Юрий Николаевич Беличенко: поэт, полковник, начальник отдела литературы и искусства «Красной звезды»

Сегодня исполняется 81 год со дня рождения большого русского поэта, полковника Юрия Николаевича БЕЛИЧЕНКОа и моего коллеги Юрия Николаевича БЕЛИЧЕНКО. В «Красной звезде», где мы с ним трудились, Юра возглавлял отдел литературы и искусства, в котором я спал и видел себя. Да не срослось…
«Всю свою краснозвездовскую жизнь я испытывал к этому отделу, к людям там работавшим чувства в высшей степени пиететные. По негласной редакционной субординации он числился на десятом месте. Для меня всегда был на первом. Возглавлял отдел выпускник Литинститута полковник Юрий Николаевич БЕЛИЧЕНКО — поэт очень глубокий и обстоятельный. Из-под его пера даже стихи о партбилете никогда не выглядели лобовым подхалимажем к самой КПСС, к власти ею насаждаемой. Когда я с Юрой познакомился, он имел уже несколько поэтических сборников, свободно публиковался в «Новом мире», вёл поэтические передачи даже на Центральном телевидении. Однако в общении с сослуживцами оставался ровным, спокойным, и я бы даже сказал несколько флегматичным пофигистом. Ко мне, во всяком случае, Юра сколь-нибудь видимого интереса не проявлял, хотя мы с ним очень часто общались за рюмкой. Подвыпив, обычно наставлял меня: «Никогда не вступай в споры, а если все же вступил, то отстаивай свою правоту до конца, независимо от того, прав ты или не прав».
Ближе всех в отделе я сошелся с Эрнстом МИХАЙЛОВЫМ, который отвечал за музыкальные и драматические коллективы, как военные так и гражданские. Не смотря на разницу в возрасте, мы крепко дружили. По заданию Эрнста Борисовича я часто писал короткие рецензии на спектакли, печатал через отдел многие свои интервью с известными деятелями культуры. Обильно всегда обмывалась каждая моя публикация. В отдел литературы и искусства по такому случаю заглядывал «спортсмен» Олег ВИХРЕВ. (Пожалуй, кавычки над словом спортсмен я поставил зря. Олег Алексеевич много лет отдал отелу спорта «Красной звезды», потом работал в пресс-службе ЦСКА). Обычно после третьей — четвертой рюмки Эрик, который любил регулярно устраивать в отделе «ужины, плавно переходящие в завтраки», приставал к шефу:
— Юра, ну, сколько можно терпеть эту неустроенность. Вакансия у нас есть, а Мишель уже давным-давно готов работать в отделе. Ты посмотри, какие материалы приносит. Но даже, если у него на первых порах и не всё будет получаться — я готов взять над ним шефство полностью. . .
Дальше шли хмельные перечисления моих достоинств, вплоть до умения пить много и не пьянеть. Беличенко приглушенно хмыкал в свои моржовые усы, ничего конструктивного не предлагая. Лишь однажды заметил:
— Хорошо, я согласен. Пусть идет к Ваньке (кадровику генерал-майору Сидельникову — М. З. ) и просится в наш отдел.
На второй руководящий этаж я спланировал словно на крылья. Которые генерал тут же мне подрезал:
— Ты что с дуба свалился? Ну, какой из тебя, к чертям собачьим, работник отдела литературы и искусства? Книги что ли пишешь или в музыке соображаешь? Сидишь в информации, над тобой не капает, и сиди, не высовывайся, дурака не валяй. . .
Некоторое время спустя я понял, что Беличенко применил ко мне обычный хитрый паркетный прием. Догадываясь, почти зная наверняка, что с моим свиным рылом в его литературно-калашный ряд я не попаду по определению — меня туда просто не пустит Сидельников, — на последнего Юрка и стрелки перевел. Получилось: волки сыты и овцы целы. На вакансию он вскоре взял Вячеслава ЛУКАШЕВИЧА из газеты «Страж Балтики». А я продолжал усиленно работать на отдел литературы и искусства, где все по-прежнему были мне рады. Тем более, что далеко не глупый мой редактор по отделу Валентин Шалкеев, зная тщеславную слабость своего зама к литературе и искусству, этому особенно и не препятствовал.
. . . Однажды я выиграл у Беличенко достаточно непростое пари, как бы утвердившее мои законные притязания на отдел литературы и искусства. Под конец своей жизни великий русский писатель (на самом деле великий, о чем я еще буду иметь возможность сказать подробнее!) Леонид ЛЕОНОВ перестал принимать у себя журналистов. Это знали во всех изданиях, в том числе и в «Красной звезде». Тем не менее, я на спор взялся сделать интервью с легендарным переделкинским отшельником и добился своего. Юра был на седьмом небе от счастья, что проиграл. Однако и после этого друзьями мы не стали — так хорошими знакомцами. Впрочем, как я понял, — это обычный стиль его поведения: никому душу не раскрывать.
. . . Накануне 60-летия «Красной звезды» в редакции организовали представительную комиссию, которой поручалось достойно отметить знаменательную дату. Председателем редколлегия утвердила Беличенко, меня — его заместителем. В итоге всеми делами: гостями, буклетами, выпивкой, закуской, в том числе и самым главным — телевизионными съемками занимался, конечно же, заместитель, а благодарность и ценный подарок по итогам работы получил, разумеется, председатель. Когда мы с Юркой отмечали завершение своей работы, он мне сказал, поглаживая свои моржовые усы:
— Думаешь, главный и все члены редколлегии не ведают, кто в комиссии по-настоящему воз тянул, а кто лишь числился в пристяжных? Прекрасно знают, но такова у нас, увы, краснозвездная этика: подчиненные пашут, а почести получают начальники. Хотя какой я для тебя начальник. Но это, Мишель, еще не самая большая несправедливость, возможная в нашем специфическом коллективе. Ты на такие вещи смотри философски и никогда на них не зацикливайся, если не хочешь обмелеть душой и помыслами. Идущий — дойдет, ищущий — обрящет, а умный должен понимать: все суета сует и суета всяческая.
Потом Беличенко написал книгу «Лета Лермонтова». Наверное, потрясение — самое то слово, которое отвечало моему восхищению трудом коллеги. Нечто подобное, помнится, я переживал, когда впервые читал «Горбатое поле» Володи Возовикова. Но то была художественная проза, а здесь — документалистика. И документалистика столь возвышенно поэтическая, глубоко пронзительная, что порой мне даже не верилось — неужели это и впрямь Юркины размышления? Несомненно, для меня лишь одно: у гения номер два нашей отечественной поэзии еще не было такого адекватно-изоморфно-эквивалентного исследователя, да простится мне сие неуклюжее определение. Но, в самом деле, здесь сошлось все: и то, что Юрка казак, и то, что он военный человек, и то, что поэт, и то, что всю жизнь беззаветно любил Лермонтова, и то, что сумел так блестяще запечатлеть эту любовь в капитальном труде.
Да, в книге есть просчеты. Может быть, самый большой из них тот, что Юрий принципиально не разработал любовно-чувственной линии в судьбе величайшего поэта земли русской. Но тут уж ничего не поделаешь. Краснозвездовец до мозга костей, Беличенко и не мог выше себя прыгнуть. Такое международное слово-понятие как секс, по-моему, в словаре Юрином вообще отсутствовало. Да что там говорить, если даже исследуя произведения Лермонтова с ненормативной лексикой, автор умудрился сказать о них все — не сказав по существу ничего. Ну, таковы мы все — звездюки: слов любви и мата не знаем. Но если говорить серьезно, то нынешнее лермонтоведение уже будет немыслимо без книги Беличенко. . .
В предисловии к ней он написал: «Господи, помоги мне, надо же когда-нибудь начинать, ведь для того, чтобы дойти до конца, быть может, и жизни уже не хватит». А закончил книгу словами: «Я не был уверен, что успею хотя бы вчерне закончить свое повествование, и за то, что мне удалось это сделать, спасибо Тебе, Господи!»
И, спустя несколько месяцев, умер. Шел (в воскресенье!) на работу в «Красную звезду», упал, и сердце Юркино биться перестало. . .
«Красная звезда» для меня лично была не просто газетой – главным моим жизненным и профессиональным университетом. При том, что успел я поработать более, чем в двух десятках изданий, а журнал «Вестник ПВО» сам возглавлял. «КЗ» среди них остаётся главным. Газета дала мне многих друзей на всю оставшуюся жизнь. Юра Беличенко был и остаётся одним из первых. Это более, чем явственно видно из моей книги «Через Миллениум или 20 лет на изломе тысячелетий».
*
13. 02. 91, среда
После общения с бывшей женой Владимира Высоцкого, появилась у меня идея организовать через «Красную звезду» специальный фонд для сбора средств на строительство музея артиста, поэта и барда. Съездил с ней в «Красную звезду» к Юре Беличенко. Думал встречу восторженную поддержку коллеги. Однако редактор по отделу литературы и искусства отнёсся к моей идее весьма прохладно. «В такое смутное время подвигать брата военного делиться скудным жалованьем – есть что-то в этом, старик, меня лично не вдохновляющее. Не находишь?» Откровенно говоря, не нахожу. Ну что ж оставлю идею на потом, когда стану главным редактором журнала «Вестник ПВО». А когда стану? То одному Богу известно. Ну, может быть, знают сие ещё главком с начальником главного штаба.
Пригласил Эрика Михайлова и втроём мы осушили бутылку водки под сухарики. В другом месте никогда бы не стал переводить дефицитный нынче продукт с такой примитивной закусью. Однако с этими мужиками мне доставляет удовольствие выпивать. Был и на сей раз вознаграждён весьма нестандартными рассуждениями Юры Беличенко: «Сейчас раскрой любое издание и обязательно найдёшь требование покаяния. Меня это просто бесит. Чем наша жизнь была хуже нынешней? Свободы в ней не хватало? Чушь. Мы были свободны в той степени, в которой понимали её нужную ограниченность. Возможностью посмеяться над вождями? Да в «Красной звезде» лишь ленивый не рассказывал о них байки. А над нынешним политическим калекой Горбачёвым мне даже смеяться не хочется – настолько он убогий. Не могли мы свободно читать книги русского зарубежья? Не все, но отдельные тайно добывали. Сейчас они валяются на прилавках по заоблачным ценам и их никто не читает. Мы сознательно культивировали в себе чувство долга, честь, верности Отечеству, понимание того, что есть в жизни многое такое, что превыше любых материальных благ. Нынче всё мерится куцым аршином достатка и сытости. Рынок сделали идеей. А он есть и будет лишь средство. Да и не станет русский человек в массе своей обогащаться. У него душа иная, ментальность, как теперь модно говорить, другая. Он ленив к предпринимательству не от того, что работы страшится, а от того, что в достатке не видит конечного смысла жизни, что есть главная икона для того же западного обывателя. Наш брат, «инженер человеческих душ», вначале радостно начал ниспровергать социалистические ценности, а потом многие поняли, что наступившая жизнь гораздо хуже предыдущей. Некоторые опомнились. Другие прут по разрешённой колее, как бараны на новые ворота».
*
12. 07. 91, пятница.
С удовольствием пообщался с Эриком Михайловым из отдела литературы и искусства. Это едва ли не единственный человек во всей «Красной звезде», кто искренне сожалел, когда я уходил в ТАСС. Трезвым или выпившим он всегда твердил одно и то же: Мишка Захарчук – самый достойный человек во всей редакции для работы в нашем отделе. Всякий раз, когда мы выпивали, а это случалось довольно регулярно, поскольку я железно отмечал собственные публикации по престижному отделу, Эрик донимал своего редактора по отделу полковника Беличенко: бери Захарчука!
Потом я сбегал в наш любимый магазин, прикупил выпивки и закуски. Сидели в кабинете Беличенко. Пили и трепались…
Сегодня Юрка мне сказал: «Ты знаешь, Мишель, ни о чём не жалею в прошлом – шёл и жил, как хотел. Перед властью не кланялся, с дороги не сворачивал. Но как, брат, этого мало сегодня! Только сейчас-то и открываются возможности для серьёзной работы. А чувства мои уже немощны, полуистёрты – подрос лишь ум, да упрямство прежнее осталось. И гонит, гонит оно дальше, вперёд по этой дороге, на близком повороте которой уже стоит и ухмыляется смерть. Но самое отвратительное, Мишель даже не это. Раньше, лет пятнадцать ещё назад, я всех встречных женщин считал потенциально своими. И воинственно-гордый инструмент межполового общения никогда меня в этом убеждении не подводил. А сейчас он сломался, как эпоха, и вспоминает о главном своём назначении лишь спорадически».
Юрка большая умница. Искренне я хотел бы с ним крепко дружить, но, похоже, этого ему не надо. Никто в редакции «Красной звезды» не похвастается дружбой с Беличенко. Ну, может быть, полковник Арнольд Казьмин, заместитель начальника издательства и типографии.
Одно из моих любимых Юркиных стихотворений: «Когда тревога вставит ногу в стремя, / и, убывая, загорится время, / и мы пойдём, сминая зеленя, / за танками, надев противогазы, / на жизнь и смерть по голосу приказа–/ любовь моя, не покидай меня!/ Когда в горах или пустыне дальней/ придёт последний час исповедальный/ на линии прицельного огня, / то, этот час доверив нашей чести, / не одного – с товарищами вместе –/ любовь моя, не покидай меня!/ Когда в кругу весёлого застолья, / где и стихи, и речи льются вольно, / и, нас полунамёками маня, / горят глаза и светят чьи-то лица, – / дай руку мне, дай сердцу не разбиться, / любовь моя, не покидай меня!/ И даже там, где только тьма немая, / а женщина, другого обнимая/ и об ушедшем память не храня, / посмотрит ввысь. Когда с небесной кручи/ скользит на землю метеор падучий, –/ любовь моя, не покидай меня!»
*
19. 12. 91, четверг.
А последним указом марионетка Горбачёв присвоил звание народной артистки уже не существующего СССР Алле Пугачёвой. Пошло и паскудно. Юрка Беличенко по этому поводу сказал мне по телефону: «Слышал, Горбатый прогнулся перед твоей Пугачихой? Блядь в штанах венчает народным званием блядь в юбке». Юрка сказать умеет…
*
25. 02. 92, вторник.
Ездил в «Красную звезду», чтобы на месте разобраться с выпуском журнала. Если тираж не поспеет к 6 марта – это будет большая трагедия. И хотя Теодор Драйзер утверждал: «Жизнь по-настоящему красива лишь тогда, когда в ней заложена трагедия», я сейчас так не считаю. Более того, зная волчьи повадки начальника типографии Костышина, я не исключаю того, что он может мне подсунуть большую бяку. Даже не смотря на то, что заместителем у него служит мой близкий друг Игорь Мазурик. Но не его там мука мелется. Тем не менее, рекогносцировка моя прошла успешно. Трусливому Костышину я показал список приглашённых на презентацию, подписанный командующим Прудниковым. В нём — 57 человек, олицетворяющих высшую власть в России сегодня, включая её президента-пьяницу. «И ты полагаешь, они все к вам припрутся? — почти издевательских поинтересовался Костышин. — Наше дело не предполагать, а воплотить в жизнь всё, что намечено!» После этого заявления, я, сославшись на занятость, тут же ретировался. Это был психологически и морально точный ход. Коля-трус теперь остался сам на сам с ответственностью, и переложить её на кого-нибудь нельзя. Лишил я его такой возможности. Пусть идёт в цеха и на месте руководит процессом, если до сих пор этого не сделал. А я на самом деле только спустился с четвёртого этажа на третий и наведался к Юре Беличенко. Общение с ним доставляет мне истинное наслаждение. Парень умён и чрезвычайно талантлив. Если раньше он смотрел на меня всё же свысока, то с некоторых пор зауважал: дураков главными редакторами не назначают. Юра в последнее время ударился в религию. Ещё похаживает на «реакционные митинги» — не любит, горемычный, как и я, «дерьмократию». Рассказал, как 23-го февраля власти пустили людям кровушку. Испугавшись угроз прошлых митингов, милиция упыря Гавриила Попова (мужик действительно на вид маленький уродец, да ещё и ворюга законченный) перекрыла несколькими кордонами весь центр, стянув более десяти тысяч ментов и бойцов ОМОНа. Митингующие с красными флагами шли «демократическим» маршрутом от площади Маяковского в сторону Пушкинской. По словам Юры народу собралось тысяч двадцать – от силы. Так что на двух митингующих приходился один охранник. Цель ветеранов Вооружённых Сил СССР – возложить цветы к могиле Неизвестного солдата, цель попутчиков – просто побузить против ненавистной власти. Первый заградэшелон выстроился возле магазина «Армения», почти баррикадно укреплённый: автомобилями, прицепами. Второй – возле телеграфа. Избивать демонстрантов дубинками омоновцы начали у гостиницы «Минск». Но остановить людской вал им не удалось. Драка повторялась у «Армении» и возле телеграфа. Только там манифестанты были рассеяны окончательно. Не от большого ума ельцинская власть воевала с людьми, намеревающимися почтить память защитника Отечества. От большой боязни. И воленс-ноленс – расставила свои приоритеты. Служивым людям – бутылку водки, бутылку вина, коробку конфет – и с глаз долой. Подумаешь: ещё какая-то память. Её нужно у людей поотшибать. Что и будет делаться.
— Юра, а зачем тебе участвовать в уличных сражениях? Да ещё и палкой можешь схлопотать по хребтине.
— А от кого бы ты, умник такой, узнал о тех сражениях? Из газет, что ли? Вот ты сел в служебную машину и уже улица для тебя в дикость, в страх. А я её не боюсь. Я её изучаю. Мало ли для чего может пригодиться такая наука.
Не иначе что-то пишет эпическое из нашей сермяжной жизни. Поздравил приятеля с выходом во втором номере журнала «Наш современник» большой его поэтической подборки. Юра одобрительно и с удовольствием хмыкнул в свои моржовые усы: «Ничего старик. Спасибо тебе. Мне за эти стихи не стыдно. Хотя понимаю, что писать надо лучше. Но я пока что лучше не умею».
Вечером по ТВ показывали творческий вечер Окуджавы. Он своих лирических часовых снял со всех столичных высот и теперь откровенно сотрудничает с властью. Сегодня как раз много говорили с Юрой о поэтическом кумире нашей юности.
— Понимаешь, Мишель, мне надо было прожить несколько десятилетий, чтобы понять: Булат Шалвович – просто посредственный поэт, допускающий в своих текстах изобилие пошлостей, банальностей и даже нелепостей. Чего стоит его император в голубом кафтане! А поёт он… Ну разве можно это назвать пением? Мы с тобой раньше любили и воспринимали его слова, как откровения. А бард оказался, как и его приятели – евтушенковы, вознесенские – пошловатым хапугой от литературы с ужимками клоуна. Никогда, ни в одной из своих вещей он не был ни талантливым, ни честным, ни умным, ни даже порядочным. Способным — да. А мы по молодости своей таких любили, потому что многого не понимали. Даже, пожалуй, что и главного не понимали: после официальной сталинской поэзии окуджавы, вознесенские, евтушенковы и прочие, им подобные принесли всего лишь элементарную человеческую интонацию. Но она же для литературы – естественна. Чему тут было удивляться, зная хотя бы русскую классику? Это не поэтическое открытие – норма. То что перечисленные люди употребили её первыми – случайность. В нужное время в нужном месте оказались. Но они же шустро и монополизировали это свойство поэзии, как своё право и перекрыли кислород тем, кто, обладая много большими талантами, мог пойти значительно даль их. Юра Кузнецов, к примеру. Партийное начальство было не столь глупо, как мы о нём думали. Оно прикормило шустрых ребят и создало из них карикатурный облик якобы оппозиции. Ну какие оппозиционеры из Окуджавы, Евтушенко, Вознесенского? Не смеши меня! Эта «прикормка» и развратила мужиков, искренне уверовавших в то, что у них подлинное литературное дарование. Обыкновенные версификаторы они, Мишель. Во мне к ним даже зависти нет. Я бы таких стихов, какие они тоннами наворочали, — даже стеснялся. Возможно, и они догадываются об отсутствии у себя настоящих талантов. Хотя вряд ли. Публика эта бессовестная…
Самое удивительное в нашем разговоре то, что я даже не пытался оспорить Юркины рассуждения. Не во всём, не на сто процентов, но где-то на 98, 5 – я с ним категорически согласен!
*
4. 04. 92, суббота.
Домой ехал через «Красную звезду», поскольку мне Тарапатин всё же всучил пару лишних бутылок водки. Чему я особенно не сопротивлялся. И вынужден был обрадовать Юрку Беличенко, с которым в последнее время мне всё в больший кайф общаться. Какими-то неведомыми, непостижимыми мне волнами мы с ним совпадаем по многим амплитудам. Да и умница, которых в «Красной звезде» осталось: раз-два и обчёлся. Конечно, я бы с удовольствием беседовал и с Алексеем Петровичем Хоревым, но он же совершенно не пьет. Да и не интересен я ему. Беличенко тоже вряд ли зрит во мне объект, от которого можно поумнеть. Но не поглупеешь со мной точно. А мне (я давно заметил) не хватает умного диалога. Широченко всем хорош. Только это человек дела. А другой Юра – Беличенко – человек слова. Которое для меня сейчас не хуже дела.
Юра встретил меня цитатой из раннего Николая Тихонова: «Неправда с нами ела и пила, колокола гудели по привычке, монеты все утратили и звон, и дети – не пугались мертвецов. Тогда впервые выучились мы словам прекрасным, горьким и жестоким». Вот как писал человек, тогда же в молодости выковавший железную характеристику советскому человеку: «Гвозди б делать из этих людей:/ Крепче б не было в мире гвоздей». Но ржавчина «обывательства», «вещизма», «сладкой жизни» разъела, разжижила советского человека, превратила его в совкового тупого стяжателя, в гонщика за благосостоянием. А за этим разложением пошла другая чума: убийства, бандитизм, сплошной обман везде и всюду.
На днях Юра с Игорем Ядыкиным посетили творческий вечере (назовём его поэтом по несчастью) Анатолия Лукьянова. Когда-то я с этим небожителем советского Олимпа побывал на военных учениях Закавказского округа, кажется в восемьдесят седьмом или восьмом году. Запомнилось, как он ходил по позициям боевой техники в тоненьких модельных чёрных туфлях, в демисезонном дорогом пальто и в кепочке. А мороз стоял под тридцать пять градусов. Тогда я не выдержал и сказал руководителю учений: «Пожалейте Лукьянова, он же простудится!» — «Я ему предлагал не выходить из штабной машины – не соглашается. Говорит, на Политбюро должен докладывать».
Юра тоже полагает Лукьянова-Осенева поэтом с великой натяжкой, хотя какие-то проблески метафоричного слога у бывшего члена Политбюро есть. Остальное – сплошная политика. Было обращение к Генеральному прокурору Степанкову с просьбой отпустить заключённого в «Матросской тишине» на собственный творческий вечер. Несколько литераторов «правой направленности» предложили себя вместо сидельца. Не прошло, не прокатило. Мероприятие проходило в кинотеатре «Горизонт» на Комсомольском проспекте. Народу набралось в нём по завязку. Без приглашений пропускали только представителей Запада. Сейчас любые российские силы, течения, общества и партии апеллируют исключительно к забугорным судьям. Отечественных авторитетов нету. Центровыми особами творческого вечера были: Сажи Умалатова, Егор Лигачёв, жена и дочь Лукьянова и дочь Шенина. Вёл мероприятие секретарь российского Союза писателей В. Рогов. Он прочитал: «Во глубине сибирских руд». Потом трое профессиональных чтецов декламировали под музыку и слайды поэзию «узника Лукьянова». Его тюремный портрет в спортивном костюме висел на сцене рядом с иконами. Тут же собирались деньги на благотворительность.
«Честно говоря, Мишель, мы были свидетелями малохудожественной и малолитературной, если не сказать низкопробной композиции. Но тут не качество стояло во главе угла – митинговость правила бал. А это по нынешним временам поважнее литературы будет. Выступали Умалатова, Проханов, Илюхин, Лигачёв. Но поразил меня Виктор Анпилов, который на приличном английском прочитал Байрона! Другие поэты, пытавшиеся между митинговыми речами втиснуть свои стихи, выглядели пошло, лишний раз доказав для меня уже давно известную истину: кто творчески несостоятелен, тот лезет в политику. Покидал я это сборище с некоторым удивлением. Все, кто присутствовал на творческом вечере Лукьянова, совершенно искренне убеждены, что режиму Ельцина до конца года не продержаться. Откуда у людей, далеко не глупых людей, такая неверная оценка сил? Мне лично кажется, что режим Ельцина наоборот, с каждым прожитым днём всё матереет. Он не становится лучше, по многим направлениям зашкаливает в своих дурных проявлениях, но люди уже с ним смирились. Таков наш русский народ».
А я не просто согласно кивал Юре Юеличенко. По моим предположениям, хрен его знает на чём основанным, режим Бориса установился в стране очень надолго. У него опора не в идеологии и даже не в умных людях, а в энергичных хапугах, рвачах. Они сейчас под шумок надёргают столько перьев из двуглавого российского орла, что наделают подушек себе на все случаи жизни. При возможном падении они не соломку будут подстилать, а эти подушечки. Как говорится у меня на Украине: хто ранишэ встав, той штаны вбрав. Или российское: кто раньше встаёт, тому Бог даёт. Этих «бытовых и экономических жаворонков» в России уже столько, что они диктуют всему остальному социуму свой алгоритм поведения. Пять, от силы десять процентов «дорогих россиян», как любит говорить президент, уже вершат власть. Остальное – быдло. В том числе и те, кто сейчас сидят в «Матросской тишине». Иначе бы они там не сидели. А так им – поделом. Это жёстко, если не жестоко, но это так. Юра молча хмыкал в свои моржовые усы. Но потом добавил, как бы продолжив дискуссию, что имена членов ГКЧП будут окружены в потомках ореолом чести, поскольку в решающий час они попытались бескровно воспрепятствовать распаду великой державы. Придёт время, считает Беличенко, и узникам «Матросской» придумают такие добродетели, которых у них не было, чтобы учить потомков. С чем я категорически не согласен. Да, на Руси любят обиженных и защищают таких, если последние даже люди не высоконравственные. Но они обязательно должны быть деятельными. Однако почти все члены ГКЧП оказались импотентами. А от импотенции ещё ничего не рожалось – ни хорошего, ни плохого. ГКЧП – опереточный путч. Буду стоять на этом определении до конца. Ввязавшись в бой, надо всегда действовать. Или не начинать вовсе. «Юра, вспомни, как ты меня учил выступать на редколлегии. Отмалчиваться до последнего, сколько совесть позволяет. Но если стал выступать доказывай свою правоту вне зависимости от того, прав ты или не прав. Учил?» — «Было такое» — «Ну так и не надейся, что Лукьянов и К когда-нибудь станут национальными героями. Ибо они — жалкие трусы».
Потом к нам подсоединились Володя Житаренко и Слава Лукашевич. Причём, я с удивлением для себя открыл, что Слава и Юра потихоньку между собой враждуют. А ведь именно Беличенко брал Лукашевича из прибалтийской флотской газеты на должность своего зама по отделу литературы и искусства. Впрочем, кто в «Красной звезде» может дружить? Разве что я с Житаренко и Беличенко. И то лишь потому, что я уже не в «Звёздочке». Газету возглавил теперь уже по приказу маршала Шапошникова Володя Чупахин. Его первым заместителем стал Володя Косырев. Лучших кандидатур для военных властей придумать невозможно.
*
11. 02. 93, четверг.
Проведал в «Красной звезде» Юрку Беличенко и Эрика Михайлова. Распили бутылку водки и наговорились всласть. Вот в такой компании я согласен встречаться хоть каждый день. От этих мужиков я обогащаюсь, подзаряжаюсь от них, а не просто убиваю время за стаканом водки, что обычно делаю. «Выбери того, чья жизнь и речь, и даже лицо, в котором отражается душа, тебе приятны; и пусть он всегда будет у тебя перед глазами либо как телохранитель, либо как пример. Нам нужен кто-нибудь, по образцу которого складывался бы наш нрав». Сененка. Вот и я беру пример со многих. В том числе, — с Беличенко и Михайлова.
*
11. 01. 95, среда.
В моё отсутствие случилась большая беда: убит корреспондент «Красной звезды» полковник Владимир Житаренко.
Наш краснозвездовский поэт Юрий Николаевич Беличенко написал по этому поводу: «На последнем своем привале, / Поднимая стакан вина, / Он сказал: «Позвоните Вале! -/ В Новый год дозвонюсь едва ли. / Людям праздник, а нам — война. . . »/ И друзей поздравил заочно, / С кем делили и хлеб и бой/ В бесконечных «горячих точках», / В душной гари пороховой. / Мы по улицам побродили. / Не дрожала его рука. / Позвонить-то мы позвонили, / Но что толку с того звонка?!/ Как заране узнаешь, братья, / что назавтра придет беда, / Что каким-то рукопожатьем/ Мы прощаемся навсегда. / Что уже не подставишь спину/ Подхватить его, унести. . . / Валя, Валечка, Валентина!/ Если можешь — ты нас прости. . . / Честь и мужество не уходят, / Хоть и тяжко — а их неси. / Ведь такими, как был Володя, / Все и держится на Руси. / И всегда в поминальных списках/ Не пропащей еще страны/ Есть военные журналисты, / Не вернувшиеся с войны».
*
25. 01. 96, четверг.
…Читал «Степь» и вдруг на улице завихрило, закружило. Вышел на балкон и долго наблюдал погодное свирепство. А никаких живительных, соединяющих для «очеловечивания» метели мыслей не возникало. Подумалось: Чехов бы описывая вьюгу, одухотворил её. Вот у Юрки Беличенко это получается не в пример мне. Умеет он накладывать природу на собственные чувства и переживания. Не так живо, в смысле человечно, но всё же лучше, чем кто-либо из моих знакомцев.
*
13. 01. 98, вторник.
Был в «Красной звезде» и узнал, что мой материал к 60-летнему юбилею Высоцкого не пойдёт. Юра Беличенко решил сам отметиться по графе почитателя барда. Не сильно от этого переживаю. Впереди ещё очень много будет дат, связанных с Володей. На мой век, коли Бог даст его, — хватит.
*
Жена Ольга: «Муж мой, незабвенный супруг, господин полковник, невозможный красавец, всю жизнь, помимо прочего, занимался Лермонтовым… любил приносить мне из «Красной звезды», из её вечно молодого жеребятника, грубые казарменные анекдоты. Например, вальсируют поручик Ржевский и Наташа Ростова на балу, и трепетная Наташа робко жалуется поручику, какие ужасно грубые эти армейские офицеры. Поручик, скорбно склонив голову, с горечью отвечает: «Что Вы от них хотите? Кобыл е@ут!»
*
Мой друг Пётр Ткаченко о Юрии Беличенко: «Поэт Юрий Беличенко занимал свое истинное не заемное место в современной литературе. Человек высокой культуры и обширного образования, он вместе с тем был офицером. Поэт в погонах, причем, прежде всего поэт — это уникальное явление, может быть, только в России и возможное. Не певец темы, в свое время почетной, а теперь гонимой, не трубадур патриотизма, коим несть числа, но человек военный по самой своей сути, наделенный недюжинным поэтическим дарованием, не знающий ложного противопоставления: служба или поэтическое творчество: «Когда тревога вставит ногу в стремя, И, убывая, загорится время. И мы пойдем, сминая зеленя, За танками, надев противогазы, На жизнь и смерть по голосу приказа, — Любовь моя, не покидай меня!» Он принадлежал к тому поколению, детство которого совпало с Великой войной, отцы которого в большинстве своем полегли на ее фронтах. О, это совсем иные люди, чем те, родившиеся даже сразу после Великой Отечественной. Удивительно и то, что это поколение и его поэты, выросшие в советское время, в нем творившие, ценя свой век, вместе с тем, оказались чуждыми его ортодоксии и демагогии. Они вели свое родство не от тех, кто “в пыльных шлемах”, хотя почитали и их, но от русского воинства и офицерства позапрошлого века, когда офицер и поэт были, чуть ли не синонимами. Нет, это не было простой романтизацией, лишь потому, что прошлое — всегда трепетно — мило, но именно духовной преемственностью».
…Об одном своем молодом сотруднике Юра однажды рассказывал: «Подходит однажды ко мне на совещании военных литераторов капитан и просится взять его в «Красную звезду». Говорит, что начальство велело ему подыскивать новое место службы. О том капитане я знал только то, что он пописывает стихи, неплохие, кстати, и заочно учится в Литинституте». Спросил, где вы служите и услышал: «В ГРУ. Но вы не подумайте ничего такого, я там по технической линии». Далее последовало от меня естественное: «А почему начальство хочет от вас избавится, в чем вы провинились?». В этом месте Юра всегда делал театральную паузу: «Как вы думаете, что можно услышать от молодого офицера, к тому же поэта, то есть человека с ранимой душой, почему на него взъелись дураки-начальники? К тому же памятуя, что речь идет о ГРУ — конторе со специфическими нравами. Лично я подумал, что сейчас услышу какую-нибудь душещипательную историю на тему «Обидеть художника может каждый». Но услышал от капитана нечто другое: «На выпивке погорел». Эти признание капитана-поэта, потупившего глаза и зардевшегося лицом, буквально сразило меня наповал. Первый раз в жизни я встретил человека, который никого не обвинял в своих неприятностях, а честно признавался, что все проблемы у него из-за пьянки. И я сказал ему: «Беру. За честность – беру».
Потому что сам Юра таким был…

Полковник в отставке Михаил Захарчук.