Георгий Иванович Бурков : фантастически самобытный, советский, русский актёр театра и кино

Сегодня исполняется 87 лет со дня рождения большого и фантастически самобытного, может быть и самого самобытного советского, русского актёра театра и кино Георгия Ивановича Буркова
Один из моих любимых писателей — Василий Шукшин. Он и просто как человек мне очень близок и дорог, если так можно выразиться по духу восприятия всего сущего. Увы, встретиться, пообщаться с ним не пришлось. Зато я собрал «о Макарыче» большое досье – несколько сотен единиц хранения. У меня был самый первый рассказ Шукшина «Двое на телеге», напечатанный в журнале «Смена» в 1958 году. Почему «был» — чуть позже. Однажды я показал свою коллекцию Лидии Николаевной Федосеевой-Шукшиной, и она не то чтобы польщенная (эка невидаль слышать добрые слова о её великом муже-самородке), но просто так, по доброте душевной своей спросила: «А вы с Жорой Бурковым не знакомы? Обязательно познакомьтесь. Они, во-первых, друзьями были — не разлей вода. А, во-вторых, так Васино творчество, как Бурков, пожалуй, никто не понимает». Мы встретились. Артист, заинтересованно перебирая содержание увесистой папки, тоже выказал удовлетворение моим прилежанием: «О, да у вас и «Двое на телеге» есть! А у меня нет. И, вы будете смеяться, у Васи его тоже не было! Говорил, что раздарил всё на радостях. Хотя купил двести журналов!». Не раздумывая, я подарил Буркову заветный рассказ его друга. Так между нами завязались, не хочу сказать дружеские – это было бы слишком, но очень добрые отношения. Мы перешли на «ты», часто встречались. Несколько раз я написал о творчестве артиста. Как член бюро Всероссийского театрального общества, устроил его творческой вечер ещё в том старом, сгоревшем Доме актёра на улице Горького. Случалось, мы выпивали. И всегда говорили о Шукшине. Похоже, писатель был для артиста штангенциркулем и просто циркулем, логарифмической линейкой и линейкой просто, чтобы измерять все загогулины калейдоскопически непредсказуемого бытия. Практически любая тема нашего общения так ли иначе упиралась в Шукшина. И мне порой требовалось почти «журналистскую власть употреблять», чтобы заставить Буркова говорить о себе, а не о безвременно ушедшем друге. Ни дня не служивший в армии Георгий Иванович очень достоверно разыгрывал пиетет к моему майорскому в то время званию, «прикладывая руку к пустой голове». Но стоило мне зазеваться (а надо заметить артист обладал врожденным и непревзойдённым даром рассказчика), как собеседник выходил на новый круг восторга своим другом: «Понимаешь, — поднимал по обыкновению указательный палец Георгий Иванович, — моя жизнь, как ж…па — чётко делиться на две половины: до Шукшина и после него. Кто там у Ленина кого перепахал, я не помню. Но меня Вася взорвал, наизнанку вывернул, как извозчик свою потную фуфайку. Мне, если хочешь знать, Васю Бог послал. Нет, конечно, я бы и без него в жизни не пропал. Когда мы в начале семидесятых встретились, у меня уже было приличное имя в театре и кино. Но, наверное, я так бы и остался в профессии всего лишь хорошим характерным мастеровым-самоучкой. Хотя и в Пермском университете я в своё время поучился на юридическом факультете (два года – М. З. ), и в вечерней студии при Пермском драматическом театре некоторое время подвизался. Однако настоящим моим университетом стал Шукшин. У него же было отменное базовое образование — ВГИК, да ещё класс Сергея Герасимова! И вдобавок Вася интеллектом обладал мощнейшим. Самородок – одно слово. С тех пор, как мы познакомились, он меня словно паровоз тянул. И при жизни, и ещё больше после своей смерти».
— Георгий Иванович, мы к Макарычу всенепременно ещё вернёмся. А пока что расскажи, откуда есть пошёл артист Бурков? Где родился, крестился, учился, женился и так далее. Ведь мы же сейчас ведем беседу для военного читателя…
— А знаешь, самые сильные мои воспоминания связаны как раз с войной. На всю жизнь мне врезалась моя школа №11 в Перми, ставшая госпиталем. Актовый зал, заставлен койками. Они же плотными рядами стоят и в коридорах. В вестибюле – множество носилок с ранеными. Все они — в шинелях. У большинства шинелей нет хлястиков.
— Хорошая память, если такую деталь сохранила.
— Да нет, память у меня очень даже средняя. Просто я с детства веду дневники. Начинал их в 4-м классе. Бросил. Затем в 8-м классе опять начал записывать, как в недалёком будущем стану всенепременно гением. На каком поприще так невиданно взлечу ещё не понимал, но на меньшее уже был не согласен. Вот тебе пример: «Мне надо написать четыре цикла романов. Первый цикл будет рассказывать о событиях, которые произошли и произойдут в период моей жизни. Это приблизительно 1947—196… или 197… гг. Одним словом, до конца моей жизни. Условно я назвал этот цикл «Хроника моего сердца» (или «Мои современники», «Жизнь моих современников», или еще что-нибудь в этом роде). Это, может, будут романы, пьесы, рассказы, повести, статьи, фельетоны. Одни могут быть связаны между собой общими героями, общей темой, идеей. Другие могут не иметь между собой никаких отношений. Основная тема эпопеи – преображение СССР на пути к коммунизму». Ну как тебе?
— Шолохов, Федин и Константин Седых вместе взятые отдыхают.
— В университете мне нужно было выливать куда-то свои чувства, мысли, сомнения и прочее. Друзей имел много, но так как перед бумагой ни перед кем душу выворачивать не мог. Правда, теперь перечитываю давнишние записи и вижу: искренности мало. В основном юношеский максимализм и патетика. Но есть и стоящие кусочки, где я не тянусь за звёздами на небосклоне, а пытаюсь совершенствовать самого себя: «Изучение русского литературного языка и народного русского языка, изучение современной русской разговорной речи должно стать профессией для меня. Учебники, специальные журналы и исследования, специальные словари и энциклопедии, справочники и терминологические пособия – все это нужно сделать предметом пристального и дотошного изучения. С речью, с грамматикой, со словарным запасом у меня – катастрофа! Немедленно заняться самообразованием и самовоспитанием. Окружить себя словарями, броситься в стихию русского языка – вот одна из первостепенных задач. Проникнуть в крепость литературы я могу только через знакомые мне ходы – через Булгакова, Бабеля, Солженицына, Чехова, Бунина, Горького, Ал. Толстого, Г. Успенского, через «Киру Георгиевну» Некрасова, через володинские сценарии и пьесы, через «Марту Квест», через Ж. Ренара. Я не хочу сказать, что других писателей я хуже понимаю. Просто к этим я душой уже прирос, легко, без напряжения. И душевную, личную, связь с литературой через названных писателей нужно постоянно поддерживать. Только тогда станут быстрей и естественней возникать другие родственные связи».
— Это рассуждения ещё студента университета Буркова или уже актёра?
— Начало шестидесятых. Я уже успел поработать в Пермском драмтеатра, в Кемеровском, в Березниковском. И оттуда собрался уходить. Честно тебе говорю: чувствовал, что способен на большее. Обо мне узнал Борис Львов-Анохин. Этот замечательный режиссёр пригласил меня в свой Московский театр имени Станиславского. Вот так, оглядываясь назад, могу признаться: в этом театре мне лучше всего работалось. Был у меня там дружок замечательный – Женя Урбанский. Там же я встретил свою Таню (Татьяна Ухарова, актриса того же театра – М. З) раз и на всю жизнь. Как говорится, она меня за муки полюбила, а я её за состраданье к ним. Потому как ты же понимаешь: при несомненных моих достоинствах артистических, фейсом мне соревноваться с Аленом Делоном представлялось весьма затруднительным.
— У меня о Львове-Анохине, первом и единственном в СССР постановщике брежневской «Целины» в Малом театре несколько иное мнение…
— Ну и оставайся при нём. А мне Борис Александрович одно время даже платил зарплату из своего кармана, пока меня держали при театре на правах бомжа. (Бурков был принят в труппу. Ему дали место в общежитии и роль в новой постановке. Но утром в день премьеры в общежитии неожиданно объявился приятель из Кемерово. Встречу «обмыли». В результате первую в жизни Буркова столичную премьеру пришлось отменить. Директор театра тут же вывесил приказ об увольнении новичка. Вот тогда Львов-Анохин и поручился за Буркова – М. З. ). Когда Борис Александрович ушёл в конце шестидесятых из театра, я спустя какое-то время тоже покинул свой первый столичный коллектив. К тому времени у меня уже были роли Лиса из «Маленького принца», Фёдора Протасова из «Живого трупа», Поприщина из «Записок сумасшедшего». Ну и несколько ролей в кино имелось. Меня заметил даже Эльдар Рязанов и пригласил в фильм «Зигзаг удачи».
— Прости, Григорий Иванович, но и об этом режиссёре я как-то написал эпиграмму: «На всём кино тяжёлым грузом/ Лежит эльдаровское пузо». А один очень хорошо тебе известный актёр, потому как вы с ним кочуете из фильма в фильм мэтра, с грустью заметил: «Все режиссёры пьют нашу кровь. Только большинство — по производственной необходимости и с отвращением. Эльдар – с наслаждением».
— Я знаю, кто тебе это сказал. Потому что это мои слова. Видишь ли, Эльдар Александрович всегда эксплуатировал во мне одну грань моего амплуа. Любой его фильм с моим участием возьми и ты увидишь, что мне жёстко определено играть хитрых пройдох, мужичков себе на уме. И – ни дюйма выше. Самое примечательное, что перед каждым новым фильмом Эльдар обещал, что в следующем даст мне, наконец, стоящую (в смысле не эпизодическую роль). Только, похоже, обещанного ждать мне не три, а все тридцать три года. (Своих посул Рязанов не выполнил точно так же, как не снял ни в одном своём фильме Высоцкого, не смотря на просьбу последнего – М. З. ).
— Расскажи о своих отношениях с Олегом Ефремовым. Всё же этот режиссёр, как мне сдаётся, не чета двум предыдущим.
— Конечно, Олег Николаевич глыбища, кто бы спорил. Он всё в себе совмещает. И государственную ответственность, и творческое театральное видение, и просто человеческую мудрость. Лет на пять он меня старше (на шесть – М. З. ), а я не могу к нему обращаться на «ты». Такой харизмой мужик обладает. Если для того же Рязанова я всегда был словно брелок (талисман – вряд ли), то Ефремов меня просто уважает, как человека прежде всего, а потом уже, как артиста. Говорит: «Ни с кем, как с тобой, Жора, мне эта «горькая» не кажется такой сладкой». Однажды сидим с ним, выпиваем. Олег Николаевич вдруг вскакивает, как ошпаренный: «Жора! Да ты же вылитый Ленин! Как же я срезу этого не увидел?» — «Вот если завтра на трезвую голову это мне скажете, — отвечаю, — так сыграю вам Ленина, как никто в мире его ещё не играл». Не сказал. Но роль рабочего Бутузова у меня в том спектакле получилась. Все это утверждали. Да и я понимал». (Мхатовский спектакль «Так победим» М. Шатрова в постановке Ефремова – М. З. ).
Информация к размышлению
И Бурков, и Ефремов страдали, как теперь модно говорить, алкогольной зависимостью. С Георгием Ивановичем мы этой темы тоже касались и не единожды. Сколько выпивали, столько и касались. Сам он о своей неразрешимой проблеме высказался довольно определённо: «Меня не первый раз лечат от хронического алкоголизма. Лечат все. Начиная от жены Тани и кончая доктором К. , общепризнанным авторитетом на алкогольном фронте. Замечаю за собой, что фамилию К. я произношу с удовольствием и не без кокетства. Дескать, я служу у него, вместе воюем с хроническим алкоголизмом, с моим в том числе. Ужасно хочется причислить себя к избранным, к особого рода больным. С врачами я беседую сдержанно, всячески выгораживая себя и облагораживая свои запои. Зачем? Я же лечусь, у меня же болезнь! Попробуем разобраться. Лечить меня начали давно. Мать, Татьяна, друзья, враги и целая армия доброжелателей. Сейчас, когда я согласился с тем, что я болен, они хором говорят: «Я же говорил(а)». Мне слышится этот хор (а ещё говорю, что не мучаюсь слуховыми галлюцинациями), необыкновенно слаженный и стройный. Все сейчас счастливы лично, все счастливы за меня, и никто наверняка не скрывает своей радости и счастья перед первым встречным. Но я настолько точно предчувствовал это повальное и массовое счастье, что предупредительно оповестил всю Москву о своем добровольном заточении, оставив своим доброжелателям лишь одну возможность – примазаться к моему героическому поступку. Лидерства я не упустил и в этом. Почему меня это волнует? Почему мне необходимо именно сейчас разобраться во всех тонкостях создавшейся ситуации? Я совсем не собираюсь исповедоваться перед самим собой, не собираюсь заниматься психоанализом и самобичеванием. Мои намерения гораздо скромнее: не углубляясь в свою псевдоболезнь, поставить диагноз лечащим врачам, доброжелателям и, естественно, самому себе в плане, так сказать, социальном. Итак, 99% лечащихся от хронического алкоголизма не скажут врачу правду. Во-первых, они не считают себя больными. Во-вторых, не доверяют врачам. Алкоголизм явление социальное, с одной стороны, и явление нравственное – с другой. Система наша (да и западные тоже) настолько фальшива и формальна в своих общественных отправлениях, что говорить о каких-то естественных отношениях между людьми не приходится. Все подчинено законам, совершенно противоположным тем, которые записаны в конституции. Коммунистическая идеология превращается в свою противоположность, когда дело касается конкретных вопросов. Одним словом, без пол литры не разберешься».
— По моим подсчётам после Березниковского театра ты сменил в Москве пять творческих коллективов. Почему? Ведь никто в мире не скажет, что у Буркова несносный характер или что он — плохой артист…
— Строго говоря – шесть. В Станиславского я возвращался дважды. Нет, ты прав, на меня коллеги нигде в обиде не были. Отовсюду я сам уходил. «Современник» покинул вослед за уходом оттуда Ефремова. Вернулся в Станиславского, а там гларежем уже был Ваня Бобылёв из Перми. Стал важным таким барином: «Георгий Иванович, вам пора браться за ум. В партию бы поступить, с «этим делом» завязать». Говорю Тане: «С этим «бобылём» на одном гектаре нужду большую справлять не хочу!» А она в слёзы: «Угомонись, Жора, о нас с Машей подумай». Слава Богу, в это время мы тесно сходимся с Шукшиным. И Бобылёв на его фоне стал для меня просто букашкой.
В 1977 году в театр Станиславского пришел Андрей Алексеевич Попов. Привёл трёх молодых режиссеров – Васильева, Морозова, Райхельгауза. Первый среди них, режиссёр, как говорится, от Бога, — Васильев. У него я сыграл, может быть, одну из лучших своих ролей – Прохора. («Первый вариант Вассы Железновой» — М. З. ). Взялся сам репетировать «До третьих петухов» Шукшина. Увы, ни театр, ни актеры, ни даже я сам были не готовы к воплощению подобного сложнейшего замысла. Хотя весь спектакль я расписал до последней реплики. С 1980 года я пять лет провёл в ефремовском МХАТе. Там у меня очень неплохо получился Панфилов. («Волоколамское шоссе» постановка В. Шиловского – М. З. ). Хотя и шишек получал изрядно. Когда спектакль «Так победим!» посетил Брежнев, у него возьми да и сломись слуховой аппарат. После слов моего Бутузова Генсек удивился: «А я не слышу, а что он сказал, а почему все смеются?». В зале сначала шушукались, потом просто стали смеяться. Я подошёл к правительственной ложе и стал говорить как на митинге, но Леонид Ильич всё равно удивлённо моргал глазами. Ну и начали меня после этого дразнить: Жора так невнятно говорит, что даже Брежнев его не понимает. Впрочем, всё это ерунда. Шутом мне быть – не привыкать. Можно было спокойно работать. Тем более, что и Таня трудилась со мной рядом. Если бы не сволочное окружение Олега Николаевича. Подходит ко мне одна такая заслуженная-перезаслуженная и говорит, погрозив пальчиком: «Смотри, Жора, веди себя хорошо на ответственных зарубежных гастролях. Мы же за тебя поручились в райкоме партии». Я тогда чуть не выругался. А успокоился, сел и написал заявление «по собственному желанию». Они смели подумать, что я в театре служу из-за шмоток зарубежных!
Следующим моим пристанищем на два года стал Театр имени Пушкина. И одна была там стоящая работа – спектакль «Иван и Мадонна». А ещё мы с Германом Лавровым, с которым раньше сделали документальный фильм о Шукшине, взялись за съемки фильма «Байка». Там я открыл такую замечательную актрису как Нина Усатова. Посмотришь, она ещё о себе заявит. Очень даровитая баба. Ну, и, пожалуй, всё с театром. Правда, я ещё участвовал в спектакле Радзинского «Старая актриса на роль жены Достоевского», который ставила Татьяна Доронина. Но очень скоро понял: гиблая затея. Теперь у меня две главные цели в жизни: восстановление «Храма Христа Спасителя» и создание Центра культуры имени Василия Макаровича Шукшина. Времени мне отпущено мало – максимум два с половиной года (Оказалось – два. Эта запись сделана весной 1988 года – М. З. ). Я это хорошо знаю. Здоровья крепкого у меня никогда не было. В младенчестве заболел брюшным тифом с заражением крови. Мне сделали несколько операций без наркоза – врачи боялись за сердце. Перед седьмой операцией я трое суток пролежал в палате смертников. И тогда мать забрала меня и выходила дома травами. Да и потом по жизни я своего здоровья не укреплял. Так что надо спешить, товарищ майор…».
*
Из высказываний Буркова о Шукшине.
«Бывало, выпиваем с ним, как вот мы сейчас с тобой, а Вася и говорит: «Мы, Жора, оба — от сохи. Нам поэтому надо вдвойне больше работать и учиться. Читать и писать, читать и писать». И если я взялся за перо — это целиком его заслуга. В перерывах между съемками я всегда байки разные травил. Макарыч подходил, слушал, а когда мы оставались одни, говорил мне досадливо: «Что ты как акын бородатый разбазариваешь себя. Сядь, запиши, что рассказывал». А после того, как мы снялись в фильме «Они сражались за родину» и пообщались с Михаилом Шолоховым, Вася вообще сказал мне такие слова, после которых я потерял дар речи: «Всё, чем я до сих пор занимался — х. . йня на постном масле. Надо всё бросать к е. . . енной матери и писать, писать, писать!». Вот я и следую его совету. Театр, конечно, хорошее дело, но это всего лишь балаган, пусть и модернизированный. А след после себя оставит лишь тот, кто пером себя выразит.
Вот ты говоришь: мощь таланта Шукшина. Может, это по литературоведчески и правильно, а, по-моему — мощь личности. Ты же посмотри, в каждой Васиной вещи каким-то непостижимым образом зашифрован его характер, его личность. Даже в романе «Я пришёл дать вам волю». Многие его за эту вещь упрекали: правда истории, правда истории. Ерунда всё это. Стенька Разин, пусть это и реальная историческая личность, но он — Шукшин. Почему ни у кого не вызвало никаких сомнений его решение сняться в главной роли одноименного фильма? Потому что у всех кишка была тонка. Мы с ним собирались экранизировать «Я пришел дать вам волю». Я планировался вторым режиссером.
Он мне однажды признался: «Не буду снимать финала — казни Стеньки. Не переживу». Кто бы это услышал, сказал бы: рисуется, цену себе набивает. Но он точно не пережил бы. У таких людей степень накала неизмеримо сильнее, чем у нас простых грешных. Настоящий художник, он проживал жизнь своих персонажей, ко всему, что писал, прикасался сердцем. Это, конечно, всё не так. Эту мысль надо бы выразить другими простыми и ясными словами, но ты понимаешь, о чём я сейчас толкую.
. . . А Вася всегда писал. Носил с собой тетрадку, и как только пауза выдастся, тут же пишет. Причём, ты не поверишь, писал без единой помарки, как диктант отличник. Он же некоторое время учительствовал в школе. Я долго его упрашивал написать пьесу для моего режиссерского дебюта — такую сказку о современном Иване-дураке. Говорил: если хочешь, чтобы я и впрямь в люди выбился — сделай для меня такой подарок. И даже некоторые ходы ему подсказывал. Он слушал, головой кивал, а потом говорит: «Вот возьми и всё это сам напиши». Побойся Бога, Вася, отвечаю ему, я же с ошибками пишу. «Дак, Лев Толстой тоже не шибко грамотеем был. Давай вдвоем пофантазируем».
Мы жили с ним тогда в одной каюте на пароходе близ донской станицы Клетская. Работали до изнеможения. Еле до кроватей доползали и с ног валились. Я, грешным делом, даже забыл о наших совместных фантазиях. Но однажды воскресным утром за завтраком Вася говорит: «Понимаешь, Жорка, беда с нашим героем приключилась: его из библиотеки выгнали. Справку ему, оказывается, надо достать».
Вот как появилась повесть «До третьих петухов». И я до сих пор не могу понять, как Шукшину удалось преодолеть обговариваемую нами сказочную форму и выйти в совершенно иное художественное измерение – в лирическую поэму. По-моему, он изобрёл новый метод: отстранение по-русски. Это когда сказка превращается в чью-то личную трагедию.
. . . А ты не заметил, что комизм почти всех шукшинских вещей обманчив? Вообще, когда пытаешься Шукшиным рассмешить, становится не по себе. Вроде бы смешно, а эффект обратный. Во всех его философских притчах на дне остается горечь, осадок. И эти чудики его непредсказуемые своей реакцией, согласись, всегда царапают за душу. У Васи — особый, глубоко русский трагизм, лишенный всех этих шекспировских надрывов.
. . . Мне с ним очень нравилось ходить в книжные магазины. Это было такое замечательное действо, когда мы рылись на полках, иногда даже в подсобках, куда нас пускали, в основном, за Васину известность. Мы всё тогда хватали, с хорошими книгами в стране всегда была напряженка. Потом обменивались приобретённым. Он удивительно интересно читал вслух, как бы воспламеняясь от собственного показа. Слушал себя, как бы проверяя точность воспроизведенной мысли.
. . . Сказал мне однажды: «Чувствую, что к моим словам, фразам, рассказам, повестям люди привыкли. Поэтому слова, даже в малых формах, надо «разогревать». Вообще писать надо так, чтобы слова рвались как патроны в костре.
Шукшин в мыслях своих и словах был раскован и почти стенографически переносил эту раскованность на бумагу. При этом почти никогда ни в одной своей вещи не употреблял модной терминологии, интеллектуальной зауми. Он, по-моему, стеснялся высокопарных слов и всегда находил для них простой, народный, доходчивый эквивалент.
. . . При всей своей жадности к работе, Вася всегда сильно раздражался тем, что у него масса времени уходит на всякую суету и дребедень, особенно на ту, что сопряжена была с экономикой кинопроизводства. Вообще он жил в совершенно диком напряжении, непрерывно куда-то торопился. Работая на площадке, часто пил кофе, курил сигарету за сигаретой и к концу смены сильно всегда уставал. Но, поспав два – три часа, поднимался и писал при закрытых окнах, чтобы мошкара не мешала.
. . . Перед самым окончанием нашей работы над фильмом «Они сражались за родину» мы с Васей отпросились на день в Москву: ему надо было какое-то дело в издательстве утрясти, а я поехал за компанию. Разумеется, и возвращаться на съемки договорились вместе. Прихожу к условленному месту возле магазина «Журналист», что на проспекте Мира, а Вася уже там стоит и самым натуральным образом плачет. Я испугался, спрашиваю, что с тобой, братуха, стряслось. «Да ты понимаешь, что-то за девок вдруг страх какой-то возник. Вот, пришли провожать и не уходят. Гоню их — не уходят». Будто знал, что в последний раз видит Машу и Ольгу. Очень он их любил.
. . . Вася меня и перепахал, и многажды потом бороздил. Я себя и при жизни его, и теперь чищу под ним. Почти всегда, если чем-то занимаюсь, ловлю себя на мысли: а что Вася сказал бы по этому поводу. Я ему часто писал. А сейчас мне писать некому. Я и не пишу. Пока не понял, что адрес, по которому я могу писать свои сокровенные письма, один — могила. Таня мне часто говорит, что я как одержимый всё время тянусь за Васей. Она, пожалуй, права. Это благодаря ему, я понял, что силы во мне огромные. И талант есть, нет, правда, правда, я не ерничаю. Какая-то искра Божья во мне есть. Во всяком случае, я могу на равных разговаривать не только с отечественными, но и с зарубежными классиками. Я многое могу сыграть! И отвечаю за гениальность исполнения. Это, брат, не трепотня, а реальное осознание своих сил, возможностей. Иной вопрос, что некуда и не к кому идти сейчас с этими мыслями. Еще за сумасшедшего посчитают.
Таня говорит: ты, мол, слишком выкладываешься не столько на съемках, сколько вокруг них. А это тоже у меня от Васи, который не мог ничего делать спустя рукава. Только на пределе.
Как уже говорилось, у Буркова были все до единой книги его друга Василия Шукшина. На многих красовались дарственные надписи. Одну я специально переписал в свой блокнот: «Георгию Ивановичу Буркову, другу, коллеге, 2-му номеру, в день его рождения — с любовью. 31 мая 1974 года. Хутор Мелологский (на Дону)». В моей памяти оба они навсегда останутся как слаженная, слетанная пара: ведущий Шукшин и ведомый Бурков, два номера боевого пулеметного расчета: 1-й — Шукшин, 2-й — Бурков. Великий артистический тандем.
И последнее. Благодарю тех, кто дошёл со мной до этого места. Вы – настоящие читатели. Вам сообщу: среди моих друзей в ФБ – Маша Буркова, дочь выдающегося актёра. Загляните, дорогие друзья, сегодня на её страничку. Или в Культурный Центр имени Георгия Буркова

Ваш Михаил Захарчук (МАЗ).