Пушкин Александр Сергеевич: наш гений, «наше всё».

14 января 4:38

Пушкин Александр Сергеевич: наш гений, «наше всё».

Сегодня – день рождения Пушкина. Прекрасный повод вспомнить нашего гения. Отставить. Посыл неверный. Пушкина я помню с тех пор, как помню себя. Никто не занял в моей жизни большего места, чем «наше всё». Моё он тоже всё. Это не бахвальство. Лет пятнадцать я никогда не начинаю предложения с местоимения «Я». И лет двадцать не вру даже по мелочи. Так что с Пушкиным всё верно. Что видно из моей книги «Через Миллениум или 20 лет на излёте тысячелетий».
22. 01. 90, понедельник.
Зиновий Паперный в «Советской культуре» пишет о «Тихом Чехове», к 130-летию последнего. «Чехову, прожившему такую короткую и трудную жизнь, выпало на долю посмертное бытие поистине бесконечное. Он – один из самых великих, но и самый настоящий, повседневный. Говорят, что «тихий» Чехов скрытен. Но именно от него у нас нет секретов».
Как говорится, соглашаясь во всё с Зиновием Самойловичем, беру на себя социалистические обязательства – обязательно написать об Антоне Павловиче. По моему твёрдому убеждению – это второй рассказчик в русской литературе после Пушкина. Ну а уж перечитать, как минимум, перечитаю.
Опережая время
В некотором смысле я могу гордиться собой. А хотя бы потому что к 150-летию Чехова написал большущий очерк о нём, где есть такие строки: «Если собрать участников всех семи предыдущих Чеховских драматических фестивалей в России, то мы с некоторым даже удивлением для себя обнаружим, что нашего Антона Павловича (по меньшей мере, его драматургию) хорошо знают практически во всём цивилизованном мире. Скажу даже больше: никто другой из русских классиков, включая Пушкина, Достоевского и Толстого, из признанных литераторов советского и постсоветского периода не имеет столь оглушительной мировой популярности, как Чехов. Почему так?
25. 03. 90, воскресенье.
Не считаю себя суеверным человеком. Более того, глубоко уверен: чем мудрее человек, тем меньше внимания он должен уделять всякой потусторонней чертовщине. В этом смысле для меня необъяснимый факт: как мог величайшим ум Пушкина быть столь падким на предрассудки? Видать его поэтический дар таким образом корёжил.
17. 07. 90, вторник.
Вечером слушал диалог Виктора Шафаревича и Андрея Синявского. Насколько цельный, благородный и здоровый (в смысле духовного здоровья) первый, настолько скользкий, лживый и подлый второй. Его «Прогулки с Пушкиным» я не смог дочитать из-за отвращения к хамству пишущего. Вот и сейчас он пытается доказать, что, написав «Россия – сука», имел в виду государство. Так и писал бы: «Государство Россия – сука». Но как раз стервецу и хотелось облаять, то, что для многих свято. Любовь к этому удивительному образованию «с названьем гордым Русь», как и вера в Бога, и величие души не каждому даётся. Хам вот этим не сподобился. И беснуется. И хрен бы с ним. Ведь давно известно, что хамство даже не манера поведения, а образ жизни.
2. 12. 90, воскресенье.
Никогда я особенно не восторгался творчеством Николая Васильевича Гоголя. Но прошлогодние торжества в связи с его 180-летием заронили в душу сомнения насчёт правильности моей оценки этого, по определению Пушкина «хитрого хохла».
Лучшая его поэма «Мёртвые души» подсказана Пушкиным….
Всё так. И даже прекрасно понимая, что движусь по сослагательной исторической стезе, не могу не задуматься: а каким бы мог стать Гоголь, если бы его Бог снабдил такой жадностью до жизни, какая была присуща Пушкину!
6. 03. 91, среда.
Как там у Пушкина: «Чёрт сподобил меня родиться в России с умом и талантом». А меня вот Всевышний наградил тонкой и ранимой натурой, к пониманию которой ни одна из всех предыдущих моих женщин не могла даже приблизиться, нынешняя — особенно. Что вовсе не мой плюс и не достоинство тем более, а тяжкий крест. Приговорён я нести его, не зная, не ведая конечной цели. И никто плечо тут не подставит. Сел и написал жалостливое письмо техникумовской любви. И – не отправил. «Мудрый охотней умрёт, / чем будет взывать к состраданию. / Огонь скорее потухнет, чем станет холодным». Хитопадеша.
31. 03. 91, воскресенье.
В самом деле, кого можно поставить рядом с Гёте? Леонардо да Винчи, Данте Алигьери, Шекспира, Пушкина? Ну, может ещё с натяжкой – Толстого. Далее уже будет второй эшелон титанов мысли. Но ни у кого из перечисленных не наблюдалось такого великолепного стенографа, каким судьба сподобила Гёте. (Речь о Эккермане).
13. 04. 91, суббота.
Читал избранное Жан-Жака Руссо. Как там у Гавроша: «Не удалась моя карьера, / И это по вине Вольтера. / Судьбы сломалось колесо, / И в этом виноват Руссо». Вообще отношения этих двух французских просветителей образец того, как два медведя не уживаются не только в одной берлоге, но даже в одном лесу. Насколько оба были изощрённо умны, настолько же циничны и пошлы в обыкновенной бытовой жизни. Всякий раз, сталкиваясь с творчеством людей подобного калибра, думаю о том, насколько же был неправ Пушкин: «Гений и злодейство несовместны». Ещё как совместны!
24. 04. 91, среда.
Купил по дороге домой солидный том в 650 страниц «Алхимия слова» Яна Парандовского. Где-то у меня валяется небольшая книжица этого польского писателя «Эрос на Олимпе». Живо, интересно написана. Почему и глазом зацепился за это издание, где кроме заглавной работы ещё литературоведческие портреты Петрарки и Оскара Уайдля. Предисловие Святослава Бэлзы тоже не пустяк. Начал читать. Захватило. Человек всесторонне анализирует творческую лабораторию писателя, привлекая для своих исследований известных мировых сочинителей. В частности, употребляет имена Гоголя, Чехова, Толстого, Тургенева, Достоевского, Гончарова. И всё бы хорошо, но о Пушкине ни слова! Не смог простить гению пламенной отповеди «Клеветникам России». Когда началось польское восстание и западноевропейские недоброжелатели России стали говорить о вмешательстве в её дела, Александр Сергеевич недвусмысленно заявил: борьба между русскими и поляками — это домашний спор, который уже решен судьбой в пользу России. Если же западные европейцы желают явиться в пределы России, то есть место им в полях России среди нечуждых им гробов.
Настоящий бы исследователь никогда не прошёл мимо лучшего поэта всех времён и народов, сколь бы ни мучила его национальная ревность. А этот оказался тонок кишкой. «Алхимию» я, конечно, добил, но дальше читать не стал. Тем более, что позвонил Володе Коржавыху – лучшему среди нас, львовян, знатоку литературы. И убедился в том, о чём на девяносто процентов догадывался: «голубым» был Парандовский. Педерастом. Не стоит поэтому он серьёзного разговора.
20. 05. 91, понедельник.
Каким этот государственный деятель был на самом деле? Леонтий Васильевич Дубельт, генерал от кавалерии, управляющий III отделением во времена царствования Николая I, родился в 1792 году. Участник кампании 1807 года (и было ему 15 лет от роду!). Воевал с 1812 по 1815 год. Под Бородиным тяжело ранен. Зная его знакомства с декабристами, все удивлялись, почему Дубельта не взяли после 14 декабря. После назначения в III отделение пишет жене: «Ты можешь быть спокойна, что я ни за что на свете не запятнаю своего доброго имени» Пушкина, да, душевно не любил. Но это для нас он – «Всё!». А для Леонтия Васильевича – всего лишь бретёр и наглец. (Зато потом дочь поэта выйдет за сына Дубельта!).
6. 06. 91, четверг.
Отвечая на очередное письмо Семёна Степановича Гейченко, я заглянул в книгу В. Вересаева «Пушкин в жизни». И увлёкся. И ведь не первый раз читаю. Но интересно – сил нет! Всё, что относится к Пушкину – всё мне интересно до дрожи в членах.
*
Пушкина в мире не знают и не ценят. Редко кто даже понимает, что выше этого творца Тот Творец никого не создал. Всё потому, что не было, нет и не будет никогда равного ему переводчика на любой язык мира. Какие глыбы: Данте, Сервантес, Шекспир. Однако у нас многие переводчики великолепно справлялись с творчеством этих корифеев. С Пушкиным справиться никому невозможно в принципе.
*
Мой академический преподаватель литературы профессор Владимир Максимович Пискунов любил повторять: «До Пушкина не было теории литературы. Поэтому само «наше солнце», все его предшественники и многие последователи ходили, бедные, на ощупь»
15. 10. 91, вторник.
Гуляли сегодня с Юрой Широченко вблизи здания главного штаба Войск ПВО. Поникли, погрустнели земные цветы и краски. Большинство деревьев уже приготовилось к снегу, который в наших краях не склонен к задержке. И что могло нравиться Пушкину в этом унылом увядании? Нет, никогда не понять мне нашего гения.
19. 11. 91, вторник.
Мне 43 года. Уже пережил Моцарта, Лермонтова, Байрона, Пушкина, Высоцкого. А что сделано для бессмертия?
3. 12. 91, вторник.
Чаадаеву посвящены 3 стихотворных послания Пушкина, его черты, по одной из версий, воплотились в образе Онегина, о котором даже прямо указано «Второй Чадаев, мой Евгений». Пушкин охарактеризовал противоречивую личность молодого Чаадаева в посвящении «К портрету Чедаева». Первое послание «К Чeдаеву — знаменитое стихотворение: «Товарищ, верь: взойдет она, / Звезда пленительного счастья, / Россия вспрянет ото сна, / И на обломках самовластья/ Напишут наши имена». Второе послание «Чаадаеву (В стране, где я забыл тревоги прежних лет)». Третье послание «Чаадаеву (К чему холодные сомненья?)» Когда Александр I узнал о распространении каких-то запрещенных стихотворений Пушкина, он поручил князю Васильчикову достать эти стихи. Адъютантом Васильчикова был Чаадаев. Через него Пушкин послал Александру «Деревню». Так как в эти годы Александр ещё поощрял всякие проекты, вплоть до конституционных, то, не найдя предлога для наказания, он велел «благодарить Пушкина за добрые чувства», которые внушает его произведение.
3. 02. 92, понедельник.
Помнится, ещё в училище я читал «Пушкин в жизни» Вересаева. Это был неформатный однотомник, довольно потрёпанный, изданный едва ли не при жизни Викентия Викентьевича. И вот имею его четырёхтомник, изданный фантастическим (1 700 000) тиражом. В первом томе повести и романы. Это подождёт. Снова я прильну к Пушкину, которого никто так не описал как Вересаев. Он взял на себя задачу, казалось бы, скромную, подготовительную, разведывательную. За неимением связной биографии, в которой бы известная нам сумма фактов была бы сфокусирована, он предложил подборку, мозаику сведений, согласующихся и спорящих между собой. Такова была его исходная посылка. И Вересаев проделал колоссальную работу по собиранию и систематизации свидетельств современников и документов. Но дело даже не в объеме проделанного труда. Вересаев проявил интуицию искателя-исследователя и чутье художника. В этой книге, благодаря искусству собирателя, для нас сохранено немало ярких черт, выбранных с любовью и пониманием из бесчисленного множества сообщений и публикаций о Пушкине и его времени. Сохранено, потому что богатый материал был бы иначе недоступен в наши дни во всей полноте не только читателю, интересующемуся Пушкиным, но и специалисту. И расположен этот материал, при строгой хронологии, с таким блеском остросюжетного повествования, что от книги действительно невозможно оторваться: играя на сплетениях и противоречиях документов, Вересаев создал очень плотную повествовательную ткань, такой редко удается достичь и в авторской прозе. «Пушкин в жизни» был первой попыткой заменить биографию документальным романом. И надо сказать, блестящей удавшейся попыткой! Создан редкостный эффект присутствия великой личности.
«Подлинно великий человек с честью выдержит самые «интимные» сообщения о себе. А не выдержит, — и не надо». Это не просто констатация – это кредо писателя. И я вот думаю, что в своём дневнике мне тоже не следует сторониться собственных просчётов, недостатков моей личности, моих «греховных» похождений. Цельность моя от правды обо мне не должна пострадать. А то, что скажут плохого другие – заранее их прощаю.
Если Пушкин признавался, что он «ничтожней всех ничтожных», то что тогда говорить мне о себе? Вместе с тем, стыдясь самого себя, Пушкин, тем не менее, «строк печальных» не смывает в своей памяти. «В этой глупости несчастной у ваших ног я признаюсь», — способность сознаться в собственной глупости, когда совершена, соответственно, глупость, признать, что вел себя опрометчиво или легкомысленно, когда поведение было опрометчивым и легкомысленным, не смывать этих строк из памяти и вместе с тем твердо стоять в вопросах принципа и чести, одним словом, полнота самосознания — вот что отличает Пушкина и делает его совершенно неуязвимым для «разоблачений». («Как не поддаются пародированию пушкинские произведения, потому что они почти все уже пронизаны тончайшей иронией самого автора. Во всяком случае, там, где подобная ирония есть, они неуязвимы для пародии. Существующие пародии адресованы не автору — читателям. Это, собственно, пародии на прямолинейно-тупое восприятие Пушкина» — Вересаев).
Невозможно достичь уровня гения. Но держать ориентир на него никто запретить мне не может, даже притом, что я осознаю свою ничтожность в литературном и жизненном измерении на фоне величайшего поэта всех времён и народов. Очень вовремя я взялся за чтение Пушкина в изложении Вересаева. Даже само «нахождение в зоне притяжения нашего всего» благородно будет на меня воздействовать. Знаю точно, что будет. Уже проверено и не единожды.
Первое издание книги Вересаева «Пушкин в жизни» появилось в 1926 г. , последнее, подготовленное автором, в 1936-м. С тех пор труд не издавался. И вот вошёл в собрание сочинений. Там ещё и Гоголь есть. Дойдёт и до него черёд. Потому что как однажды мне сказал Ролан Быков: «Пушкин – это голубое бездонное небо над головой. Гоголь – космос».
12. 04. 92, воскресенье.
Баратынский тоже сознавал величие Пушкина, Даже льстиво предлагал ему «возвести русскую поэзию на ту степень между поэзиями всех народов, на которую Петр Великий возвел Россию между державами», но никогда не упускал случая отметить то, что почитал у Пушкина слабым и несовершенным. Позднейшая критика прямо обвиняла Баратынского в зависти к Пушкину и высказывала предположение, что Сальери Пушкина «списан с Абрамыча». Специалисты полагают, что в стихотворении «Осень» Баратынский имел в виду Пушкина, когда говорил о «буйственно несущемся урагане», которому все в природе откликается, сравнивая с ним «глас, пошлый глас, вещатель общих дум», и в противоположность этому «вещателю общих дум» указывал, что «не найдет отзыва тот глагол, что страстное земное перешел». Очень даже может быть. Но мне этот поэт ценен тем, что свою тоску всегда с ним разделю.
В середине лета 1844 года Баратынский скоропостижно скончался. Особенности его поэзии лучше всего определил Пушкин: «Он у нас оригинален — ибо мыслит. Он был бы оригинален и везде, ибо мыслит по-своему, правильно и независимо, между тем как чувствует сильно и глубоко».
13. 05. 92, среда.
Фигура автора такой культовой книги («Москва-Петушки» — М. З. ) не могла не мифологизироваться. Он встает за страницами во ВЕСЬ гигантский, с кепкой, рост. О нем не рассказывают анекдотов, как о Пушкино, только потому, что он не прятался за Евгения Онегина и Петрушу Гринева, а вывел себя а тексте, точнее — перешел в текст. Что и вызывает особую близость и допускает фамильярность: Венедикт Ерофеев для каждого – Веничка. Пушкина, при всех анекдотах, Сашей не назовешь. («Независимая газета», А. Генис, П. Вайль).
26. 05. 92, вторник.
Прости, мой друг-читатель, но ты оказался ленивым и не любопытным, что ещё Пушкиным подмечено. Ты способен оценить разве что трагедию рабыни Изауры и слёзы «богатых», которые, оказывается, «тоже плачут». А мои фантомные боли насчёт Войск ПВО и одноимённого журнала тебе, наверняка, по барабану. С другой стороны в той же «Независимой газете» я встречаю статьи с таким высоким мастерством сработанные (особенно по искусству), что ловлю себя на мысли: мне их тоже не хочется читать.
…И сейчас государственным мужам следует крепко подумать над тем, как ликвидировать зияющие бреши в ПВО России, чтобы с ней не получилось, как в мудрой пушкинской сказке: «Ждут, бывало, с юга, глядь — ан с востока лезет рать». И если уж вспомнилась к слову эта сказка, то почему бы не процитировать и её феноменальный конец: «Сказка — ложь, да в ней намёк, добрым молодцам — урок».
5. 10. 92, понедельник.
За исключением Райки Горбачёвой, которая, как пушкинская сказочная старуха, возомнила из себя невесть что. Был бы ум у бабы – никогда бы не лезла на телекамеры.
2. 11. 92, понедельник.
Ноябрь не «уж у двора», как писал Пушкин. На дворе он! Через пару недель мне стукнет 44 года.
2. 12. 92, среда.
К примеру, то, что знакомство с Пушкиным сыграло исключительную роль в становлении Адама Мицкевича как поэта. Он сам этого никогда не отрицал. А поляки сейчас отрицают. Впервые поэты встретились осенью 1826 года. Их взаимоотношения были проникнуты взаимным уважением. Мицкевич неоднократно давал высокую оценку творчеству своего русского собрата, в том числе и гораздо позже, после своего отъезда из России (статья «Пушкин и литературное движение в России» 1837, парижские лекции). Поэты переводили произведения друг друга, упоминали друг друга в своем творчестве. Пушкиным были переведены баллады Мицкевича «Три Будрыса» («Будрыс и его сыновья») и «Дозор» («Воевода»), а также вступление к «Конраду Валленроду». Мицкевич перевёл пушкинский сонет «Воспоминание». Однако в оценке польского освободительного восстания 1830 взгляды поэтов разошлись. Возможно, и потому, что до самой смерти Мицкевич не оставлял общественно-политической деятельности.
3. 02. 93, среда.
И ещё подумалось, когда листал двухтомник Глибова. Вот десять лет человек прожил во времена Пушкина. Всю жизнь писал. Кстати, половина его творчества – по-русски. И кто его теперь знает? Кто читает? А я ведь гораздо меньшими творческими возможностями обладаю, нежели Леонид Иванович. Собственно литературных вещей не имею. Так есть ли у меня право тоже писать? Заведомо зная, что и меня вряд ли кто прочитает… И сам себе же ответил: не должен я отвечать на подобные вопросы. Человек с пером в руках, сомневающийся в своей нужности, уже никому не нужен.
*
Ахматову, как и Пушкина, нужно цедить по глотку.
14. 05. 93, пятница.
Ей-богу, у меня даже руки опускаются. Ну, как объяснить людям, что Жуков был и останется величайшим полководцем всех времен и народов, и никакие разоблачения нынешние или грядущие, не в силах умалить его вклада в достижение Победы, как не могут, к примеру, любовные похождения и монархические убеждения зачеркнуть поэтический гений Пушкина! Но именно поэтому не могу понять и простить действительно великому Жукову то, что он (в последние дни, часы войны!) взял в лоб Зееловские высоты — наиболее мощный узел сопротивления, построенный немцами, положив там сотни тысяч наших воинов.
20. 05. 93, четверг.
В «Военно-историческом журнале» прочитал серьёзное историческое исследование о военном суде над А. С. Пушкиным. Ничего подобного до сих пор слышать не приходилось. А ведь я, практически всё, что связано с именем Пушкина, как мне казалось, знаю. Ни хрена я не знаю. Галактика Пушкина неисчерпаема.
Ничья биография так не привлекает, не манит, не привораживает меня, как любое сведение из жизни Пушкина. После знакомства с Гейченко, я по его настоянию прочитал всего Александра Сергеевича от корки до корки. Потом совершенно искренне признался Семену Степановичу (и пусть буду наказан как угодно, коли лукавлю!): если бы в молодости хватило ума на такое предприятие, то и жизнь моя по-иному сложилась бы. Он радостно согласился. Потому, сказал, что притяжение Пушкина практически безгранично.
*
Всей своей жизнью Александр Сергеевич Пушкин учит нас тому, что в России талантливому человеку сначала надо научиться стрелять.
*
2050 год. Пятилетний сын с мамой слушают рекламу по ящику: «Эффективный коучинг по бренд-менеджменту! Коммуникации бренда с потребителем. Формирование аутсортинговых пулов в ресече. Мониторинг дистрибьюции. Улица Пушкина, 25» — «Мама, а кто такой Пушкин?»
17. 11. 93, среда.
А столь длинный заезд понадобился мне для того, чтобы обосновать причину, по которой я взялся посреди всех неурядиц за чтение четырёхтомника Д. И. Писарева. Эту библиографическую редкость приобрёл ещё будучи абитуриентом Военно-политической академии. Как всегда до неё не доходили руки. Возможно, и потому, что Писарева я более-менее знаю хорошо. В основном из-за его непонимания творчества Пушкина. В самом деле, против «нашего всего» никто не выступал столь горячо и страстно, как Дмитрий Иванович.
Ясно, что Писарев не смог, не сумел оценить всё величие «Евгения Онегина». Но та смелость, с которой он разносит в пух и прах великое творение не может не вызвать по крайней мере снисхождения. Человек, и судя по всему очень не глупый человек, явно заблуждался. Как это ни странно исключительно и только в отношении Пушкина. В других его критических разборках творчества И. Гончарова, И. Тургенева, Л. Толстого наличествует и точность оценок, и литературное мастерство, и даже убийственно точные характеристики
14. 01. 94, пятница.
Первый раз сегодня, заполняя путевой лист водителю Волкову, поставил дату с 1994 годом. Две недели провёл дома, лёжа на боку, как пушкинский царь Дадон. (И кричит: «Кири-ку-ку. / Царствуй, лежа на боку!»/ И соседи присмирели, / Воевать уже не смели»).
*
Многое узнал я об этом человеке за годы знакомства, прозванном среди благодарных ценителей творчества Пушкина музееведом-«домовым». Ведь Гейченко десятилетиями выступал по радио и телевидению, публиковал свои статьи, участвовал во всех пушкинских конференциях, собеседованиях, сессиях, симпозиумах. Знавал я и то, что прибыл в Пушкиногорье Семён Степанович на попутном грузовике по военному бездорожью в апреле 1945 года. Едва оклемавшись от фронтовых ран, без левой руки задумал он восстановить облик Михайловского, а затем и всего Пушкинского Святогорья, искореженного фашистами, вернуть сюда дух самого Пушкина. Мне в жизни повезло: дружить с Гейченко.
Переписывался и перезванивался я с Гейченко несколько лет. Общение с ним было для меня и радостью, и гордостью одновременно. Написал о нём за эти годы с десяток материалов в различных изданиях. Каждый он читал и сам правил. По моей просьбе Семён Степанович собрал значительный материал на тему «Пушкин и армия». Говорил мне, что по большому счёту эта тема ещё очень мало исследована даже притом, что «Пушкин — наше всё» и для многих людей он уже просто бронзовый памятник, больше ничего. Между тем Пушкин и окружающие его военные, влияние Пушкина на русскую армию, Пушкин и современные Вооруженные Силы — обо всём этом ещё крайне скудно написано.
Обещал я Семёну Степановичу написать на эту тему, да в суматохе будней запамятовал свое обещание. А он, деликатный человек, конечно же, не напоминал. Зато по его настоянию я прочитал всего академического Пушкина от корки до корки. После этого признался Семёну Степановичу: если бы в молодости хватило ума на такое предприятие, и жизнь моя по-иному сложилась бы. Он радостно согласился. Потому, сказал, что притяжение Пушкина практически безгранично.
*
Поэзию разных народов я рискну уподобить телевизионным вышкам или вообще высотным зданиям. В мире не утихает гонка на звание самого высокого сооружения. Часто бывает, что самое высокое здание становится вторым по высоте, потом третьим. Бывали случаи, как, например, с американской телевышкой KVLY-TV, которая однажды вернула себе пальму первенства. Она и до сих пор остается самой высокой радиомачтой в мире. Однако, ей уже далеко да выстроенного в ОАЭ самого высокого здания в мире — небоскреба Бурдж Халифа и новой, построенной в Токио, самой высокой телебашни в мире. Но придёт время, и японцы уступят пальму первенства. А вот выше нашего Пушкина никто в этом подлунном мире возвыситься уже не сможет.
3. 07. 94, воскресенье.
Если бы я составлял это «Избранное», расположил бы поэтов в иной последовательности: Блок, Есенин, Маяковский. Из троицы последний и есть последний – самый слабый. При этом я, конечно, понимаю, что поэтов нельзя сравнивать, как несравнимы деревья в лесу, воды в реках и хлеба в полях. И всё же. Блок под стать в чём-то Пушкину, поэту непревзойдённому и на века. В нём главное – мистическая и трагическая сила. В Есенине превалирует первородная поэзия: от трав, деревьев, воды, солнца. Как рыжеватость его волос. Маяковский наполовину (если не больше) – сочинитель. Он всю жизнь был в заботах о заковыристых, эпатажных рифмах, о чём никогда даже не задумывались первые два поэта. В этом смысле Мандельштам значительно превзошёл Маяковского. А Есенина и Блока никто не превзошёл. Хотя после них в нашей поэзии были Пастернак, Заболоцкий, Твардовский, Ахматова.

Михаил Захарчук