Академик Келдыш Мстислав Всеволодович: выдающийся советский учёный мирового уровня и государственный деятель
В эти дни, 42 года назад, ушёл из жизни выдающийся советский учёный мирового уровня и государственный деятель Мстислав Всеволодович Келдыш.
Практически в одиночку Келдыш решил для авиации сложнейшую проблему по флаттеру — самопроизвольно возникающей вибрации элементов летательного аппарата, которая зачастую вызывает разрушение конструкции. И разгадка шимми — самовозбуждающихся колебаний носового колеса самолета тоже принадлежит этому крупному специалисту по прикладной и вычислительной математике. Даже только двумя этими открытиями он бы вписал навечно свое имя в историю отечественной науки, насколько они велики и значимы для технического мирового прогресса. Однако Келдыш еще внёс свой собственный существенный вклад в решение атомной и космической проблем, в развитие вычислительной техники, в становление экологической науки. Мстислав Всеволодович поэтому был трижды Героем Социалистического Труда, лауреатом Ленинской и двух Сталинских премий, кавалером семи орденов Ленина и полторы десятка государственных наград менее значительных. Если у кого-то после всего сказанного существуют ещё сомнения относительно соотносительности стольких высочайших отличий к реальному вкладу их обладателя в науку, то вот вам факт, который как бы разом отметает всякие возможные подозрения на сей счет. Академии десяти государств мира, причём, не только социалистических, избирали Келдыша почетным членом, а в своей стране он пятнадцать лет (!) возглавлял Академию наук СССР.
Очень многие, и не без основания, ностальгически полагают времена Келдыша «Золотым веком» отечественной науки. Понятно, что страна Советов тогда купалась в нефтедолларах. Только этой манной небесной нужно было ещё с умом распорядиться. Келдыш и его соратники не подкачали ни народ, ни партию. Эпоха Келдыша так и останется на скрижалях истории эпохой самых выдающихся, самых дерзновенных, надпланетарных и вневременных достижений. И превзойти их уже никому не дано. Чего стоит только одна космическая эпопея: полёт Гагарина, межпланетные космические станции, орбитальные космические станции и спутники. А ядерный паритет с США. Ведь его невозможно было бы осуществить, не случись у нас дерзновенного рывка в вычислительной математике, где мы не только сравнялись с США, но и во многом их превзошли. Реабилитация «буржуазных лженаук», разгром, казалось бы, непобедимого Лысенко, который вкупе с тупым кукурузником Хрущёвым невероятно тормознули поступь отечественного прогресса – это ведь тоже достижение Келдыша и его соратников. Они же создали поколение новых самолётов, они обеспечили научное сопровождения величайших советских строек. К этим и ещё многим другим достижениям лично Келдыш имел отношение не только как организатор научного процесса, но и как высочайшего уровня математик. Это его главная заслуга в создании Институт прикладной математики, где выполнялись самые головоломные расчеты. Келдыш на пачке «Казбека» мог в пять минут решить задачу, над которой билась целая лаборатория. Он получил высокий титул «Теоретик космонавтики» и вошел в знаменитую «Тройку К» — Курчатов, Королев, Келдыш.
И всё же главным делом жизни Келдыша оставалась всё же Академия наук СССР. Быть в продолжение стольких лет президентом этого уникального научного синклита — само по себе подвиг, сродни геракловому. Потому что АН СССР состояла ведь не просто из каких-то там безвестных членов. В ней находились учёные с планетарными, воистину историческими именами: А. Александров, П. Федосеев, П. Капица, С. Королев, А. Иоффе, И. Курчатов, А. Сахаров. Список можно продолжать. Так называемая тоталитарная система щедро взращивала ученые умы, обеспечивая их невиданными даже для самой себя благами, льготами и привилегиями. То есть высший ученый мир на фоне простого советского народа представлял из себя как бы из небожителей. Каково же было ими управлять?
Ну, вот хотя бы такой пример для подтверждения сказанного. За год до смерти Мстислава Всеволодовича Келдыша травля его коллеги и где-то даже приятеля академика Андрея Дмитриевича Сахарова со стороны партгосверхушки достигла своего апогея. Ученого лишили звания трижды Героя Соцтруда, всех прочих государственных наград, лауреатских званий и выселили за пределы Москвы. Но академиком он оставался даже в изгнании при том, что могущественное Политбюро во главе с Л. И. Брежневым сделало всё возможное и даже невозможное для того, чтобы отнять у строптивца высшее ученое звание. Небожители, однако, не допустили столь вопиющего произвола, и Андрей Дмитриевич в Горьком получал свои 400 академических рублей. Очень приличная сумма для тогда закрытого города.
Согласно легенде, в 1973 году руководство Советского Союза решило всё-таки исключить Сахарова из Академии наук СССР. По поручению Политбюро ЦК КПСС президент Академии Келдыш собрал узкий круг ведущих учёных, и спросил, как бы они отнеслись к постановке на общем собрании Академии наук вопроса об исключении Сахарова. После долгого молчания академик Семенов произнёс: «Но ведь прецедента такого в обозримом прошлом не наблюдалось». На что Капица возразил: «Почему? Был такой прецедент. Гитлер исключил Альберта Эйнштейна из Берлинской академии наук». Келдыш на этом закончил совещание и поехал в Кремль доложить: исключим Сахарова – опозоримся на весь мир. Брежнева буду сравнивать с Гитлером. По другой легенде за Сахарова якобы вступился академик Александров. Но всё равно итоги дискуссии на Политбюро докладывал всё тот же Келдыш.
Нет, что ни говорите, но у капитана «научного атомохода социализма» судьба не могла быть безоблачной даже теоретически. На самом же деле она была в высшей степени трагической, потому что все годы своего правления академическим, специфически замкнутым миром Мстислав Келдыш находился между молотом идеологического принуждения и наковальней собственных представлений о добре и зле, которые вдобавок ещё и вынужден был глубоко прятать в тайниках души. Впрочем, только ли собственных?. .
Нам не дано уже никогда узнать, о чем могли говорить и спорить Келдыш с тем же Королевым, испытавшим на своей шкуре все прелести тоталитарного гнета; с Капицей, многие годы проработавшим «за бугром» у самого Резерфорда; с Сахаровым, который единственный из всех небожителей осмелился бросить вызов системе. В одном можно не сомневаться: подобные общения с людьми в высшей степени образованными и интеллектуальными (а Келдыш был с ними «одной крови», что признавали даже его немногочисленные недоброжелатели) не проходили бесследно для его впечатлительной и замкнутой натуры.
Мстислава Всеволодовича можно считать классическим интровертом — все тяготы и невзгоды окружающей действительности он перемалывал собственными душой и сердцем, а, значит, «рубцов», незаживающих ран на том и другом получил предостаточно. Если учесть, что ещё и курил безбожно, то становится просто очевидным, что долголетие ему не грозило. Хотя по генетике вроде бы наследник долгожителя. Его отец, Всеволод Михайлович прожил восемьдесят семь лет и был отцом семерых детей. Между прочим, тоже крупный ученый, доктор технических наук только в строительных конструкциях. Участвовал в проектировании, экспертизе и приёмке канала имени товарища Сталина, метрополитена имени товарища Кагановича, нескольких электростанций. Страстно желал, чтобы Мстислав, сын-любимец, пошёл по его строительным стопам, но тот «оказался слабохарактерным». Поддавшись на уговоры старшей сестры Людмилы, которая была аспиранткой отделения математики в МГУ, туда же и поступил. Доктором наук стал в 27, академиком в 35 лет.
Работоспособностью в продолжение всей жизни отличался поразительной. Поднимался всегда без четверти шесть. На работу приходил в девять и до обеда решал все организационные вопросы. Потом съедал бутерброд и выпивал стакан чая. Возвращался домой между десятью и одиннадцатью вечера. Мог послушать на сон классическую музыку, полистать художнические альбомы. (В живописи имел очень обширные и глубокие познания. Как-то в Италии его спросили, что хотел бы посмотреть из музейных коллекций. Он скромно ответил, что знает их всё, а вот частного собрания картин Боттичелли ни разу в жизни не видел. Искусствоведы и сопровождающие лица ринулись в поиски и обнаружили-таки названную частную коллекцию! Её владелица оказалась не против, чтобы русский ученый приобщился к шедеврам).
Жена Келдыша, Станислава Валерьяновна, втайне от мужа считала его недотёпой, как бы не от мира сего, в чём, конечно, оригинальностью не блистала в принципе и по конкретному случаю. Домом и семьей (у Келдышей была дочь Светлана и сын Пётр) занималась только она. Мстислав Всеволодович мог изредка повозиться на даче с розами. Никаких излишеств себе не позволял: ни гастрономических, ни бытовых, ни, разумеется, адьюльтерских.
Жесткость в характере Келдыша отсутствовала напрочь, и поэтому он слыл очень выдержанным, корректным руководителем. Его психические «срывы» за пятнадцать президентских лет можно сосчитать на пальцах двух рук. И это во времена, когда нагоняи и разгоны подчиненным считались чуть ли не государственной доблестью. Вдобавок ещё из-за каждой своей несдержанности Мстислав Всеволодович сильно переживал, что тоже здоровье его не укрепляло.
Академик Чазов вспоминает: «Надо сказать, что в это время у Келдыша произошел по каким-то причинам, которые я до конца не мог уяснить, определенный психологический срыв. Будучи человеком сдержанным, даже в определенной степени замкнутым, он не очень делился складывающимися взаимоотношениями. Но то, что в определенных вопросах он не соглашался с руководством страны и отстаивал свою точку зрения, это факт. Устинов сам рассказывал о «стычках», которые у них происходили с Келдышем. Помню, как и Брежнев после моего сообщения спросил: «Он действительно серьезно болен или это его нервы?» Когда я подробно описал тяжесть болезни и, главное, возможный исход заболевания, Брежнев сказал: «Знаешь, вы, доктора, все больше запугиваете. Делайте что хотите, но Келдыш нам нужен, нужны его знания, даже его характер. Он должен жить и работать. Это уж твоя забота». На протяжении 15 лет так резко он обращался ко мне только трижды: в 1972 году по поводу Келдыша, в день окончания ХХУ съезда по поводу своего здоровья и в ноябре 1982 года, незадолго до смерти, по поводу Андропова».
Воспоминания Чазова в данном контексте, высвечивая сразу несколько пластов и срезов из жизни не только моего героя, ещё раз подтверждают, сколь невероятной тяжести ноша давила на интеллект, мозг и нервы Келдыша. Рано или поздно он должен был сорваться, как срывались когда-то Есенин, Маяковский, Фадеев. . . Даже если перечисленным неординарным личностям людям кто-то и «подсоблял», то, полагаю, весьма незначительно. Они уже были предрасположены к радикальным сведениям счетов с жизнью. Правда, в случае, о котором вспоминает Евгений Чазов, всё как раз обошлось благополучно. Несмотря на сильнейшие атеросклеротические изменения в нижнем отделе аорты и сосудах нижних конечностей (Келдыш просто был не в состоянии передвигаться), врачи сумели, как говорится, поставить президента академии на твердые ноги. Решающую помощь тогда оказал известный уже нам по операции на сердце Президента России американский профессор Майкл Дебейки. Он не только сам принял участие в операции, но и привёз с собой своего ассистента и операционную сестру.
Тут опять приходится обращаться к воспоминаниям Чазова. «В гостинице, куда мы приехали, произошел небольшой казус. Руководитель нашего международного отдела, как это и принято на Западе, решил передать де Бекки (так у Чазова — М. З. ) гонорар за проведение операции. Возмущенный де Бекки подошел ко мне и начал выговаривать: «Знаешь, Юджин, я приехал сюда не за деньгами — я приехал по твоей просьбе оперировать академика Келдыша. Он столько сделал для развития мировой науки, что сегодня он принадлежит не только советскому народу». Я вынужден был смущенно извиниться.
Операция продолжалась около 6 часов, проводилась в институте сердечнососудистой хирургии, где был накоплен наибольший в СССР опыт лечения таких больных. Вместе с американскими коллегами в операции участвовали и советские специалисты, в частности, профессор А. Покровский. Вряд ли в этой книге надо описывать технические проблемы операции, во время которой был наложен тканевой дакроновый трансплантат, созданный де Бекки, обеспечивающий шунтирование из брюшной аорты в обе наружные подвздошные артерии. Меня удивляли спокойствие, уравновешенность и четкий ритм работы де Бекки. В ходе операции, когда у меня, по словам окружающих, волевого человека, нервы были напряжены до предела, он вдруг оборачивается ко мне и говорит, как будто бы о какой-то мелочи: «Знаешь, Юджин, у Келдыша калькулезный холецистит, и, наверное, чтобы не возникло послеоперационных осложнений, лучше желчный пузырь удалить. Ты не возражаешь?» Понятна была логика американского хирурга, с которой нельзя было не согласиться. Но я представил на его месте некоторых наших хирургов и подумал, сколько было бы шума, разговоров, споров, крепких выражений, прежде, чем они решились бы выполнить фактически вторую операцию».
Да, Евгений Иванович, тысячу раз прав. Мы, славяне, непревзойденные мастера сомнений там, где представители других народов предпочитают, обычно, действие политике рассуждений по поводу действий. Мы также великие виртуозы по части обеспечения несносных условий для жизни, работы и просто существования своим ближним. Причём, прошлая тоталитарная система довела эту нашу национальную особенность до уровня чудовищной изощренности. Потому что на самом верху её пирамиды сидели люди с ограниченными интеллектуальными способностями, которые, к примеру, ядерную проблематику понимали на уровне: взорвется — не взорвется. Однако власть проявляли жестко, а порой и жестоко по той единственной причине, что она им была дана безальтернативно.
Взять уже упоминаемого Никиту Хрущёва, во время правления которого Келдыш и стал Президентом академии. Несть числа сумасбродным идеям, которые выдвигал перед учеными страны кукурузных дел мастер. При этом даже самые благие его начинания, как, скажем, освоение космоса доводились в итоге до полного абсурда и карикатур. Чего стоит хотя бы женитьба Николаева на Терешковой. Но это все пустяки по сравнению кардинальной космической ошибкой Никиты Сергеевича. Ведь только из-за его тупого упрямства все космические исследования в самом зародыше своём были намертво привязаны к военному ведомству. Разумеется, в те времена оно располагало несметными средствами и не жалело их на освоение космоса. Однако Келдыш уже тогда понимали, что такой тандем чреват непредсказуемыми последствиями (чему мы были свидетелями в нулевые годы: вооруженные силы влачили жалкое существование, а космические дела вообще оказались в загоне) и предлагал поэтому по примеру американцев отдельно субсидировать космос. Он также был против уничтожения боевых кораблей и самолётов, против изготовления ракет «конвейерным способом», чем Хрущев особенно гордился. Вообще Мстислав Всеволодович не одобрял тотальную милитаризацию страны.
Если внимательно читать многочисленные политологические выступления Келдыша, то без особого труда в них обнаруживаешь весьма конструктивные соображения по улучшению социализма — иного общественного устройства в нашей стране он не мыслил. Есть в них также эзоповские намеки осуждения нашей «братской помощи» странам социализма, особенно силовой. Но всё это был глас вопиющего в пустыне. Келдыш прекрасно понимал это, понимал, что на Руси плетью обуха не перешибают и от того ещё больше страдал душевно и нравственно. А все его болячки физические уже являлись производными.
Сменивший Хрущева Брежнев сумасбродством предшественника не отличался и, как видим, по-своему ценил мозги и личность Келдыша. Так ведь и не он, в конечном итоге, определял стратегические направления в развитии науки и техники, всего социалистического общества. Президенту Академии приходилось поэтому скрыто и явно сражаться с устиновыми, андроповыми, сусловыми и прочими ортодоксами системы.
Вот в таких невыносимых условиях вынужден был работать и руководить Мстислав Всеволодович. А мы по привычке недоумеваем, почему он покончил жизнь самоубийством? Это просто наше счастье, что он ещё столько прожил, что в нём воплотились тогда и компетентность, и ответственность, и власть. И в то же время это ещё не всеми нами осознанная трагедия: какая богатейшая личность буквально сожгла себя во имя развития отечественной науки.
Закончу тем, чем начал свой рассказ о Мстиславе Келдыше — выдержкой из уже не раз цитируемой книги «Здоровье и власть»: «К сожалению, его (Мстислава Всеволодовича — М. З. ) дальнейшая судьба была трагична. С точки зрения заболевания, в связи с которым проводилась операция, он чувствовал себя превосходно. Однако начавшийся ещё до операции психологический срыв перерос в тяжелейшую депрессию с элементами самообвинения. Несмотря на просьбы и уговоры руководства страны, он категорически поставил вопрос об освобождении его от должности президента Академии наук. Не раз он говорил нам, врачам, что наделал много ошибок и в жизни, и в работе. Все эти самообвинения были плодом его тяжелого психологического срыва. Переговоры об отставке тянулись довольно долго, но, в конце концов, в мае 1975 года Келдыш оставил свой пост. После этого он стал спокойнее, жизнерадостнее, уменьшилась депрессия. Так продолжалось три года».
У Келдыша были три главных жизненных принципа. 1. Не бороться со злом, а браться и делать добрые, хорошие дела. 2. Не слушать жалобы в отсутствие того, на кого жалоба. 3. Никому ничего не обещать, но уж если пообещал, то сделать, даже если обстоятельства ухудшились. Если в них серьёзно вдуматься – целая философская планета.
…И напоследок куда как красноречивая, но и глубокая проза канувшей в Лету социалистической жизни. «Большой театр накануне государственного праздника. В зале цвет советской, науки, культуры, представители трудовой интеллигенции, военные, труженики полей и ферм. Передовой скотник из колхоза «Путь к коммунизму» шепчет на ухо своей жене, передовой звеньевой: «Зин, хочешь Келдыша покажу?» — «Да ты, что, Вань, сдурел? При таком-то народе? Дома покажешь!»
Редко кто из отечественных, пусть и выдающихся учёных, удостоился столь великой чести: уйти в народные предания.
Михаил Захарчук