Конь и трепетная лань Гавриила Державина
Конь и трепетная лань Гавриила ДЕРЖАВИНА
Сдаётся мне, что величие Гавриила Романовича Державина (сегодня ему исполняется 277 лет со дня рождения) нами по достоинству не осмыслено. А ведь он был величайшим русским творцом. Ибо только очень великий человек мог из себя исторгнуть: «Я связь миров, повсюду сущих, / Я крайня степень вещества;/ Я средоточие живущих, / Черта начальна божества;/ Я телом в прахе истлеваю, / Умом громам повелеваю, / Я царь — я раб — я червь — я Бог!». То стихотворение «Бог» еще при жизни поэта было переведено внимание: на английский, итальянский, испанский, польский, чешский, японский, латинский языки. На немецком есть семь вариантов перевода, на французском — пятнадцать!
В ХУШ веке, когда Россия переживала эпоху просвещения, в ее поэтических чертогах трудились с прилежанием разным творцы различных калибров. Начинали возделывать доселе не паханое поле русской изящной словесности Ф. Прокопович, А. Д. Кантемир, В. К. Тредиаковский, М. В. Ломоносов, А. П. Сумароков, М. М. Херасков, В. П. Петров, В. И. Лукин, М. Д. Чулков, И. С. Барков, В. И. Майков. Продолжили сей благородный труд, как бы возводя новый храм для прихода поэтической мессии Пушкина, Н. И. Новиков, Д. И. Фонвизин, Я. Б. Княжин, И. Ф. Богданович, В. В. Капнист, И. И. Хемницер, Н. А. Львов, М. Н. Муравьев, А. М. Кутузов, Ю. А. Нелединский-Мелецкий, Г. Р. Державин, И. А. Крылов, А. Н. Радищев, И. И. Дмитриев, Н. М. Карамзин.
Если продолжать это сравнение в евангельском направлении, то Ломоносова, безусловно, можно считать Петром (Симоном) — это самый мощный поэтический талант тех ветхих теперь уже времен. Что же касается Державина, то он, конечно же, — Иоан Креститель или Предтеча. Потому что «в гроб сходя, благословил» наше литературное и поэтическое ВСЁ — Александра Сергеевича Пушкина. Буквально. Но вдобавок позволю себе напомнить, что Державин умер в 1816 году, находясь в здравом уме и твердой памяти, когда звезда Пушкина уже зажглась на русском поэтическом небосклоне. Во всяком случае, толки о нем в обществе уже были весьма бурные.
… О чем думал старый солдат, служитель Фемиды, которого Фортуна удивительным, непостижимым образом вознесла на самый высший в государстве юридический пост, когда читал ранние стихи Пушкина? Исчерпывающего ответа на этот вопрос мы не найдем ни в «Объяснениях», ни в «Записках» (первая автобиографическая вещь посвящена подробному изложению вопросов творческих, вторая – исключительно служебным отношениям Державина — М. З. ). Значит, не мучило его запоздалое раскаяние насчет того, что всю жизнь занимался делами плевыми, для его несомненного таланта — ничтожными, даже близко не стоящими возле святой поэзии, зря носил «иго должности»?
Не знаю, не берусь это утверждать. Хотя как дважды два для меня лично ясно, что Гавриил Державин употребил свой Богом данный дар для того, чтобы достичь высот в государственной службе, растранжирив себя на ней донельзя, а надобно ему было неустанно совершенствоваться в литературной сфере, чем занялся по-серьезному лишь на склоне лет. Просто диву даешься, как этот поэт-самоучка, никогда основательно не занимавшийся литературным самообразованием, мог так завидно философски творить. А ну бы он хоть наполовину так работал над собой, как Пушкин — какой невообразимой величины поэт бы получился! Но поскольку история не знает и знать не хочет никаких сослагательных форм, наклонений, то оставим сии неблагодарные рассуждения и перейдем к конкретному рассказу о непростой судьбе одиннадцатого генерал-прокурора России и её великого поэта по совместительству — Гавриила Державина.
Родился в семье бедного, но родовитого дворянина Казанской губернии. Роман Державин служил в малых офицерских чинах по дальним гарнизонам Казани, Оренбурга. Жили они с супругой так бедно, что даже не могли нанять мальчику учителя. Грамоте Гаврилку обучил дьячок сельской церкви. Семи лет, когда семья жила в Оренбурге, слабосильного парнишку (от рождения он был слабым и хилым) поместили в пансионат некоего «сосланного в каторжную работу» немца Розе. Тупой, но педантичный немец был круглым невежей, но за четыре года сумел научить отрока своему языку. Впоследствии Державин даже делал художественные переводы с немецкого. Ему исполнилось одиннадцать лет, как умер отец. Вдова с детьми продолжала жить в жуткой бедности.
В 1759 году в Казани открылась гимназия. Братья Державины стали ее первыми учениками. Так у Гавриила началась самостоятельная жизнь, до краёв переполненная борьбой за существование. Державин учился с усердием, добиваясь особых успехов, как сам вспоминал: «в предметах, касающихся воображения». Начал тайком сочинять стихи. Зато рисунки от сверстников не прятал. Однажды ему поручили на составленной гимназистом карте Казани нарисовать виды города. Карта получилась на загляденье. Директор гимназии отвез ее в Петербург и показал И. И. Шувалову. В награду Державина отозвали из гимназии и зачислили в гвардию, куда попадали обыкновенно лишь дети крупных аристократов и очень знатных людей. Пройдут годы и этот же знатнейший российский вельможа Шувалов еще раз сыграет решающую роль в судьбе уже отставного офицера Державина. Вместе с княгиней Екатериной Романовной Дашковой он опубликует оду «Фелица» в журнале «Собеседник любителей российского слова». Уволенный от должности Гавриил Романович, поднесет Екатерине П через ее секретаря Храповицкого свое восторженное сочинение. Прочитав оду, довольная императрица скажет Александру Васильевичу: «Onpeut lui trouver une place! («Следует ему найти место!» — фр. ).
После трех лет гимназии Державин почти двенадцать лет тянет солдатскую лямку в Преображенском гвардейском полку! Тяжелая черная служивая работа поглощает почти все его время. Его окружают невежественные товарищи. Он пристрастился к картам. Однажды проиграл в карты деньги, присланные матерью на покупку имения и чуть не расстался с жизнью. Сам писал о том периоде свей жизни: «Когда не было денег, никогда в долг он не играл, не занимал оных и не старался какими-либо переворотами отыгрываться или обманами, лжами и пустыми о заплате уверениями достать деньги. Всегда содержал свое слово свято, соблюдая при всяком случае верность, справедливость и приязнь. Когда случалось, что не на что было не токмо играть, но и жить, то, запершись дома, ел хлеб с водой и марал стихи».
Тут два примечательных момента. Если читатель заметил, Гавриил Романович говорит о себе в третьем лице. Этот репер, употребляемый как художественный приём, а вовсе не самолюбование, как кому-то может показаться, хотя и такие мотивы у Державина частенько проскальзывают. Он всегда любил себя единственного и неповторимого. Во-вторых, будем откровенны: Гавриил Романович был не совсем искренен, когда о себе же писал: «Он был горяч и в правде чёрт». Это уже под старости лет желаемое им выдавалось за действительное. На самом деле Державин всю сознательную жизнь перманентно допускал сделки с собственной совестью, особенно в картежной молодости — иного пути по тем временам у него просто не существовало. Да и потом, продвигаясь по служебной лестнице, наш герой сплошь и рядом не гнушался ни лести, ни шантажа, ни подкупа, ни разных прочих карьерных уловок. Зато в поэзии творил без удержу, регулярно подпуская «мглистого фимиама». Хлопоча о правде, как о том всех и всегда уверял (и так оно на самом деле было!), Гавриил Романович на каждом шагу, тем не менее, «прибегал к помощи своего таланта» — сам о себе опять же так сказал.
Однако всего это вспоминается далеко не в осуждение «царю, рабу, червью и Богу». Наоборот вызывает искреннее удивление то обстоятельство, как этот беднейший дворянин сумел пробиться сквозь свинцовую мглу тогдашних порядков и нравов, да при этом еще добившись таких высот и в карьере, и в поэзии. Ларчик, впрочем, как всегда открывается просто. Вдобавок ко всем своим недюжинным, временами и фантастическим талантам, имел Державин по жизни ещё такие фарт и везение, которые редко встречаются у обычных людей. Чтобы это утверждение не показалось голословным, вернемся к биографии поэта и офицера.
В начале 1773 года Державина производят в подпоручики. К тому же году относится и его литературный дебют. В журнале «Старины и новизны» издателя Рубана появился перевод Гавриила Романовича с немецкого «Ироида, или Письмо Вавлиды к Кавну» — классическая, но голубая муть, всего лишь дань моде. В конце того же года Державин, проявив немалые настойчивость и хватку, добивается расположения к себе главы следственной комиссии и командующего войсками, действовавшими против Е. И. Пугачева генерал-аншефа Александра Ильича Бибикова. Пишет чиновнику речь, которой казанское дворянство отвечало императрице на ее рескрипт. И вообще проявляет кипучую деятельность по немедленной поимке «гнусного вора и прощелыгу» Пугачева. Но все огромные труды за время Пугачевщины окончились для подпоручика большущими неприятностями, даже преданием суду. Причиной тому была отчасти вспыльчивость Державина, отчасти недостаток, как сам признавался «политичности» — умения вести себя прилично с большими императорскими вельможами, отчасти молодеческой бескомпромиссностью, которая сплошь и рядом выступала откровенной глупостью, и от которой окончательно он не избавился до самой старости. . .
Суд над Державиным, благодаря заступничеству все тех же вельмож, был прекращен, но огромные боевые заслуги его оказались «у пса под хвостом». В конце концов, была выдана герою награда: «По неспособности к военной службе, выпускается в штатскую и производится в чин шестого класса петровской Табели о рангах». Это соответствовало в военной службе полковнику. Одновременно увольняемому жаловалось 300 душ в Белоруссии. Верный себе, Державин пишет по этому поводу «Излияния благодарного сердца императрице Екатерине Второй» — восторженный дифирамб в прозе. Но в жилетку друзьям горько плачется: «Разве ж о такой малости я мечтал и неужели только ее и достоин!?» С горя идет Гаврила в кабак, садится за игроцкий стол с 50 рублями ассигнациями. А выигрывает 40 тысяч золотом! Этот фарт круто изменил финансовое положение Державина. С тех пор и до конца своей жизни материально поэт-чиновник уже никогда не нуждался и не бедствовал. Столь крупным разовым кушем может похвастаться разве лишь другой наш литератор — Федор Михайлович Достоевский, который однажды «снял» в казино 11 тысяч франков. Однако потом все спустил вплоть до одежды собственной и жены. Державин сумел употребить свой выигрыш во благо, что тоже случай редкий, если не уникальный в русской литературе.
К тому же периоду относится и знакомство Державина с могущественным вельможей, генерал-прокурором князем Александром Алексеевичем Вяземским. Его жена — Трубецкая-Вяземская, понимавшая толк «в мужчинках», очень быстро охмурила «казанского увальня». А чтобы приличия соблюсти и кривотолков избежать, она стала активно продвигать в невесты Державину свою двоюродную сестру княжну Екатерину Сергеевну Урусову. Сухолицая и тощая, как вобла негодного посола, княжна имела еще один, существенный для женщины недостаток — стихи кропала. Можно лишь представить себе, как усердствовали Вяземские муж и жена в охмурении Гавриилы Державина. Почему-то им виделось высшее наслаждение в том, чтобы свести на семейном ложе поэта и поэтессу. Дескать, на Руси таких браков еще не водилось — поставим эксперимент. Ну как Хрущёв с космонавтами. Самое примечательное, что Державин демонстрировал Вяземским свою увлеченность «воблой», хотя, как женщину, на дух ее не переносил! Но чего не сделаешь ради карьеры, которая с определенных пор стала всецело зависеть от генерал-прокурора. Князь поручил Гавриилу Романовичу устав ведомства. А потому представил работу своего подчиненного императрице, которая и утвердила труд поэта. Документ стал историческим и вошел в Полное собрание законов. За него и за оду «Фелица» по совокупности Екатерина П подарила Гавриилу Романовичу золотую табакерку с надписью: «Из Оренбурга от Киргизской Царевны мурзе Державину». Плюс пятьсот червонных и звание члена Российской Академии дала. Державин воспарил на новом поприще аки орел. Если бы вдобавок он еще и женился, как к тому его упорно понуждали князья Вяземские на Урусовой, то наверняка бы Россия потеряла оригинального самобытного поэта и приобрела еще одного князя или маршала. Судьбе однако угодно было одарить своего любимца еще одной щедростью несказанной — любовью страстной и пламенной.
. . . Был у царя Петра Ш любимый камердинер португалец Яков Бастидон. Он женился на русской девушке Матрене Дмитриевне и у них родилась дочь Екатерина. Воспитывалась она вместе с великим князем Павлом Петровичем, будущим императором. Вот в нее-то: черноглазую, чернобровую, пригожую и семнадцатилетнюю без памяти влюбился Державин. 18 апреля 1778 года пошел с Катенькой под венец. Князь Вяземский затаил обиду. В некоторых исторических источниках утверждается, что он усмотрел в «Фелице» сатиру на себя, что ревниво относился к поэтической славе подчиненного. Глупости все это – князь был умным человеком и на пустяки не разменивался. А мы будем называть вещи своими именами. Так вот, государственный чиновник из Гавриила Романович во все времена был так себе, весьма посредственный. Все большие и малые служебные вопросы Державин норовил решать по-цезаревски: «Veni, vidi, vici» — «пришел, увидел, победил». Муки и терзания настоящего государственника, коим безусловно являлся Вяземский, Гаврииле Романовичу оставались непонятны, хотя он «тоже любил Отчизну». Поэтому как только Державин женился, так он стал неинтересен Вяземскому ни как чиновник, ни как поэт, ни даже как чтец посредственных французских романов, поскольку шепелявил с детства.
Весной 1784 года императрица назначила Державина Олонецким губернатором. Узнав об этом, Вяземский заметил приближенным, что голову дает на отсечение, на черви в собственном носу согласен, ежели Державин продержится на высоком посту хотя бы более года. Увы, не хватило Державина даже на год. Три долгих года потом Гавриила Романович, по полной форме используя все свои обширные связи, стремился вновь дорваться до государственной службы. Стихи в этот период «марал» лишь в редких перерывах между «хлопотами о должности». Помог Державину, как всегда «случай — Бог изобретатель». Прознав о том, что с некоторых пор амурные дела пожилой Екатерины вплотную вершит молодой жеребец Платон Зубов, Гавриила Романович стал активно окучивать последнего. И, благодаря фавориту, получил орден Святого Владимира 2-й степени, чин тайного советника и был назначен сенатором.
15 июля 1794 года Державина постигло тяжелое горе — умерла его жена Екатерина Яковлевна: «Уж не ласточка сладкогласая/ Домовитая со застрехи -/ Ах! моя милая, прекрасная/ Прочь отлетела, — с ней утехи. / Уж нет моего друга верного, / Уж нет моей доброй жены, / Уж нет товарища бесценного, / Ах, все они с ней погребены. / Все опустело! Как жизнь мне снести?/ Зельная меня съела тоска. / Сердца, души половина, прости, / Скрыла тебя гробовая доска».
Казалось бы, когда как не в дни тяжелой утраты, человеку остановиться, оглянуться, провести взыскательную ревизию всех прожитых лет и понять, наконец, что гонялся он за мечтой призрачной, если не зловредной ибо на роду у него совсем другая планида начертана — поэзия великая, светлая. И ей бы послужить оставшиеся годы. Не остановился, не оглянулся. А лишь с новой силой, как в омут головой, плюхнулся опять в большую, но всегда на Руси паскудную политику. Да еще вторично женился на девице Дарье Алексеевне Дьяковой. Не по любви вовсе, а так, чтобы блудливые «мысли чувственного направления» не мешали службу править.
С 1800 года должности Гавриила Романовича мелькают как в калейдоскопе, что лишний раз доказывает: поэт был совершенно неразборчив в служебном рвении и во что бы то ни стало всегда стремился оставаться на плаву. Однако вступивший на престол император Александр 1 уволил Державина от всех его многочисленных должностей, оставив только в Сенате. Потом Державин становится министром юстиции и генерал-прокурором. Сумел он осуществить за это время ряд важных мероприятий. В частности, организовал «консультацию обер-прокуроров» (совещание — М. З. ) по наиболее важным делам, по которым не было единства в Сенате. Само собой, что Державин успел и за столь короткое время пребывания в двух должностях, повздорить практически со всеми, с кем сталкивала его необходимость исполнения служебных обязанностей. В «Записках» читаем, что даже некоторые указы, подписанные Александром 1 (о вольных хлебопашцах, об учреждении опеки над имением графа Соллогуба) он отказывался контрасигновать. Ну, и дождался того, что одним октябрьским днем 1803 года император отказался его принять и попросил освободить место министра юстиции. До глубины души обиженный Гавриила Романович написал прочувственное письмо самодержцу, в котором велеречиво изображал свои государственные заслуги, напоминал, что служит 40 лет, «при бабке его и при родителе всегда был недоброхотами за правду и истинную к ним привязанность притесняем. Ежели такой юстиц-министр, который следует законам и справедливости, не угоден, то чтоб отпустил его с честью ибо он не признает себя виновным или прослужившимся». «Да, — сказал император, — ты, Гавриила Романович, слишком ревностно служишь». — «А как так, государь, — якобы ответил Державин, — то я иначе служить не могу. Простите».
Державину была назначена пенсия в 10 тысяч рублей ежегодно. Вдогонку ему, пенсионеру, недоброхоты сочинили эпиграмму: «Ну-ка, брат, певец Фелицы, на свободе от трудов и в отставке от юстицы наполняй бюро стихов. Для поэзьи ты способен, мастер в ней играть умом, но зато стал неугоден ты министерским пером». А П. В. Завадовский написал графу С. Р. Воронцову: «Общее возрадование, что князь Лопухин переменил Державина! Не дай Бог, чтобы когда-нибудь в министерстве очутился подобный поэт». Это истинная правда.
Не вина, а беда Державина заключалась в том, что всю жизнь свою он просидел не на своем месте. И не понимал этого до самого последнего вздоха. Сам с собой на эту тему лукавил. Через год примерно после отставки писал другу Капнисту: «Скажу вам о себе: я очень доволен, что сложил с себя иго должности, которое меня так угнетало, что я был три раза болен». А царя в то же самое время и много позже продолжал бомбардировать своим «прожектами» на тему, как обустроить Россию. Не старчески, а по самой сути характера своего бестактного не понимал простой, как колесо телеги истины: никому ты, старя руина, уже не нужен и все твои «меры по укрощению наглости французов», «как оборонить Россию от нападения Банапарта» всем уже по барабану. Не понимал этого напрочь. Все ему чудилось, что без его радения Россия пропадет. Как не мог вразуметь хороший, замечательный поэт и того, что его многочисленные драматические произведения, написанные на пенсии по меткому выражению публициста В. Мерзляков, являются «развалинами Державина».
С. Т. Аксаков, отец известного публициста И. С. Аксакова, который дружил с Н. Гоголем, в своих воспоминаниях дал едва ли не самую точную характеристику личности поэта и российского законника Гавриила Романовча: «Благородный и прямой характер Державина был так открыт, так определенен, так известен, что в нем никто не ошибался; все, кто писал о нем, — писали очень верно. Можно себе представить, что в молодости его горячность и вспыльчивость были еще сильнее и что живость вовлекла его в опрометчивые речи и неосторожные поступки. Сколь я мог заметить, он не научился еще, несмотря на семидесятитрехлетнюю опытность, владеть своими чувствами и скрывать от других сердечное волнение. Нетерпеливость, как мне кажется, была главным свойством его нрава; и я думаю, что она много наделал ему неприятных хлопот в житейском быту и даже мешала вырабатывать гладкость и правильность языка в стихах».
Да, согласимся: Державин был тем самым альбиносом среди черных ворон. Но так и умер, не осознав этого. . .
Михаил Захарчук
