Вячеслав Ервандович Кеворков: выдающийся сотрудник органов государственной безопасности СССР, генерал-майор КГБ.

Он умер летом 2017 года в Бонне, не дотянув до 94 года жизни месяца с небольшим. Поэтому я с большим опозданием узнал о смерти дорого мне человека. Вячеслав Ервандович Кеворков был выдающимся сотрудником органов государственной безопасности СССР, генерал-майором КГБ. Это он — прототип главного героя романа и сериала Юлиана Семёнова «ТАСС уполномочен заявить». Так что далеко не случайно он впоследствии стал заместителем генерального директора ТАСС — моим непосредственным начальником. Впрочем, на этом я ещё остановлюсь. Пока что – лишь некоторые страницы легендарной биографии Кеворкова.
Родился 21 июля 1923 года в Москве. Окончил Институт иностранных языков. С 1945 года работал в Берлине переводчиком Союзнической военной администрации в Германии. Затем служил в Генеральном штабе Советской Армии. Участник разоблачения военных сотрудников бывшего рейха. В 1950 году откомандирован в МГБ СССР, где начал работу в должности оперуполномоченного в системе контрразведки. В 1969 году по поручению председателя КГБ Ю. В. Андропова создал канал «секретной связи» для высшего руководства СССР и ФРГ. Ключевая фигура тайного канала между СССР и ФРГ: установил, минуя дипломатические каналы, прямую связь между Л. И. Брежневым и Вилли Брандтом, способствовал заключению советско-западногерманского договора. Дружил с известным журналистом-международником Виктором Луи. В дальнейшем работал в Генеральном штабе Советской Армии. С 1982 года — заместитель генерального директора ТАСС. С октября 1991 года — руководитель регионального бюро ИТАР-ТАСС в Германии, Австрии и Швейцарии. Под непосредственным руководством генерал-майора Кеворкова в 1975 году в системе МИД СССР была организована служба безопасности, в результате работы которой были разоблачены ряд агентов зарубежных спецслужб. По службе был близок с председателем КГБ СССР Юрием Андроповым. Имел также контакты с Леонидом Брежневым, в том числе через его дочь Галину. До конца жизни Кеворков жил в Германии, недалеко от Бонна, поддерживал дружественные отношения с Эгоном Баром. К 90-летию Кеворкова телеканал «Россия» показал 27 июля 2014 года премьеру документального фильма о нём — «Последний романтик контрразведки»
*
А теперь моя поминальная молитва о старшем товарище, близкое знакомство с которым, безусловно, украшает мою биографию.
«Совершенно секретно. Особая папка. Генеральному секретарю ЦК КПСС тов. Л. И. Брежневу.
Леонид Ильич!
. . . Как я Вам докладывал по телефону, Брандт (канцлер ФРГ — М. З. ) выступил с заявлением о том, что Солженицын может жить и свободно работать в ФРГ. Сегодня, 7 февраля, т. Кеворков вылетает для встречи с Баром (советник Брандта — М. З. ) с целью обсудить практические вопросы выдворения Солженицына из СССР в ФРГ. Если в последнюю минуту Брандт не дрогнет, и переговоры Кеворкова закончатся благополучно, то уже 9 февраля мы будем иметь согласованное решение, о чем я незамедлительно поставлю вас в известность.
Председатель КГБ СССР Ю. Андропов».
Легендарный Вячеслав Ервандович Кеворков, будучи генералом КГБ, выполнял и куда более ответственные поручения. Для нужд партии и своего могущественного ведомства, часто рискуя жизнью, он лично переправлял за границу громадные суммы в валюте, суперсекретные документы, которые нельзя было поручить даже очень ответственным дипкурьерам. Прекрасно владея языком Гете, Шиллера и Карла Маркса, Кеворков принимал участие во всех переговорах, проводимых высшим советским руководством с германскими политиками. А когда я пришел работать в ТАСС, он уже был просто одним из семи заместителей генерального директора информагенства и курировал нашу Военно-политическую редакцию.
Возвращаясь из очередной командировки в «горячую точку», я первым делом поднимался на «генеральский» этаж и докладывал Вячеславу Ервандовичу о том, что видел, слышал. Он внимательно меня выслушивал и подсказывал, что следует отразить в отчете для служебного пользования. Не очень высокий, кряжистый, большелицый, с симпатичной лысиной, он просто физически излучал энергию тела, ума и интеллекта. Мне всегда хотелось посидеть у него подольше и поговорить с ним побольше. Тем более, что меня Вячеслав Ервандович, откровенно говоря, выделял среди пишущей братии и часто поручал очень ответственные задания. Так, благодаря ему, я сделал, к примеру, большое интервью с Виктором Чебриковым, который чрезвычайно редко шел на контакты с прессой. По поручению Кеворкова подготовил я и большой материал о генерале Андрее Евгеньевиче Снесареве — человеке в русской и Красной Армии уникальном. Его хотели брать певцом в Большой театр, академия хотела видеть его математиком, МИД — дипломатом, а он пошел служить в армию, зная в совершенстве. . . 14 языков! Познакомился я с дочерью военачальника, Евгенией Андреевной СНЕСАРЕВОЙ. Она поделилась со мной весьма ценными документами, что позволило мне впоследствии написать большое, на несколько печатных листов, эссе о Снесареве, который, командуя в гражданскую военным округом, повздорил со Сталиным, чем и подписал собственный приговор. Намеревался я сделать целый цикл очерков под общим названием «Атланты в золотых погонах». Идея Кеворкову понравилась, но осуществить ее не получилось, текучка заела.
Кеворков дружил с Юлианом СЕМЕНОВЫМ. Узнав об этом, я попросил Вячеслава Ервандовича познакомить и меня с известным писателем. Однажды шеф позвал меня как раз тогда, когда у него сидел маститый литератор. Они выпивали. По наклейке я определил мой любимый армянский коньяк «Ани». «Они угостят меня «Ани»? — мелькнула шкодливая подобострастная каламбуринка, а иначе, зачем было вызывать именно в такой момент. Позже я с Вячеславом Ервандовичем не раз поднимал рюмку, говорю же, он меня выделял особо. Но тогда впервые мы втроем чокнулись широкими рюмками из германского хрусталя. Мой шеф очень тепло и сердечно начал рассказывать другу о том, какой я молодец, почти что тассовское приобретение последнего времени. Мне даже было неловко за полную кэгэбэшную информированность Вячеслава Ервандовича насчет собственной персоны, и потому, улучшив момент, я быстро перевел разговор на творчество Юлиана Семенова, которое, смею полагать, знаю весьма неплохо. По существу он был первым отечественным литератором исключительно западной наступательной ментальности. Киплинг социализма, если так можно выразиться. Кроме того писатель давал в нашей «Красной звезде» свой роман с продолжением «Приказано выжить», на который я в той же газете опубликовал довольно обстоятельный критический разбор. Редактор отдела Юра Беличенко, по обыкновению хмыкнув в свои моржовые усы, изрек что-то типа того: раз ты такой спец по Семенову, то тебе и карты в руки.
Юлиан, видимо, знавший от Ервандыча о моих прибалтийских приключениях, заинтересовался, что собой представляет Ландсбергис? Наверняка, то был профессиональный интерес маститого литератора. Возможно, он даже собирался что-то писать на болезненную тогда прибалтийскую тему. Подумав, я ответил, что это редкое дерьмо по своему разрушительному коварству, а как враг наш не имеет себе ровни среди националистических марионеток-выскочек. Юлиан заметил, что на самом деле все гораздо сложнее. И тогда я впервые от него узнал, что, оказывается, американцы с войны и по сию пору поддерживают официальные отношения с правительствами-изгнанниками всех прибалтийских республик, которые в США и находятся. Теперь эти карты вброшены, и вся Прибалтика, наверняка, отсоединится от Советского Союза.
Ервандыч молчал, а я робко усомнился. Мне тогда казалось, что монолитная мощь страны устоит против прибалтийских фронтов. Да и военный округ не самой худшей комплектации вкупе с Балтийским флотом очень весомые аргументы за целостность страны. Нахмурившись, Семенов сказал:
— Страна, меж тем, летит в пропасть. . .
Писатель так же поинтересовался, знаю ли я Виктора Светикова? Еще бы мне его не знать. В лицах и красках я рассказал несколько наших училищных баек, чем очень повесели Кеворкова и Семенова.
Когда в Армении случилось землетрясение, ТАСС снарядил туда целую бригаду журналистов. Возглавил ее, естественно, Вячеслав Ервандович. Само собой, взял в бригаду и меня.
Каждое утро в 7 часов я приходил в кабинет тогда еще генерал-лейтенанта Альберта МАКАШОВА и прямо оттуда передавал материалы с пометкой «срочно». Хоть и считалось, что разрушенные армянские города восстанавливает вся страна, но львиную долю работ выполняли все-таки Вооруженные Силы. О них я и писал каждодневные репортажи, порой, до пяти — семи в сутки. Кеворков на каждой летучке ставил в пример всем остальным тассовцам мою ударную работу. Он умел похвалить так, что ты радовался, конечно, но нос не задирал. Щелкнуть по нему Ервандыч тоже мог виртуозно.
В те времена я не просто во всем сочувствовал коменданту Особого района Армении генералу Макашову, натуральным образом был влюблен в него. Энергичный, волевой зам командующего прослыл в Закавказском округе, как крутой, но справедливый «Макаш». По существу он единолично руководил всеми войсками, стянутыми в республику. Полномочиями обладал огромными, и поэтому вся журналистская братия стремилась пообщаться с военачальником. Однако это редко кому удавалось. «Крутой Макаш» исповедовал железное армейское правило: «Если хочешь спать спокойно, держись подальше от военторга, женсовета, прокуратуры и писак». Тем не менее, я, как военный корреспондент ТАСС при министре обороны, не только взял большое интервью у Макашова. Ему понравилось мной написанное. И генерал разрешил мне постоянно присутствовать в его временном кабинете, где практически не прекращались совещания, разборки и накачки нерадивых. Кеворков тогда сказал: «Лучшего пункта по сбору оперативного материала даже я вам, Михаил Александрович, не смог бы присоветовать. Действуйте и обо всём мне докладывайте».
Однажды я сидел в уголке кабинета Макашова, что-то писал или читал, не обращая внимания на частые звонки десятков телефонов. Но очередной разговор с неизвестным абонентом как будто что-то подтолкнуло меня подслушать. Может быть потому, что Альберт Михайлович чеканил слова тверже и категоричнее, чем обычно:
— Нет. Не могу. Потому что нельзя. А это уже не ваше дело. Обсуждать это не собираюсь. И вообще нам с вами говорить не о чем. Я не смогу ни в чем переубедить вас, но и вам не повлиять на мои убеждения. Все. У меня дела. До свидания!
Положив трубку, Макашов продолжил, ни к кому из присутствующих конкретно не обращаясь:
— Сахаров, жиденыш, вертолет для себя и своей Сары просит. Х. . . й тебе в ж…пу, а не вертолет! Почему, спрашивает, Карпову дали, а мне отказываете? Да потому, что Карпов — чемпион мира и патриот страны. Восемьсот тысяч рублей пожертвовал пострадавшим от землетрясения. А этот сионистский прихвостень вместе с сионистом Горбачевым страну разваливает. Небось, денег он не пожертвует тех, что ему ЦРУ дало. . .
То же самое, но уже в пристойных выражениях Мкашов тут же доложил по «вертушке» министру обороны Д. Язову, и, как я понял, получил высочайшее одобрение своим действиям. . .
В зрелом возрасте нет, пожалуй, ничего дискомфортнее в плане человеческих общений, чем разуверение в авторитетах. На пути из штаба Особого района в АРМЕНПРЕСС я вдруг отчетливо осознал, что Макашов, к моему прискорбию, ничем существенным не отличается от остальных тупоголовых советских генералов, дальше носов своих покрасневших от спиртного, ничего не видящих и не желающих ничего знать. Они привыкли стоять у сытой кормушки, отвечая партии: «Есть! Так точно! Никак нет!» И ни о чем больше их головы не болят. По существу в начавшейся гражданской войне в стране, они все скопом переживают примерно ту же растерянность, что и их ромбастые предшественники в первые месяцы Великой Отечественной. Все как один советские генералы, во главе с маршалом министром, были не готовы адекватно реагировать и действовать в ситуации, когда рушились, расползались, как прогнившие канаты, государственные скрепы. Кроме запрещать, кричать и не пущать, генералы ничего не умели. Макашов, несмотря на то, что закончил с отличием две академии, тоже являл собой тупость и упертость разгневанного быка, а не мыслящего военного и государственного человека.
Когда я рассказал Вячеславу Ервандовичу о случившемся, он обхватил свою большую голову и с тоской произнес:
— Господи, у нас не только страна бездорожья, дураков, но и дуболомных генералов! За нами же весь мир сейчас наблюдает.
И уже на следующий день великий ученый-диссидент облетел на вертолете районы, подвергшиеся землетрясению. Ервандыч постарался.
Вечером Сахаров вернулся в свой номер разбитый и усталый. Жил он в гостинице «Армения» по соседству со мной и Андреем СУЛЬДИНЫ, моим товарищем, главным выпускающим ТАСС. Когда мы с приятелем спускались в ресторан, увидели растерянного ученого, стоявшего возле поста дежурной по этажу.
— У вас какие-то проблемы, Андрей Дмитриевич? – поинтересовался Сульдин.
— Да вот, понимаете ли, — растерянно произнес Сахаров, — у сестры сегодня день рождения. Хотел ее поздравить, но дежурная не разрешает. Посылает на переговорный пункт. А туда дорогу я уже, пожалуй, не осилю. Устал как собака.
Надо знать моего друга Андрюшу. Он поставил вверх тормашками все гостиничное руководство, предметно показав, с кем они имеют дело. Перед ученым извинились и дали-таки ему возможность переговорить с сестрой. Андрей Дмитриевич постучал к нам в номер и как-то виновато извинился за причиненные хлопоты. Меня подмывало прямо тут же, что называется, не отходя от кассы, побеседовать с прославленным ученым. Благо и повод имелся прекрасный. Но мудрый Андрюша Сульдин осадил мой пыл:
— На ленту ТАСС твое интервью все равно никогда не попадет, а беседовать с ним просто так, для потомков — пожалей старика. Не видишь, какой он измотанный.
Спустя многие годы, работая уже в газете «Очная ставка», я решил подготовить интервью с Кеворковым. Разыскал его, что оказалось не таким простым делом: Ервандыч перебрался жить в Германии. Мы очень мило и душевно поговорили по телефону. Разумеется, и об интервью условились, но я вскоре покинул газету. Так и не написал о Кеворкове. Жаль. Большая умница. Если прав Оскар Уайльд, утверждавший: только два сорта людей интересны по-настоящему — те, кто знает о жизни решительно все, и те, кто ничего о ней не знает, то Кеворков — человек, безусловно, первого сорта. Продолжительное время Вячеслав Ервандович, как уже говорилось, выполнял особые поручения Андропова, когда тот возглавлял КГБ. Ключевое слово здесь – «особые». Однажды Юрий Владимирович попросил Кеворкова встретиться с бывшей своей любимой женщиной и взять у неё стихотворение, ей же написанное Андроповым. Он готовился стать Генсеком, и подобная стихотворная фривольность неизвестно как бы могла аукнуться на его высшем посту в КПСС. Но вы, читатель, только вдумайтесь, какое доверие Андропов испытывал к Кеворкову!
В другой раз Ервандыч «за чашкой чая» поделился со мной таким воспоминанием: «Был у меня большой друг Виктор Луи – советский гражданин и английский журналист. В высшей степени незаурядный человек с очень драматической судьбой. В суровые военные годы он остался сиротой. Прислуживал в различных иностранных диппредставительствах, чтобы с голодухи не подохнуть. В пятнадцать лет его арестовали, разумеется, за шпионскую деятельность и осудили на 25 лет. Отбытие половинного срока совпало со смертью Сталина и приходом к власти Хрущева, который разоблачил своего бывшего хозяина на ХХ съезде КПСС и провел широкую амнистию политзаключенных. Очень талантливый человек, Луи сумел превратить тюрьму в собственные «университеты», изучив в совершенстве английский и турецкий языки. Освободившись, Луи женился на англичанке и стал работать в качестве корреспондента ряда английских газет. Однажды я пригласил его на закрытый просмотр документальной картины «Если дорого тебе твой дом». Там выступали видные военачальники. Потом к присутствующим обратился Володя Познер. Он сказал о том, что каждый из нас когда-нибудь покинет этот мир. Окажется ли интересной история нашей жизни потомкам – неизвестно. А вот жизнь таких людей, только что говоривших с вами – вне всякого сомнения, потомков не оставит равнодушными. Новые поколения востребуют эти кинокадры и останутся благодарны нам за этот немалый труд. И хоть нам удалось заснять многих военачальников, но все это – ничтожно мало. Я, например, знаю человека, который записал интереснейший рассказ Лазаря Кагановича, а сейчас работает с Молотовым (Феликс Чуев – М. З. ). Говорят, совсем не в плохой форме сейчас находится Никита Хрущев. Но все равно надо спешить…
Благородный и благодарный Луи стал одержим мыслью отдать «долг чести» Хрущеву, которого не без основания считал своим спасителем, а себя – его пожизненным должником. Да, надо еще сказать, что был мой друг хорошо знаком с дочерью Хрущева Юлией и ее мужем Львом Петровым. Он еще перевел с английского несколько сочинений Эрнеста Хемингуэя. Юлия тоже писала. Но ни она, ни ее муж никогда не высовывались, не бравировали своей приближенностью к Хрущеву. Вот они и устроили Виктору встречу с «опальным кукурузником» на даче последнего. Мой друг снял на кинокамеру свое общение с бывшим «первым коммунистом страны Советов». На Западе эта лента была встречена очень благожелательно. Окрыленный успехом, Луи упросил Льва Петрова записать воспоминания Хрущева. Дело, однако, не пошло. И тогда мой друг нашел, по-моему, очень удачный ход: подключил к работе сына Хрущева. Тот с радостью взялся за работу, чем очень порадовал отца. А когда подарил последнему редкий на ту пору портативный диктофон, Хрущев вообще возрадовался, как ребенок.
Как раз тогда меня вызвал Ю. В. Андропов:
— Мне доложили, что Хрущев пишет мемуары.
— Хрущев не пишет, а диктует свои воспоминания, — осторожно поправил я. — Однако пока ничего о них не могу сказать, поскольку не знаком с их содержанием.
— А надо было бы познакомиться! – недобро возразил Юрий Владимирович. — Хрущев – человек неуравновешенный и к тому же обиженный. Может легко пренебречь государственными интересами. Лучше всего, чтобы этих мемуаров не было вовсе. Но запрещать ему писать или поучать бывшего Первого секретаря нашей партии – не наше дело. А вот оберегать государственные интересы – наша прямая обязанность. Поэтому мы должны быть в курсе дела. Ты передай, пожалуйста, Луи, пусть не очень усердствует перед Хрущевым в благодарность за досрочное освобождение. Сам знаешь, у Хрущева руки повыше локтя в крови, и, выступая на съезде, он меньше всего думал о стране и о народе. Действовал по-хитрому: разоблачу Сталина — смою и свои грехи! Кто же станет разоблачать разоблачителя!?
Естественно, я поехал на дачу Луи, чтобы прослушав целиком хоть одну пленку, представить себе, как будут выглядеть мемуары бывшего «Первого». До тех пор у меня не было ни малейших оснований жаловаться на неустойчивость своей нервной системы, но даже малая часть прослушанной пленки вызвала у меня нечто вроде шока. Как мог такой невежа, не способный выразить даже самыми простыми словами свои мысли, более десяти лет править огромной державой и народом, веками располагавшими интеллектуальным колоссальным потенциалом?!
Из уст Хрущева лилась, как манная каша из волшебного горшка в известной детской сказке. МАЛОСВЯЗНАЯ РЕЧЬ, ПУТАННАЯ, С БЕСКОНЕЧНЫМ ЧИСЛОМ МЕЖДОМЕТИЙ, А ТО И ПРОСТО НЕВНЯТНЫХ ЗВУКОВ. Зачастую мысли наезжали друг на друга, и понять, о чем, собственно, речь, было никому не под силу. То и дело фраза обрывалась уже на половине, и нужно было иметь богатое воображение, чтобы понять, что предполагалось выразить во второй ее части. Но и в тех кусках, где текст содержал хоть какой-то смысл, возникали серьезные проблемы. Мне прежде не приходилось читать какой-либо прозы, где все персонажи были сугубо отрицательны, за исключением одного – самого автора. Доставалось многим: китайцам, французам и даже его лучшему другу Фиделю Кастро. О соотечественника и «партийных товарищах» и говорить нечего. Что же касалось отношений Хрущева с тогдашним руководством, и, главное, с Брежневым, то тут «пенсионер союзного значения» проявил себя далеко не таким безрассудным политиком, как приучил думать о себе. И в своих «Мемуарах» ни словом ни о ком из стоящих у власти не обмолвился, мудро заботясь о том, чтобы сохранить и для себя, и для всей многочисленной семьи все предоставленные Брежневым привилегии.
Составив довольно подробный синопсис по всем имеющимся у него пленкам, Луи вылетел в США, где договорился с известным издателем Горкиным. Условие поставил единственное: его фамилия никогда не прозвучит в связи с этой публикацией. Американцы, в свою очередь, потребовали: дайте пленки – оригиналы, чтобы можно било идентифицировать голос Никиты Хрущева. И нашли специалиста, который из всего этого словесного фарша испек великолепное блюдо. Им стал известный сейчас в нашей стране бывший первый заместитель госсекретаря США Строб Тэлбот. По сей день я не могу понять, как ему удалось расшифровать сбивчивые хрущевские мысли и выстроить хорошую логику повествования.
Дальше история с хрущевскими воспоминаниями развивалась следующим образом. Его безалаберный сын Сергей допустил «утечку информации» об отцовских трудах. Он воспринимал все происходящее, как некую увлекательную игру и даже с радостью рассказывал знакомым о том, что за ним следят аж две машины наблюдения. Хрущева меж тем вызвали в ЦК КПСС и провели с ним достаточно жесткий разговор. Некоторое время он был в глубокой депрессии, которая, конечно же, жизни ему не продлила. Все, однако, улеглось само собой после того, как книга бывшего Первого секретаря вышла в США. Для членов Политбюро ее изложили на трех страницах. Брежнев прочитал только первую и, не увидев себя, выбросил чтиво. Это был четкий сигнал исполнителям: забыть о существовании «воспоминаний».
Из высказываний Кеворкова, записанных мной в разное время: «Здесь используйте хорошую мысль Вилли Брандта (Вячеслав Ервандович хорошо знавал бывшего канцлера ФРГ, даже бывал в его загородном доме – М. З), которую он очень любил повторять: мир — это еще не все, но все без мира — ничто. / Вы, Михаил, вообще-то бойтесь своих желаний. Они имеют свойство осуществляться. / Если большая литература описывает личные взаимоотношения, маленькая — процессы, то мы с вами описываем политику. А бывший генеральный директор ТАСС Леонид Замятин любил спрашивать у журналистов: вы видели, как комар писает? Так вот политика еще тоньше! Не сомневаюсь, что вы мой намек поняли. / Если бы люди говорили лишь то, что знают, писали лишь о том, в чем уверены, то поток информации выглядел бы ручейком, и мы вами остались бы безработными — ТАСС никому был бы не нужен. / Этот порнофильм цензоры смотрели пять раз прежде, чем его запретить. / Мудреть, Михаил, надо быстрее, чем стариться. / Невежество не может быть аргументом ни при каких обстоятельствах. А гибкость — это плавный переход от одной точки зрения к другой. / Диалектика жизни такова, что чем эффективнее решается вопрос с хлебом насущным, тем острее встает проблема, связанная с хлебом духовным. Но переживается она намного проще первой. / Для человека вашего возраста у меня есть только один рецепт: много работать. Или. . . еще больше работать. / На всеобщем свинстве и пофигизме, если их даже признавать нормой, мир держаться все равно не может. / В чужой душе, сколь ни свети — всегда темно. Как материалист, вы мне можете возразить, но сути это не изменит. / Психологический парадокс заключается в том, что можно миллионы людей поставить на поле битвы за ложные, даже глупые идеалы (как военный человек вы это прекрасно должны понимать), но, как показывает опыт, невозможно найти хотя бы пару сотен людей, которые занимались бы убыточным бизнесом. Вот чего напрочь не понимают нынешние власти. / И никогда не забывайте, что самая магическая для человечества цифра «7»».
*
И моей книги «Через Миллениум или 20 лет на изломе тысячелетий»:
«Звонил Миша Гнидюк. Собирается приехать ко мне. Этот мужик всегда дорогой для меня гость. Хочется верить, что и я ему не в тягость. После разговора с земляком, меня вызвал Кеворков. Полагал я: генерал продолжит меня упрекать. Столько лет шеф «впаривал» ему информацию: в Багдаде всё спокойно. А какое на хрен тут спокойствие. Сам Комаров уходит. За ним последует Катеринич, а потом и Свиридов. Московский, Сопельняк, Ежов уже ушли. Задунайский, Нарышкин, Ярушин и я – в положении «Товсь!» Двух девок я в расчёт не беру – это технические сотрудники, ничего в редакции не решающие. Остались пятеро штыков. Два из них военные: Гондусов и Знаменский. А Вячеслав Ервандович начал меня уговаривать остаться! Да так складно и убедительно говорил, что я чуть было не развесил уши. Скоро мы начнём, — вещал мой босс, — повышать зарплату существенно. Спецкоры будут иметь 525 рублей. Другие корреспонденты – не менее 400. Так что пусть и Задунайский задумается. «А вам, Михаил Александрович, сам Бог велел изменить своё решение. По новому штатному расписанию заведующий таким подразделением, как ОВПР, положит в карман, как минимум 800 рублей. С премиальными зарплата зашкалит и за тысячу! Право слово, стоит вам подумать. Тем более, что Лысенко (наш кадровик – М. З. ) мне доложил: ваш оклад по должности и званию на журнале будет почти вполовину меньшим» — «Вячеслав Ервандович, для меня деньги не главное», — только и ответил я. И, наблюдая реакцию всегда невозмутимого разведчика, понял: он всё-таки надеялся меня сагитировать. Эта фишка с кадровиком – тщательно разработанная акция. А я его, стало быть, капитально разочаровал со своими патетическими козырями. Потом я поведал об этом разговоре Нарышкину и почти физически ощутил, как мальчонка прибодрился. Зачуяв скрип руководящего кресла, Андрюша готов уже отказаться даже от поездки в Болгарию. Ну и ладушки. Чинить ему козни я не собираюсь.
*
Сегодня пришлось освещать визит министра экологии ФРГ. Познакомился с послом ФРГ в СССР Клаусом Блехом. С грустью рассказал ему, что 12 лет учил немецкий, а вот приходится разговаривать по-русски. Потом проводил земляков на ридную Виннитчину. Скорее повинуясь давней привычке, а вовсе не по необходимости, вернулся на работу. И тут же был вызван к Кеворкову. В Вильнюсе опять какая-то заварушка. Вячеслав Ервандович хочет, чтобы её прокомментировали министр обороны или начальник Генерального Штаба. Сразу я заметил, что они оба этого делать не станут. «А, может, вы уже не хотите этим заняться?» — «Вячеслав Ервандович, давайте не будем препираться и прямо сейчас позвоним Дмитрию Тимофеевичу». Кеворков при мне позвонил Язлву по своей «кремлёвке». Конечно, я оказался прав. Министр сам отказался от комментария и достаточно жёстко отсоветовал это делать с НГШ генералом армии Михаилом Моисеевым. Это было дважды два, и мне очень было странно, что ушлый генерал не врубился в примитивность ситуации. Но всё-таки по его настоянию я в Министерство обороны поехал. В приёмной министра застал командующего округом Фёдора Михайловича Кузьмина. Обсудил с ним своё задание. Генерал сказал то же самое, что я говорил Кеворкову: слишком много чести Ландсбергису – каждый его чих комментировать руководителям министерства обороны. А тут и Язов с Ачаловым вышли в приёмную. Напомнил я Дмитрию Тимофеевичу, зачем пришел. «Владислав Алексеевич, потолкуй с Захарчуком. Я обещал его начальнику Кеворкову твой комментарий. Но лучше всего вызови по ВЧ Усхопчика и пусть он всё вам доложит». Мы с Ачаловым так и сделали. Тем более, что начальника вильнюсского гарнизона Володю Усхопчика я знаю ещё по Афганистану. Там же в приёмной я набросал интервью. Никаких танков в городе не было. Идёт выполнение приказов министров МВД и Министерства обороны о совместном патрулировании. Вернувшись в ТАСС, набрал его на компьютере и вместе с Комаровым опять отправился к Кеворкову. Мой заголовок «Белые нитки» Ладсбергиса» Вячеслава Ервандовича не устроил. В остальном не сделал даже косметической правки. «Никого я так не уговаривал остаться в ТАССе, как Захарчука. А он – ни в какую», — сказал зам. генерального, обращаясь к Комарову. «Мне тоже очень хотелось бы, чтобы он остался. Но Миша желает ездить на служебной «Волге» ГАЗ-24» — «Михаил Александрович, — не по-генеральски обрадовался Кеворков. — Если дело только в этом, то мы вам дадим 31-ю «Волгу» — даю слово. Оставайтесь!» — «Вячеслав Ервандович, я, конечно, благодарен вам за лестный отзыв обо мне, как работнике. Однако вы же первый перестали бы меня уважать, если бы я согласился на такие посулы. Вопрос решённый. И не будем к этому больше возвращаться. А я вам остаюсь благодарен за всё».
После этого бывший генерал КГБ достал из шкафчика початую бутылку моего любимого коньяка «Ани» и налил нам в широкие германские фужеры. А в это время по телевизору показывали, как Горбачёв красуется в Норвегии. В кортеже президента я насчитал 7 (семь!) ЗИЛов! Эту же технику нужно было двумя «Русланами» доставлять на родину Тура Хейердала.
*
17. 07. 91, среда.
И простой, и необычный день. Позвонил полковник Кузнеченков и сообщил, что с 8 июля сего года я назначен главным редактором ежемесячного журнала «Вестник противовоздушной обороны». Как писал мой любимый Гарик Губерман: «Не всякий миг пружинит в нас/ готовность к подвигам и бедам, / и часто мы свой звёздный час/ проводим, сидя за обедом». Ещё и потому, что прав был другой умный человек Эбнер-Эшенбах: «Спокойно ждать приучаемся мы лишь тогда, когда нам уже ждать нечего». Это я к тому, что вряд ли судьба и жизнь подбросят мне впереди большую карьерную высоту. А к этой я отнёсся, как это ни странно, более, чем сдержано. Шеф узнал о приказе лишь в кабинете Кеворкова, куда был вызван и где застал меня. После сообщения Вячеслава Ервандовича я сказал Николаю Яковлевичу, что действую исключительно в рамках табели о рангах: сообщая о своём новом назначении начальникам по нисходящей. Наверное, Комаров обиделся. При его гипертрофированном самомнении эта малюсенькая какуся в его огородик запросто может показаться мужику большой кучей говна. Но это не так, и я в дальнейшую свою прощальную речь насовал приличное количество комплиментов, как шефу, так и Кеворкову. Ничуть при этом не кривя душой, не испытывая неловкости за хвалу теперь уже бывшим своим начальникам. Будучи под их знамёнами, я никогда не позволял себе льстивого подобострастия. Памятуя известное русское изречение: «Хороший ученик даже если видит ошибки своего учителя, то молчит о них почтительно, ибо самые эти ошибки служат ему в пользу и наставляют его на прямой и истинный путь». После этих моих слов (да немножко высокопарных) Кеворков налил нам всем по рюмке коньяка. Мы чокнулись. У меня сильнее обычного дрожала рука. Когда мы вышли от генерала, Комаров взял меня под локоть: «Михаил Александрович, последняя просьба: сделайте интервью от начальника Генерального Штаба. Он к вам очень хорошо относится. А Серёжке Останину такое задание ещё не по плечу». Милостиво я согласился.
Дальше угостил в честь своего назначения Знаменского, Московского, Шестакова, Сульдина, Гондусова, Казьмина. Позвонил Пепи Карамитревой в Болгарию и Таисе в Винницу. Дома сообщил Татьяне о важнейшем своём событии лишь после того, как она накрыла стол. Выпили коньячку, поговорили о детях, за которыми мне вскорости предстоит ехать. Теперь это проще: я сам себе хозяин. Или почти что сам…№.
Сочинения В. Е. Кеворкова: «Кремлёвская оперетка», «Тайный канал», «Исповедь перед казнью», «Виктор Луи. Человек с легендой», «О чём говорят президенты? Секреты первых лиц», «Сорвавшаяся петля», «Сюртук». И – более тысячи газетных и журнальных публикаций.

Полковник в отставке Михаил Захарчук.