы верных ограничены сегодня субъектами типа Мехлиса».
Такого мнения был о Мехлисе Лев Троцкий. В основном оно недалеко от истины, за исключением того, что объект филиппики был вовсе не бездарным, как того хотелось Лейбе, а в высшей степени талантливым карьеристом, великолепно разбирающимся в сложнейших закулисных партийных интригах, при своем небезупречном прошлом не давшим за тридцать лет службы ни малейшего повода подозрительному Сталину усомниться в своей безграничной преданности.
Что же касается интеллектуальных способностей Льва Захаровича, то они, в самом деле, были очень и очень рудиментарными. И здесь нельзя не упомянуть о книге Ю. Рубцова «Alter eqo Сталина». Сочинение выше всяческих похвал. Автор в рассуждениях о таком страшном герое сумел остаться строго объективным, рассудительным и взвешенным, чего не хватает очень многим нынешним историкам. Мехлису, скажем откровенно, просто повезло с биографом. А вот название книги неверно в корне.
Мехлис не мог быть «вторым я» Сталина по определению. Вождь обладал всеми классически известными мефистофельскими качествами, вплоть до творческой фантазии и поэтического дара. Заметим: очень яркого. Плюс — невиданная, нечеловечески жестокая воля и фантастическое умение разбираться в хитросплетениях мировой, а не только в региональной политике. Мехлис же всю жизнь оставался лишь рьяным исполнителем этой стальной воли вождя. У него была весьма примитивная интеллектуальная потенция, даже гораздо меньшая, чем у большинства низкорослых диадохов из сталинского окружения. Если позволено такое сравнение, то Лев Захарович великолепно чувствовал себя в политическом счете до миллиона. В миллиарде робел, а в больших величинах путался как школьник. Алгебры, неэвклидовой геометрии не разумел напрочь. Поэтому Мехлис насквозь примитивен и понятен, словно обыкновенная секира и по большому счету для истории действительно неинтересен даже как политический сверх конъюнктурщик. Он всю жизнь воевал вовсе не за идею, так всегда высоко им возносимую, а всего лишь за свою шкуру, за теплое место у корыта и, надо сказать, всегда вволю из него хлебал. В заботах о собственной личности не знал пределов. Когда однажды у него заболел зуб, спецсамолетом вызвал к себе из столицы на фронт личного врача. Быт собственный и семейный всегда организовывал по наивысшему разряду, искренне полагая: как избранному ему в этой стране позволено все или почти все.
Сталин насквозь видел мелочную душонку верного сатрапа и относился к нему, как относится командир полка-самодур к недалекому прапорщику: принеси то, сделай другое, нагадь третьему, поколоти четвертого и – с глаз долой. Никогда вождь не приглашал Мехлиса к себе на дачу, не вводил в ближайший круг своих апостолов. Есть множество доказательств того, что тиран просто брезговал своей шестеркой.
Однажды на пленуме ЦК ВКП (б) Лев Захарович попробовал изничтожить наркома Ворошилова за просчеты в преодолении линии Маннергейма. Сталин тогда заявил: «Я вам могу начать рассказывать о Мехлисе, что он собой представляет, и тогда от него мокрого места не останется».
По рассказам бывшего министра здравоохранения СССР Е. И. Смирнова, в 1949 году он предложил Сталину поставить Мехлиса (министра государственного контроля) во главе одной из правительственных комиссий. На это Сталин «начал хохотать, схватившись за живот и вытирая слёзы»: «Да разве Мехлиса можно назначать на созидательные дела? Вот что-нибудь разрушить, разгромить, уничтожить — для этого он подходит.
В другой раз Сталин пожаловался писателям А. Фадееву и И. Макарьеву, которые в свою очередь жаловались вождю на редактора «Правды» Мехлис. Сталин вздохнул и сказал: «Это страшный человек, Мехлис. Просите о чём угодно, но с ним я ничего не могу сделать».
«Это был воистину честнейший человек, но кое в чём сумасшедший, что выражалось в его мании везде видеть врагов и вредителей». Н. Хрущёв.
«На мой взгляд, он не храбрый, он нервозный, взвинченный, фанатичный». Адмирал Флота Советского Союза И. Исаков.
Кроме всего прочего нельзя забывать и того обстоятельства, что Сталин всё-таки был небезгрешен по части антисемитизма. Относительное исключение в этом смысле (и то отдельная тема) он делал только для Лазаря Кагановича. Прочих же евреев терпел по необходимости, возможно даже наступая на горло собственной песне, как большой и объективный политик. Хотя кто теперь это прояснит достоверно. И поэтому тоже Мехлис не мог быть его alter ego. Впрочем, мы отвлеклись от биографической канвы героя.
До начала Великой Отечественной войны и в первые ее месяцы Лев Захарович продолжал исправно работать сталинской карающей секирой или надсмотрщиком вождя. Так было в боях на Халхин-голе, во время войны с Финляндией, на посту наркома госконтроля. Когда вождю понадобилось свалить неудачи начального периода войны на стрелочников и ими было назначено командование войсками Западного фронта, заместитель народного комиссара обороны, он же начальник Главпура Мехлис и здесь подобострастно выполнил роль палача. И вплоть до середины лета 1942 года осуществлял эту кровавую работу.
. . . — Надо было бы, — продолжил Сталин, вернувшись через девятнадцать минут к полуобморочному строю командования Крымского фронта. — Но ми с этим повременим и дадим вам возможность искупить свою вину перед партией и советским народом.
Ходили слухи, что Мехлис, возвратившись из Крыма, добился-таки приема у Сталина и ползал на брюхе, целовал кавказские сапоги хозяина, вымаливая себе прощения. Автор упоминаемой здесь книги не верит в подобную реальность, а по мне все именно так, наверняка, и происходило. У беспринципных людей, Мехлиса мало было человеческого в нормальных условиях. В экстремальных — они вообще теряли людское обличие и амебная жажда выжить поглощала все их низменное существо.
Разжалованный на две ступени до корпусного комиссара, уволенный со своих высоких постов Мехлис после крымского фиаско до самого окончания войны был членом военного совета армий и фронтов. Его перемещали по этой горизонтали больше, чем кого-либо — пятнадцать раз. Зачастую вовсе не по служебной необходимости, а из-за крайней неуживчивости нашего героя, его жуткого интригантства, постоянного стремления подмять под себя командующих. Даже ледяное дыхание смерти, похоже, не образумило Льва Захаровича. Да и вряд ли подобное было возможным. А поскольку, потеряв расположение хозяина, он уже стал Белым Клобуком — коброй беззубой, военачальники особенно с ним не цацкались.
Никогда и ничего не забывавший Сталин, постоянно держал в поле зрения своего верного клеврета. К лету 1944 года у Мехлиса на плечах восстановились погоны генерал-полковника. Сердце палача сладко встрепенулось. Он заработал с утроенной энергией, надеясь вернуть расположение хозяина. Однако, до конца жизни так этого и не добился, несмотря даже на то, что после войны его вновь назначили министром госконтроля и рвение на этом посту Мехлис проявлял завидное. Фортун в виде благосклонности вождя уже больше к нему не поворачивалась.
Железное здоровье Мехлиса дало сбой сразу же после его шестидесятилетнего юбилея. Сказались и нечеловеческая работоспособность, и равнодушное отношение к нему вождя, и семейные неурядицы. Сын Леонид, на которого отец делал решающую ставку как на «человека коммунистического будущего» («Люби, родной сын, свою родину больше, чем свою мать и отца, больше, чем саму жизнь»), не вышел здоровьем и потому не оправдал никаких надежд.
За пару лет Лев Захарович зачах в дачном и больничном одиночестве. Умер он за три недели до кончины Сталина. Ему оказали большие посмертные почести, замуровав урну с останками в Кремлевскую стену. Когда грохнул пушечный залп, у одного из полковников кремлевской комендатуры от испуга разорвалось сердце. Так уже будучи прахом, Мехлис потащил на тот свет еще одного человека. Зловещей была его жизнь, зловещей стала и смерть.

Полковник в отставке Михаил Захарчук.