Александр Евгеньевич Бовин: советский и российский журналист, публицист, политолог и дипломат.
Сегодня, 16 лет назад из жизни ушёл советский и российский журналист, публицист, политолог и дипломат. С 1970 по 1982 год — спичрайтер генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Брежнева — Александр Евгеньевич Бовин. Член КПСС с 1951 года, он вышел из партии 19 августа 1991 года. Не по идеологическим соображениям – чтобы не потерять сладкое место посла в Израиле.
А весной 2004 года я отправил по адресу: Большая Пироговская, дом 5 такое письмо: «Уважаемый Александр Евгеньевич! Видит Бог, намеревался Вам написать еще после прочтения «Пяти лет среди евреев и мидовцев». Но, как это обычно бывает, не сковал железо, покуда оно горячее – пиши пропало. Теперь вот прочитал «ХХ век как жизнь» (Название двух книг А. Е. Бовина — М. З. ) Откладываю все дела большие и малые (хотя какие дела могут быть у пенсионера, пусть и работающего) и собираюсь Вам высказать все или почти все, что всколыхнулось в душе моей после такого замечательного чтива. Вы и в самом деле написали очень хорошие книжки. Для меня лично они вдвойне ценные тем, что документальны. Уже, верите ли, возраст такой, что к беллетристике не очень располагает. Да и Маркесов что-то стало маловато…
Есть еще несколько обстоятельств, по которым я с таким запоем (ей-богу не преувеличиваю!) читал все Вами написанное. Во-первых, я многажды с Вами встречался в Домжуре, еще, когда учился в академии, и практически каждый день бывал в этом прекрасном заведении. Регулярно мы встречался и в скверике на Большой Пироговской улице, сразу за Мединститутом, где Вы, обычно по утрам бодро вышагивали на работу как простой смертный, а не величайший спичрайтер всех советских времен и советских же народов. При этом мы всегда здоровались и раскланивались, как старинные приятели. Однако, даже убедившись по книгам в Вашей супер памяти, вовсе не уверен, не рассчитываю на то, что Вы меня сейчас вдруг вспомните, поскольку в те годы я был всего лишь капитаном, а Вы уже генералом. Подобная разность в статусе обычно оставляет память лишь у младших по званию, но ни в коем разе не у старших. Хотя несколько раз мы с Вами даже выпивали в том же Домжуре. Демократичный по сути своей человек, Вы, к моей с приятелями вящей радости, становились еще более демократичным после некоторого количества спиртного. Если у Вас мелькнула осуждающая мысль, выкиньте ее из головы тут же. Ибо я — профессиональный любитель вина, порой мне даже кажется, что некоторая его доля гнездится в моих генах.
Помнится, однажды я, слушатель Военно-политической академии даже приглашал Вас выступить у нас на заседании клуба «Журналист» и не без умысла сообщил, что перед нами уже выступали Татьяна Тэсс и Анатолий Аграновский. Мне почему-то казалось, что, услышав эти две фамилии своих коллег по «Известиям», Вы немедля откликнитесь на мой призыв. А Вы наоборот отказались, сославшись на какую-то занятость.
Во-вторых, я очень хорошо знаю Вас по Вашим собственным публикациям, по выступлениям на ТВ. Даже в книжке «Дважды главный» (о Льве Толкунове – М. З. ) и то с интересом прочитал Ваши воспоминания. Когда прочитал и книгу об Аджубее, удивился, почему Вы о нем ничего не написали. После «ХХ века» вижу, что недоумение мое не беспочвенно. Плюс ко всему, еще я прилично всегда изучал речи Генерального секретаря ЦК КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета СССР товарища Л. И. Брежнева, в которых, несомненно, пульсировали какие-то отблески Ваших мыслей. К примеру, та же экономика, которая должна быть экономной. Сильно вдуматься – глупость полнейшая, все равно, как говно засраное или масло масляное, но звучит хорошо, и я ею (мыслью, разумеется) часто пользовался в своем каждодневном журналистском труде.
Потому что, в-третьих, Александр Евгеньевич, я тоже журналист в прошлом, только, как Вы уже догадались – военный. И если Вас судьба сподобила попасть в челядь, обслуживающую царей, то я выполнял эти же обязанности на гораздо низших этажах той, почившей в бозе партийно-государственно-военной иерархии. Хотя однажды – так получилось – очень близко соприкоснулся с КУЧером (генсек Черненко – М. З. ) Даже ездил на родину последнего в Новоселовский район, Красноярского края после чего написал в «Красной звезде» полутораполосный очерк «На берегах могучего Енисея». Опять же после чего был направлен к сестре КУЧера Валентине Устиновне в качестве подсобного рабочего по написанию ее воспоминаний. И даже сделал три печатных листа этих воспоминаний, они сестре понравились, но тут грянули товарищ Горбачев – лысина с проталиной, его перестройка и гласность. Так что плодами своего ушлого борзопиства я так и не воспользовался.
В-четвертых, движимый «всепобеждающей логикой графомана» (стр. «Века» 239), я тоже написал собственные мемуары. Только в отличие от Вас, я хорошо понимаю, что моя скромная биография вряд ли заинтересует читателя, даже если о ней напишу не я, а мастер, наподобие Бовина. Поэтому центром моей книги являются те люди, с которыми мне довелось встречаться на своем уже не так и коротком веку. Даже рабочее ее название: «Память сердца. Встречи с большими людьми». Полагаю, что Вы, как минимум, не станете отрицать своей «великости» в прямом и переносном смысле. Кроме всего прочего, мне бы хотелось видеть Вас в своей книге еще и потому, что однажды мы с Вами удивительным образом пересеклись, о чем свидетельствуют страницы Вашей книги с 326 по 331 (речь о едкой отповеди Бовина на неуклюжую и тенденциозную критику со стороны Стуруа – М. З. ) и следующая моя реплика в «Независимой газете». Цитирую по своей рукописи: «Не знаю как кто, а я образ Запада всю жизнь создавал себе по сочинениям Г. Арбатова, Г. Боровика, С. Кондрашова, А. Бовина, Ю. Жукова, С. Беглова, М. Стуруа и прочих зубров партийной советской публицистики, которые длительно, стойко и мужественно переносили все тяготы и лишения тамошнего загнивающего капиталистического бытия. Их талантом и титаническими стараниями я был непоколебимо убежден: да, по части потребления и ширпотреба Запад, конечно, преуспел, но по большому гамбургскому счету будущее все-таки за нашим советским социалистическим строем. Это же мудрейшие из мудрейших, избранные из избранных утверждали!
А в сорок пять лет впервые в жизни поехал вдруг в ФРГ и за четыре дня понял: до чего же сучье племя и законченные проходимцы все эти журналисты-международники. Сами жили как вареники в сметане и даже лучше, а мне, простофиле, лапшу второй свежести на уши вешали. Лгали мне все, как один — нагло, хамски, цинично, но. . . изобретательно, стервозы! И красивше, лучше всех это получалось у Мэлора Стуруа.
Признаюсь честно, я влюблен в этого талантливого профессионала. Просто-таки балдею и кайфую от его остроумной искрометности, неиссякаемой эскападности, от его поразительного умения находить блестящие, совершенно невероятные журналистские ходы.
. . . Однажды нелегкая судьба международника забросила его из Нью-Йорка или Вашингтона в дыру туманного Альбиона — Лондон. Вместе с другими мучениками газетной нивы, Стуруа предстояло встретиться с королевой Великобритании. Условия аудиенции были жестокими, близкими почти что к фронтовым: разрешалось кратко представиться коронованной особе и сказать ей всего лишь одну фразу. Пухлые выкормыши капстран, как попки, повторяли друг за другом дешевые комплименты божественной даме. А Мэлор соорудил такую фразу насчет поступающих в вузы их детей, после которой королева беседовала с ним минут сорок, а вся пишущая рать дохла от зависти к хитроумному коммунисту. (Может, кто запамятовал, так его имя столь же изобретательно сконструировано из первых букв Маркса, Энгельса, Ленина и Октябрьской революции в придачу. Мудрые родители с пеленок готовили ему блестящее будущее и не ошиблись).
Нет, что ни говорите, но Стуруа бесподобен, уникален и восхитителен как ни одни другой его собрат из застойных международников. Он не просто умеет делать из говна конфетки — эта способность от всех шакалов пера требуется, — но обладает дивной и виртуозной способностью отбеливать до бела самого черного кобеля, на что горазды лишь избранные. Свою элитарную избранность Мэлор блестяще продемонстрировал в материале «Синдром Валентина Зорина».
Уж, казалось бы, самой затюканной домохозяйке, распоследнему школьнику-второгоднику было ясно, как Божий день, что Зорин — электронно-лживый соловей, слуга застоя и тоталитаризма. А вот дудки вам, босяки-примитивщина!
Оказывается, «наша международная журналистика времен оттепели, застоя и отчасти перестройки в неоплатном долгу (здесь и далее курсив мой — М. З. ) перед Валентином Зориным; он был палочкой-выручалочкой почти что полвека; Зорин нам был нужен как аршин, как мера»; «заслуги да, да, заслуги Зорина перед международной журналистикой не только негативно-пассивного характера, но и позитивно-активного» (фрейдизм какой-то, прости, Господи!).
Вам этого, может быть, недостаточно, любезные читатели? Тогда «вот вам еще одно очко в пользу Зорина. Он непроизвольно разоблачал наших голых королей, в то время как Бовин, журналист и спичрайтер, их непроизвольно (хотя как знать) наряжал в строгие английские костюмы». «Подобно тому как, восхваляя вождей, он их развенчивал, Зорин, развенчивая Америку, пел ей осанну».
И этого вам мало!? Тогда знайте, убогие, что «даже сейчас, в эпоху полуанархической свободы печати, мало кто осмеливается говорить со своими шефами и боссами в журналистских концернах, как Зорин разговаривал, например, с Лапиным, за что был неоднократно бит, и весьма больно — на грани замены партийного билета желтым».
Все, хватит! Переведем дух и поймем же, наконец, благодаря неподражаемому Стуруа, что почти полвека с экранов наших телевизоров вел упорную подрывную работу против тоталитаризма и застоя Штирлиц советского телевидения и профессор по совместительству. А поскольку все тайное рано или поздно становится явным, то должно демократически благодарное государство в конце концов воздать бойцу видимого фронта по заслугам. Поэтому есть предложение: представить полковника (нет — генерала, нет — маршала международной журналистики) Зорина к званию Героя Советского Союза с вручением ему серпа, молота и микрофона (пожизненно)!
P. S. Миннеаполис, США. Мэлору Стуруа персонально. Человеку и борцу за справедливость. Спасибо Вам, дорогой кумир моей молодости и моего легкого увядания, за Ваши чудные, бесподобные материалы. Продолжайте трудиться на трудном участке с такой же энергией и задором: шлите нам апельсины бочками о футболе, о их и наших нравах, о демократии и тоталитаризме — да о чем Вам на ум взбредет — пишите. Мы все проглотим, не баре. А у Вас все отменно получается. Только, пожалуйста, не забывайте при этом, что мы с Вами занимаемся все же второй древнейшей профессией, которая порой хуже первой. И поскольку мы тут — отечественные, а Вы как бы международная путана, то учтите: возраст и дела наши прошлые нас не красят (особенно тех, у которых международный опыт) ни при каких обстоятельствах! Поэтому о нас лучше или ничего не писать или совсем уж ничего. В противном случае, даже Ваш уникальный талант бессилен. С уважением Ваш всегдашний почитатель. Михаил Захарчук».
В-пятых, Александр Евгеньевич, я Вам по-человечески (за Лену Петровну) и профессионально за все то, что Вы сделали, завидую. Вас Боженька в темечко поцеловал. В результате Вы всю жизнь занимались делом, которое давалось Вам легко и свободно. А я же всю жизнь учился писать, лишь к концу ее, поняв, что по-настоящему выучиться этому невозможно, да уже и поздно. Но, даже несмотря на все это, позволю себе как обыкновенный читатель высказать некоторые замечания по Вашим книгам. Уж, не обессудьте.
Еще в работе про евреев мне бросилось в глаза Ваше неизбывное стремление вплетать в строку всяко лыко. Куда-то вы ездили, помнится, далеко за пределы Израиля, вели там какие-то переговоры и почти все их перипетии вставили в книгу. Такая тягомотина! Ну, какого нормального человека может заинтересовать вязкая, серая дипломатическая возня вокруг евреев столько лет спустя? В той же первой Вашей работе меня слегка покоробило обилие стихов. Думаю: ну, неужели такой умный человек не видит диссонанса собственных глубоких размышлений и легковесных, пусть и юморных стихов. Вторую Вашу книгу стихи, как ни странно, во многом спасают, потому что принижают ее кондовые и нудные рассуждения по целому перечню проблем «мира и социализма». Простите, скулы от них сводит. Короче, сила и привлекательность второй Вашей книги (равно как первой) в собственных, как правило, честных и оригинальных рассуждениях по поводу того, что Вы делали, чем занимались и откровенная ее слабость в сверхобильном цитировании того, что вы тогда сделали-натворили. Страниц двести Ваших ссылок, автоциат, в том числе и высказываний Ваших учеников свободно можно было бы упустить. От этого книга только выиграла бы. Интересно, господин Захаров не предлагал Вам сократить работу хотя бы на страниц 200? Если нет, то он не самый могучий редактор, при всем моем громадном к Вам и к нему уважении.
До третьей молодости прием играет, а после, простите, – это уже карикатура и по форме и по содержанию. Хотя я понимаю, что в душе мы были, есть и остаемся молодыми всегда. Когда-то я спросил Сергея Образцова, как он ощущает свои уже немалые годы (ему тогда за 80 перевалило). «Да никак, — ответил Сергей Владимирович, — просто в какое-то время мне стало трудно завязывать шнурки на ботинках. И я перестал покупать ботинки со шнурками». Все, повторяю, так, но четвертая и пятая молодость – уже смешно.
Ничего не сказали Вы в книге о главной беде Вашей и Ваших знаменитых коллег, того же Арбатова – быть всякой бочке затычкой. (Андропов правильно его раскусил, хотя меньше Вашего соли с ним съел. Кстати, некоторое время я был в хороших отношениях с Игорем Андроповым, даже книжку о его отце мы вместе собирались писать. Так вот сын говорил, и корреспондент ТАСС, мой приятель Боря Шестаков подтверждал, что Андропов старший знал и довольно неплохо венгерский язык. Вы же утверждаете, что генсек не знал иностранных языков). А она – беда — в том, что вам всем неймется. С книгами – это хорошо, очень хорошо. С назойливыми попытками во что бы то ни стало еще порулить, посидеть у самой кромки державного корыта вы все скопом, простите, жутко переборщили. Никто из вас не сумел вовремя и с достоинством уйти из большой политики, как уходят великие спортсмены. Самый большой ляп в Вашей личной биографии – стремление стать депутатом. Ваше поколение, судя по Вашей же книге, этого даже не заметило, как не осмыслили все вы и того, что вас постепенно, где-то даже унизительно для ваших калибров попросту вытеснили молодые, еще более чем вы наглые политические волки. («Когда я слышу об Арбатове, ей-богу не хватает мата вам», «Федор Михайлович Бурлацкий – публицист советско-блядский». Это – мое. Ваше: «А ведь истина часто именно в острых углах» стр. 304. Так что еще раз великодушно простите).
И последнее. Слово «пиздец» все-таки — существительное. Звонок в дверь. Мужик открывает и видит на пороге маленького человечка. «Ты кто?»- спрашивает. — «Я твой пиздец». — «А почему такой маленький?» — «Я не маленький, я – полный». Народ в анекдотах никогда не ошибается даже на орфографическом и орфоэпических уровнях.
Вы уж простите меня, великодушно, Александр Евгеньевич, за мою вольность. Но такой уж Вы человек, что даже заочное общение с Вами настраивает именно на подобный лад. Что и хорошо. Как видите, книги Ваши не зря написаны. Хотя даже Вам, умнице безусловному, не дано знать, как слово Ваше отзовется. Еще раз спасибо за книги. С искренним к Вам уважением Михаил Захарчук».
Мне остается добавить, что это письмо я направил адресату. Мы с Бовиным несколько раз общались по телефону, договариваясь о возможной встрече. Не случилась она. Накануне майских праздников 2004 года его не стало…
Михаил Захарчук.
