Глузский Михаил Андреевич: замечательный труженик сцены и большой актёр советского и русского кино
Михаил Глузский – легенда отечественного кино выжил благодаря писателю Михаилу Булгакову
Сегодня исполняется 19 лет со дня смерти замечательного труженика сцены и большого актёра советского и русского кино — Глузского Михаила Андреевича. Он был народным артистом СССР, кавалером орденов Трудового Красного Знамени и «За заслуги перед Отечеством III степени», лауреатом Государственной премии РСФСР. Награждался медалью им. Довженко «За лучший военно-патриотический фильм». Удостоен двух премий «Ника» — за фильм «Мужчина для молодой женщины» и в номинации «Честь и достоинство». Премию «Кумир» получил за большой вклад в киноискусство. Премию «Созвездие» — за выдающийся вклад в профессию, а приз кинематографистов — как «Живая легенда российского кино».
Легенда – очень точная характеристика для этого выдающегося актёра. Он сыграл в 158 фильмах и 34 озвучил. Его голосом по-русски говоря на все времена такие выдающиеся актёры как Бурвиль, Луи де Фюнес, Тото, Ги Деллорм. В «Трёх мушкетёрах» он выступает Рошфором, а в «300 спартанцев» — Фемистоклом. А ещё Михаил Андреевич был секретарем правления Союза кинематографистов СССР, руководил комиссией ветеранов кино в Союзе кинематографистов, возглавлял Московскую городскую комиссию по культурному шефству над Вооруженными Силами, комиссию ветеранов кино и Военно-шефскую комиссию Москвы. Как профессор ВГИКа в продолжение десяти лет «тянул» две мастерские на актерском отделении. Почти полвека проработал в Театре-студии киноактера при «Мосфильме»! Таких трудяг в отечественном кино меньше, чем пальцев на руке. И при всём при том Глузский был поразительно скромным, добрым, даже немного застенчивым человеком. Знаю это не понаслышке. Щедрая судьба даровала мне почти два десятка лет дружбы с этим блестящим актёром.
Впервые мы встретились на одном из мероприятий ещё в старом Доме актёров по улице Горького. Обменялись парой фраз и лет на пять расстались. А в 1992 году я устраивал презентацию женского номера своего журнала «Вестник ПВО» в доме кинематографистов. Виталий Пименов, заместитель Гусмана и мой сослуживец в прошлом сказал, что даст мне в помощники «очень надёжного и крепкого товарища, твоего тёзку, между прочим». Читатели могут себе представить моё смятение, когда тем помощником оказался… Глузский! Но ещё большее удивление ждало меня впереди. Актёр взялся за дело с таким энтузиазмом, что я, грешен, однажды за рюмкой поинтересовался: «Михаил Андреевич, только честно, почему вы мне так усердно помогаете, заведомо зная, что я даже заплатить вам как следует не смогу?» — «Причин много. Прежде всего, помогать людям военным — мой долг и прямая обязанность. Но даже не это главное. В Доме кинематографистов перед тобой «Независимая газета» отмечала год своего существования. 12 тысяч устриц на самолёте из Парижа было доставлено. «Свадебным генералом» нашего пятнистого Горбачёва снарядили. Вино и шампанское рекой лилось. Так вот мы с тобой должны доказать, что и без всего этого купеческого ухарства можно устроить ничуть не хуже, по крайней мере, доброе и содержательное мероприятие».
Забегая наперёд, не без гордости отмечу, что поставленной цели мы добились. Это подтвердили все сотрудники Дома кинематографистов и даже сам Юлий Соломонович Гусмн, на похвалы не очень щедрый человек. Надо ли объяснять, почему с тех пор я много и душевно общался с этим замечательным человеком и не менее замечательным артистом. Глузский на самом деле был очень большим актёром. Ни с кем на эту тему я даже не пытаюсь дискутировать, поскольку для меня сия истина бесспорна. Тут другое удивительно. Ведь могло же бы так случиться, что наши пути-дороги и не пересеклись никогда. Но, видать, все же судьба…
Михаил Андреевич мог и любил говорить содержательно, интересно и очень обстоятельно. Его всегда хотелось слушать, потому что не менторствовал он, не поучал, а говорил о себе, свои мысли, рассуждения излагал. Даже, когда я его, случалось, иной раз напрямик интересовался, как поступить в той или иной ситуации, он чаще всего поначалу просто пожимал плечам: дескать, трудно сразу вот так тебе ответить.
Однажды спрашиваю Михаила Андреевича: а вы возраст свой, мудрость, которая должна же приходить с годами, как-то ощущаете? Возраст, говорил, да, ощущаю: за транспортом уже много лет не бегаю. А мудрость? Чёрт его знает. Наверное, всё зависит от ситуации. Иногда чувствую, что умнею, иногда — глупею. Но в каждом случае стремлюсь сохранить достоинство, тот самый «загадочный инструмент», который, по выражению Окуджавы, «созидается столетиями, а утрачивается в момент». Ты бы знал, как мне мучительно больно наблюдать людей моего возраста, просящих милостыню. Видит Бог, я бы никогда до такого не опустился. То есть, я не осуждаю других, только за себя говорю.
. . . Это ты, тезка, совершенно прав: если бы я был хоть чуть понахрапистее, понахальнее — точно бы во многих главных ролях успел сняться. Но я всегда работал там, куда меня посылали, и практически никогда не высовывался. Помню, в молодости со мной произошёл вроде бы мелкий, но очень досадный случай. Я ещё в вузе учился. Одна наша студентка пришла на вечер со своим другом, каким-то известным архитектором. Не помню уже его фамилии, но тогда о нём очень много говорил. Так вот, «творец симфоний из камня и металла» стал со всеми здороваться за руку, а мимо моей протянутой длани прошёл. Без всякого умысла, просто не заметил, зато другие мою неловкость зафиксировали. И вот, веришь, с тех студенческих времён я себе дал зарок: никогда не совать руку раньше времени. Другими словами, никогда не предлагать себя на роли. Честно скажу, не все зароки молодости в жизнь воплощал, а этот всегда выполнял неукоснительно. У скольких режиссёров я снимался? Да, наверное, больше, чем у полусотни. И ни один не скажет тебе, что вот, мол, Глузский сам себя передо мной выдвигал на ту или иную роль. Даже тогда, когда у меня пошёл такой специфический период, когда снимали меня только в отрицательных ролях, даже тогда я, стиснув зубы, играл отщепенцев и не канючил ролей положительных. Слава Богу, удалось выскользнуть из однообразия персонажей.
. . . О, героев, с войной, со службой связанных, я сыграл очень много! Все звания, существующие в русской и советской армии сыграл. Первое, что сразу приходит на память, — это есаул Калмыков в «Тихом Доне», комиссар Фокич в «Огне брода нет», полковник Дей «На войне как на войне», штабс-капитан в «Беге». Да, разве всё перечислишь? Честно говорю, что горжусь такими работами. И это я бы сказал тебе даже, если бы ты не носил погон. Иной раз, поражаюсь, как выпустили на экран того же моего есаула. Я напомню тебе, что говорит мой герой: «Вы не партия. Вы — банда гнусных подонков. Кто вами руководит? Немецкий генеральный штаб! Ваш Ленин — каторжник, который продал Россию за миллион немецких марок!». А потом, вспомни, когда моего героя за такие слова поставили к стенке, он застегнулся на все пуговицы и сказал: «Смотри, сукин сын: как умеет умирать русский офицер!». По роману Шолохова пуля должна попасть есаулу в рот. А картина наша снималась на натуре, на чистую фонограмму. Изумительно работал такой мастер своего дела, как звукооператор Игорь Фляйнгольц. В момент моего падения он каким-то чудом записал как бы предсмертное «а-а-в. . . » моего героя. А теперь представь себе: возможна ли была подобная или хотя бы приблизительная ситуация, когда на наших с тобой глазах распадалась советская власть, летел в тартары Советский Союз? Вот и вся разница. И не надо никаких стонов, вздохов, сетований по поводу той системы. Людей жалко. Люди наши ни в чём не повинны. Горбатились, недоедали. А над ними через каждое десятилетие обязательно какие-то дебильные энтузиасты всякие эксперименты нехорошие ставят.
А, думаешь, мы с тобой не повинны в тех временах? Ещё как повинны, только осмыслить всё это не можем, как следует. И как следует — не знаем. Мой отчим Иосиф Иванович доживал свои годы после сталинских лагерей в Луцке. Так случилось, что представилась ему возможность уехать в Судеты, в шестидесятые годы было такое разрешение от советских властей — чехам соединяться. Я ему прямо говорил: «Бросай все к чертям собачьи и поезжай туда. Хоть на старости лет поживешь по-человечески!» А он, знаешь, что мне ответил со слезами на глазах: «Так значит, ты меня толкаешь поставить крест на всём том, во что я свято верил столько лет?» И не поехал. Жизнь, брат, сложная штука. Вот поэтому я и не хочу садиться за мемуары. Нет, правда, не только по лености характера не берусь за такое дело. Боюсь, что сил не хватит распутать всё то, что прожил и пережил. Ну, как это у Бродского: «Что сказать мне о жизни?/ Что оказалась длинной. . . «. Хотя, если уж до конца быть честным, то кое-что в стол все же кропаю.
. . . В детстве примерным пацаном я, к сожалению, не был. Часто дрался, хулиганил, с милицией имел дело – на учёт меня там поставили. Мама моя, добрейший человек, очень за меня всегда переживала. Жили мы предельно скудно. Отец умер рано. Мама работала продавщицей в отделе Мосторга, получала семьсот дореформенных рублей — семьдесят нынешних. Выжил я благодаря Михаилу Булгакову. Да, да, тому самому. Маме после родов положили под груди лёд по каким-то медицинским соображениям. И я возле того льда замёрз. Говорят, даже дыхание потерял. И вот в те времена доктор Булгаков меня реанимировал. Моим воспитанием больше занималась старшая сестра Людмила (она уже умерла). К сожалению, и матушка моя успела увидеть только самые первые мои шаги на сцене. Меня ведь в сороковом году призвали и определили на службу при Театре Советской Армии, как многих других выпускников театральных училищ. Воевать с автоматом в руках не пришлось, но с концертными бригадами я побывал почти на всех фронтах. Демобилизовавшись в сорок шестом году, поступил в Театр киноактера и почти полвека здесь проработал. И с женой Екатериной Павловной столько же прожил. Она — театровед, научный сотрудник, под своей фамилией Перегудова работает. Конечно, у нас бывают какие-то жизненные неурядицы, но чтобы по крупному поссориться — такого никогда не случалось. Тут дело ведь не только в моей покладистости, как ты говоришь, а в терпении и в жизненной мудрости Екатерины. Во многом благодаря ней мы и детей своих хорошо воспитали. Вообще крепость любой семьи — это, прежде всего, заслуга женщины, что бы по этому поводу мы, мужики, ни говорили. Мне ни за сына, ни за дочь никогда не приходилось краснеть. Хорошие ребята. Андрей мой закончил постановочный факультет Школы-студии МХАТ, работал больше десятка лет в моём театре. Дочь Маша закончила институт имени Мориса Тореза. У нас четверо внуков: Ксюша, Миша, Саша и Лиза.
…Меня удивляет и немного раздражает, когда актеры начинают чрезмерно превозносить себя, придумывать сказки: «Я вжился в роль, потом не мог прийти в себя». Зачем эти ореолы таинственности? Актёр — человек физически и духовно очень сильный. Не надо забывать: актёрство — это профессия, работа. Творческая, изнуряющая работа. Если кто-то себя в кино считает героем-любовником, то я — рабочая лошадь. Я — в меру талантливый актер. Но старательный, трудолюбивый. Хотелось бы работать больше, больше, больше. Моя актерская судьба сложилась странно. Большинство моих товарищей играли важные роли в молодости и в среднем возрасте. А я главные в своей жизни роли сыграл после 60. Но главной роли у меня пока в театре нет. Всё же я её не перестаю ждать. Очень жду. Даже начинаю уже немножко отчаиваться. Я прекрасно осознаю, что Глузский — не самый знаменитый актёр. Для меня не писались сценарии. Но все роли играл честно, во всю актёрскую силу. Мне присудили за роль в фильме «Мужчина для молодой женщины» «Нику» — именно в той номинации, которую считаю для себя самой важной — за роль второго плана. Когда мне говорят: «Ваше поколение, старая гвардия, уходит, кто же после вас останется?!» — я отвечаю: «Мы были после кого-то, и после нас будут». Очень талантливый из молодых актеров Женя Миронов. Журналисты частенько задают вопрос про старость, про смерть… У меня есть фотография, на которой снят наш курс из Школы киноактера при «Мосфильме». Из 25 человек живы только двое. Все друзья уже ушли из жизни. Если честно, то изредка где-то на уровне подсознания скребется мыслишка, что осталось в общем-то немного. . . Но что ж делать?! У моего сверстника поэта Межирова есть строчки: «Старость — это награда/ иль расплата за всё. . . /Так что слишком и очень/ не сходите с ума, /Если кончилась осень/ и настала зима». Действительно, не надо сходить с ума. Не надо нервно молодиться — в моём возрасте это некрасиво и смешно. Не надо драться с мальчишеским азартом с новым временем. Надо стараться сохранить достоинство, присущее моему возрасту. Мне моя старость интересна. Здоровье какое-никакое, слава богу, есть. И работа. Если бы не было ролей, проводил бы больше времени с внуками. Нашлось бы много домашних забот. Но без театра я бы все равно стал дряхлеть и пропадать в жизни. Я никогда не жил на широкую ногу. Хорошо, что сейчас у меня есть зарплата, пенсия. А раньше я жил на гонорары за фильмы. Но меня никогда безденежье не пугало. Правда, был момент, когда я с семьей жил очень, очень бедно. Это были ужасные времена. И меня пригласили в Германию по контракту. Там, конечно, началась совсем другая жизнь. А я через какое-то время прервал контракт и вернулся домой. Помнишь, в «Лесе» у Островского Аркашка Счастливцев рассказывает о том, как он попал к тетушкам-богомолкам? Они его приодели, кормили по всем правилам — завтрак, обед, ужин. Покой, в общем! «И я, — говорит Аркашка, — однажды ночью просыпаюсь и думаю: а не удавиться ли мне?. . » И сбежал. Так и я сбежал из-за границы».
Вспоминает Андрей Глузский: «В апреле 2001 года родители съездили к друзьям в США. Летом мы с папой собирались на «Кинотавр» в Сочи. Но в начале мая начались непонятные скачки температуры, и папа лёг на обследование. Температура поднялась под 40, а 13 мая он должен был играть в «Чайке». Утром прихожу проведать, зная, что спектакль отменяется. И вдруг папа говорит: «Я, пожалуй, сыграю вечером». Начинаю отговаривать. Отвечает: «Сегодня воскресенье, придут люди, настроенные на встречу с конкретными артистами. И что? Останутся с испорченным настроением? Нельзя разочаровывать зрителя!» Понимаю: возражать бесполезно. Едем в театр. Там все в шоке, но стараются не подавать вида: Михаила Андреевича любили, боялись за него. Как он играл в тот день, благодаря каким силам – не знаю. Потом – аплодисменты, цветы, поздравления коллег. Затем быстро в машину. На следующий день Глузскому ампутировали ногу, после чего отказали легкие. 15 июня 2001 года актер скончался. Похоронен он на Ваганьковском кладбище.
. . . Глузский всегда ходил, заметно сутулясь. Знал за собой этот недостаток, но трагедии из него не делал. Пользовался дорогой инкрустированной тростью. Сначала – по необходимости. Однажды в метро, на ступеньках эскалатора стала падать пожилая женщина. Все посторонились, а Михаил Андреевич, которому было уже за семьдесят, естественно, подхватил её. И они грохнулись оба. Два месяца лежал в гипсе. Так появилась трость, которая со временем превратилась из медицинской принадлежности в любимого спутника. Даже умел ею немножко жонглировать. Обычно его прохожие не узнавали, пока не заговорит. Но если всё-таки кто-то напрашивался на разговор, Михаил Андреевич случайного общения не сторонился, не корчил из себя «звезды».
Любимым нашим местом прогулок был Тверской бульвар. Всё потому, что с одной его стороны находились Дом актёров, а с другой — Домжур и Дом литераторов. С директором последнего – Носковым – Михаил Андреевич приятельствовал. А в тамошнем ресторане действовала великолепная кухня. Толк в еде и питие Глузский понимал, но культа из того и другого никогда не делал. Сильно пьяным я его не видел ни разу, хотя актёр организовывал «отмечание» всякой своей успешной работы. А вот если в её процессе улавливал перегар от партнёра, устраивал тому выволочку. Обладал юмором и сарказмом. Знал много анекдотов. Сам конструировал анекдотические ситуации.
Однажды театр «Школа современной пьесы» поехал на гастроли в Томск. Местные олигархи зазвали артистов на супервечер (по их словам). Оказалось – банальный стриптиз. Все сделали вид, что им неинтересно, а Михаил Андреевич сидит, весь – внимание. Одна стриптизерша, совсем юная, воодушевившись, улеглась к нему на стол – и тут Михаил Андреевич, наклонившись к её ушку, совершенно так серьезно и внятно спрашивает: «А мама знает, чем ты тут занимаешься?». Все полегли от хохота. Само собой, потом эта фраза стала в театре расхожей.
Вообще Глузский был по жизни очень терпеливым, совестливым и откровенным человеком. Когда ему вручили премию за честь и достоинство, он сказал мне, что в стране есть ещё много других актёров, которые заслужили эту премию гораздо больше, чем он. В упор я спросил, а кто именно? Да хотя бы Мария Миронова, ответил. Тогда я стал говорить то, что Михаил Андреевич и без меня знал прекрасно: Мария Владимировна, дескать, не киноактриса и даже не театральная, а эстрадная. Он прищурил свои черные, не полинявшие даже после восьмидесяти лет, глаза и сказал: «Мы все -хорошие артисты, а она великая актриса».
Уже много позже из выступления Иосифа Рейхельгауза я узнал, что когда режиссёр решил поставить в своём театре «Школа современной пьесы» спектакль «Уходил старик со старухой» и пригласил на главную роль Миронову, та заявила: «Буду у тебя играть, сколько сил хватит, если в партнёры мне возьмешь Глузского». Рейхельгауз согласился, хотя у него была другая кандидатура. Но попадание оказалось стопроцентным. Года три или четыре, я уже не помню, это был лучший в Москве камерный спектакль. До тех пор я справедливо полагал, что вершина творчества Глузского — его Сретенский в кинофильме Ильи Авербаха «Монолог». Тем более, что там, по-моему, впервые снялась в роли внучки Марина Неёлова. Но оказалось, что Старик. Кто видел тот спектакль — не даст мне соврать – это было театральное явление. . .
Тот же Рейхельгауз говорит: «Спектакль имел огромнейший успех. Но через три года Мария Владимировна умерла, спектакль из репертуара сняли, а Михаил Андреевич в труппе остался. Мы считали его своим патриархом. До самых последних дней у него был удивительный вкус к жизни: он дружил с артистами значительно моложе себя, прекрасно одевался, всегда был в курсе театральных новостей. Но главное – в нём чувствовался аристократизм духа, качество крайне редкое и потому особенно ценное по нынешним временам».
Михаил Захарчук.
