Михаил Захарчук: Сегодня, три года назад, из жизни ушёл мой старший товарищ, последний русский журналист Львова, Юрий Владимирович КИРИЛЛОВ.

Сегодня, три года назад, из жизни ушёл мой старший товарищ, последний русский журналист Львова, Юрий Владимирович КИРИЛЛОВ. Услышав эту весть, я, помнится, с грустью подумал: всё, что сейчас приходит на моей малой родине, либо смешное, либо дурное, но чаще – трагическое…
Юра был моим однокашником, однополчанином. Сохраняю о нём самые добрые и светлые воспоминания. Вместо обычных заметок по ушедшим друзьям, которые я именую поминальными молитвами, привожу здесь выдержку из своей книги «Через Миллениум или 20 лет на изломе тысячелетий». И потом – небольшое добавление к ней.

18. 04. 92, суббота.
Смотрел какую-то чешскую картину «Боны и покой». Фильмишко так себе, но я через него вдруг призадумался над текущими превратностями жизни. Есть в ней, безусловно, есть закономерность хотя бы циклического природного характера. Но решительно вся она всё-таки зиждется исключительно на случайностях. Как полагал Николай Чернышевский: «Случайности жизни безразлично порождают замечательных и не замечательных людей, безразлично благоприятствуют тем и другим». Нам в это не очень-то хочется верить, и мы повсеместно стремимся к предсказуемости, хоть минимальной прогнозируемости. Если их не наблюдается, почва под нашими ногами начинает качаться и даже ускользает. Из всех прогремевших над моей головой катаклизмов, включая государственный распад, развал армии, семейные неурядицы, — больнее всего мне даётся отсутствие стабильности. Через это я потерял веру и в себя и в мой народ. Мне, грешному, порой кажется, что русские люди, а я всегда беру шире (потому, какой же я русский – хохол) – славяне как пчёлы в ульях нарабатывают социальные опыты, оттачивают жизненные навыки для кого угодно, кроме себя самих. Мы не умеем ни работать, ни учиться по-настоящему. Не желаем извлекать опыт из массовой поступи на грабли, из миллионов шишек, образовавшихся после тех граблей. В который раз ловлю себя на эсхатолической мысли о том, что Бог, сделав мир, посмотрел, что «это хорошо» и махнул на него рукой. А Россию устроил для себя малым полигоном. И через те эксперименты мы — нищие, швыряющие деньги; бездомные, потому что сами рушим свои жилища; голодные от того, что кормим других; униженные через свою непомерную гордыню. Сколько в мире больших и малых стран? Ну свыше двух сотен – точно. И ни к одной не приставишь слова Тютчева: «Умом Россию не понять, / Аршином общим не измерить;/ У ней особенная стать -/ В Россию можно только верить». Ладно Губерман сказал в сердцах: «Давно пора, ебёна мать, умом Россию понимать». Но ведь кроме шуток, ну есть же конкретное предложение: что-то же нам надо делать! Ну нельзя же дальше так жить!
Впрочем, на моей родной Украине всё обстоит ещё, по-моему, хуже и печальнее.
Хочется в кого-нибудь влюбиться. Причём, сильно, сильно, чтобы родные и знакомые меня через ту дурость (седина — в бороду, бес – в ребро) жалели, хулили, сочувствовали мне. Хотя я же себя отлично знаю и если вдруг Бог бы мне и в самом деле ниспослал такое счастье, то я точно соответствовал бы формуле Франсуа Ларошфуко: «Порядочный человек может быть влюблённый, как безумный. Но не как дурак». Вспомнил об этом, когда пришло очередное письмо от Юрки Кириллова. Опубликовал я его стихи в «Вестнике ПВО», а мой ответсек Лёша Андрейцов разметил парню просто-таки смешные деньги. Юрка обижается. Дурачок. Скоро наши деньги вообще «подеревянеют» настолько, что мы будем исчислять их миллионами. Так говорит другой мой друг и тоже Юрий — Широченко. А я ему верю всегда априори.
Воспоминания по касательной
С Юрой Кирилловым мы раньше близких отношений не поддерживали. Он в «Красной звезде» обхаживал исключительно тёзку Беличенко. Тот изредка печатал стихи Кириллова. А потом так получилось, что большой мой друг, старший товарищ Борис Андреевич Чистов поехал во Львов редактором тамошней окружной газеты и там же ушёл на пенсию. Это именно Борис Андреевич взял на себя смелость и напечатал в газете «Советский воин», которую возглавлял в Сибирском военном округе мой материал о Высоцком, за что получил увесистый нагоняй от ГлавПУра. Пару раз я летал к нему в Новосибирск, а он дважды в год, когда проводились сборы редакторов в столице, наведывался к нам вместе с тезкой Рыбиным. Жена моя тоже в Чистове души не чает. Просто влюблена в мужика. Ну такой человек, что к нему все нормальные люди льнут. Никогда я не мог с Борисом Андреевичем наговориться вволю, всласть. Никогда мне не прискучивали его простые, прозрачные и щемящие стихи: «На житейских долгих километрах/ К радостным и горьким берегам/ Мне приносят вспугнутые ветры/ Запах яблонь в белые снега. / И тогда огни былых причалов, / Дикий хмель и поле без дорог. / Входят в мою душу как начало/ Будущих и прожитых тревог».
Когда Бориса Андреевича назначили редактором «Славы Родины» в городе моей юности Львове, мы встретились там лишь однажды. Связующим звеном между нами с тех пор и стал Юрка Кириллов. И вот в последнем письме, кроме недовольства из-за скудости гонорара, приятель сообщает: военный пенсионер Чистов потихоньку спивается в ставшей вдруг неродной Львовщине. С некоторых пор поэтому я стал бояться ему звонить. Элементарно страшился воочию, как говорится, убедиться в том, что самого моего большого бакинского друга вино сломило. В прошлом году набрался смелости и в день рождения Бориса Андреевича всё же нашёл львовский номер Чистовых. Оказалось, ко всем его бедам ещё и сердце подкачало: два инсульта. Даже на улицу не выходит. А мне всегда казалось, что этот человек сделан из железа…
«С рощами повенчанные склоны, / Гулкий стук созревших желудей, / Суетливых речек перезвоны, / Тонкий шёлк предутренних дождей. / Все они мне видятся, как небо, / Как слова, что говорила мать. / Я хочу, чтоб быль и даже небыль / Не могли всё это оборвать. . . »
Касаемо Юры Кириллова, то после окончания нашего училища, он остался служить во Львове в газете «Слава Родины». Быстро дорос до ответственного секретаря редакции. Его жена, жгучая красавица – выпусти на оперную сцену – Кармен готовая, — преподавала у нас в училище. Поговаривали, что из-за нее Юрка сильно запил – не знаю, врать не буду. А правда то, что с некоторых пор он «завязал» с «зелёным змием» самым железным образом. Кириллов всегда писал стихи. Впрочем, писал не то слово. Он их неустанно производил как японская установка по переработке горных пород. И заполнял ими все военные издания под завязку. В перестроечные годы поэзия стала на фиг никому ненужной. Юрка переключился на обыкновенную репортерскую работу и стал снабжать многие российские газеты и журналы добротными материалами из «западенского региона». Интернационалист до последней клеточки, Юрка воспринял развал Советского Союза, как личное оскорбление, но националистический Львов покинуть не решился. Прирос к городу, ставшему с некоторых пор мачехой для всех проживающих там русских людей. Если вдуматься – величайшая людская трагедия, которую, как следует, мы до сих пор не осмыслили.
На мой взгляд, поэзия не может быть мужской, женской, военной, шахтёрской, студенческой и т. д. Но в советские времена существовала военная поэзия, как был военный театр, военная проза, военная философия и т. д. Моё общение с Юрием Кирилловым – характерный срез поэтической советской эпохи. Что видится из следующих её документов.
Премия офицеру – поэту
Союз писателей СССР присудил литературную премию имени К. Симонова за 1991 год ответственному секретарю редакции газеты Прикарпатского военного округа «Слава Родины» полковнику Юрию Кириллову за книгу стихов и поэм «Стезя». Он был выдвинут на премию комиссией по военно-художественной литературе Союза писателей Украины. Эта награда ежегодно присуждается писательской организацией страны за лучшее произведение на военно-патриотическую тему. Жизнь показывает, что, как и в былые времена, капризная поэтико-лирическая муза не обделяет искренним вдохновением военных людей. Офицер-журналист Ю. Кириллов продолжает традиции советской военной и фронтовой лирической поэзии, у истоков которой стояли Эдуард Багрицкий, Михаил Светлов, Александр Твардовский, Константин Симонов, Семен Гудзенко и другие. Подполковник М. Захарчук, спец. корр. ТАСС, 13 мая.
Актуальная беседа с армейским поэтом: «Строки, рожденные жизнью и службой»
Недавнее присуждение Союзом писателей СССР премии имени К. Симонова полковнику Юрию Кириллову — событие вроде бы рядовое на фоне последних бурных общественных потрясений. Однако многочисленным любителям поэзии, тем, кто к ней так или иначе причастен, ясно, что на отечественном Парнасе произошел некий прорыв. Впервые этой престижной премии, учрежденной еще в 1979 году за лучшее произведение на военно-патриотическую тему, удостоен литератор не из Москвы, да к тому же еще и человек в погонах. Но главная причина, побудившая меня искать встречи с поэтом из Львова Кирилловым, — его творчество: плодотворное, искреннее и мужественное, в котором продолжаются лучшие традиции советской военной и фронтовой лирической поэзии. Более двух десятилетий я читаю стихотворения этого офицера-журналиста, знаю его как коллегу и единомышленника.
— Юрий Владимирович, общеизвестна истина, что жизнь поэта, его образ мыслей, биография, философское восприятие мира — все это и еще многое другое выражено в его стихах. Тем не менее расскажите вкратце о себе. Как мне представляется, ваша биография очень характерна для людей именно вашего поколения.
— Я родился за год до начала войны в деревне Романка Ивановской области. Поэтому каким было мое детство, подробно рассказывать не стоит. Семья жила впроголодь, но стойко выдержала все лишения. В 1958 году окончил Ивановский энергетический техникум. Работал слесарем на хлопчатобумажном комбинате в Кинешме, литературным сотрудником городской газеты «Приволжская правда». Потом пришло главное дело моей жизни — служба. После учебного подразделения стал командиром танка. С этой должности в 1961 году поступил во Львовское высшее военно-политическое училище на факультет журналистики. С тех пор и работаю в военной печати. Сначала служил на Дальнем Востоке, потом — в Южной группе войск, в Венгрии. Последние годы — ответственный секретарь редакции газеты «Слава Родины» Прикарпатского военного округа.
— Таким образом, именно служба, вся ваша жизнь, если так можно выразиться, постоянно переплавляются в поэзию?
— Да, иногда — напрямую, но чаще — опосредствованно. Поэзия ведь очень тонкая материя, не всегда поддающаяся логическому осмыслению и анализу. Порой невозможно объяснить, почему иной раз пишешь стихотворение за час, а, бывает, над двумя строчками бьешься днями, даже неделями. Как нельзя порой понять, почему «заболеваешь» конкретной темой.
Но вообще-то вы правы: жизнь любого поэта — в его стихах. Скажем, последняя моя поэма «Наследники» автобиографичная. Отец и два моих брата воевали (Николай погиб в Польше в 1944 году). Причем отец освобождал Венгрию, о чем часто рассказывал (он умер в 1964 году). И так уж случилось, что мне довелось пять лет служить именно в тех местах, где отец «четвертую военную весну по Венгрии в кирзачах протопал».
Прошу прощения за самоцитату, но она сейчас непроизвольно всплыла в памяти. Так мог ли я об этом не написать? И, вероятно, еще не раз вернусь к отцовским рассказам о минувших страшных боях. Его хриплый, прокуренный голос, его неистовый утренний кашель, да что там говорить, — вся его тяжелая, но праведная жизнь всегда будут со мной. Всегда. Это не приличествующая моменту фраза, а в моем возрасте уже вполне твердое жизненное кредо.
— Действительно, героика-патриотическая тема или, скажем так, военная наполненность характерны для большинства ваших произведений. Но в то же время стихотворения «За всё в ответе», «Разговор о кураже», «Право вдов» и «Чернобыль. Лето 1986 года», «Заспинники», «Позднее прозрение», «Дело» — уже не только и даже не столько военно-патриотические. . .
— Так это же вполне естественно! Жить в наше бурное, противоречивое время с постоянными творческими устремлениями в прошлое невозможно. Поэтому и пишу о сложностях нашей перестройки, о том, как вижу её сам, что думают о ней мои побратимы по армейскому строю. Мой лирический герой (пусть это не прозвучит выспренне), как правило, — человек нелегкой судьбы. Он ищет и находит, борется и побеждает, иногда ошибается. Но при этом всегда нацелен на поиск истины и, если хотите, идеала, никогда не удовлетворяется достигнутым. Повторяю, я не ограничиваюсь рамками своей любимой и, может быть, главной в жизни тематики. Стараюсь, насколько позволяет мне творческий потенциал, выходить на проблемы, волнующие людей разных профессий, взглядов, настроений и позиций. Я живу среди своих героев, не стараюсь их поучать, наставлять, просто делюсь с ними выстраданным. И оптимизма не теряю.
— Вы — русский человек, русский поэт, но много лет живете на Украине. В вашем творчестве никогда не исчезает тема любви к украинскому народу, его языку, истории. Вы переводите стихи десятков украинских поэтов. Не из конъюнктурных ли соображений? Что стоит за этой позицией?
— Чувствую подтекст в вопросе, поэтому поясню: ещё никто и никогда не упрекал меня в корыстолюбии или политической ангажированности. Нет для этого оснований! Зато примеров, из которых читатель может сделать правильные выводы, сколько угодно. Вот один из них. Несколько лет назад я написал стихотворение «За все в ответе». В ряде союзных изданий его отклонили перестраховщики от литературы. Присматриваясь к гласности, они говорили: узнаем, как долго эта перестройка продержится. Короче, не смог я «протолкнуть» в прессу стихи, написанные родным мне языком. И тут пришли на помощь украинские поэты. Львовянин Роман Кудлык перевёл стихотворение на украинский, и впервые оно увидело свет на страницах журнала «Дзвин» («Колокол»). Лишь значительно позже был литературно «узаконен» русский вариант — в журналах и книгах. По-моему, данный случай красноречиво доказывает, что наше поэтическое братство не распалось, как это произошло с заидеологизированными государственными структурами.
С другой стороны, я — военный человек, живущий на Украине, просто обязан нести русскому читателю творчество украинских побратимов по перу. Насколько это важная для меня обязанность, можно судить хотя бы по последнему сборнику «Стезя». В нём переводы Миколы Петренко — «Освобождение из концлагеря», «Солдатские вдовы», «Еще не время для привала»; Романа Лубкивского — «Послевоенный гербарий»; Петра Осадчука — «Дети войны», «Память земли»; Анатолия Тарана — «Слово ветерана», «Солдатское поле»; Миколы Романченко — «Мчатся в бессмертие конники», «У памятника освободителям Львова»; Анатолия Михайлевского — «Здесь шли бои. . . », «Отдаленный гарнизон», «Серебряные солдаты»; Ивана Шкварко — «Военная судьба»; Василия Фольварочного — «Верь, отец!. . ». Учтите, выбрал я лишь «самое-самое». Вообще же из своих переводов я мог бы сделать уже не один сборник. А вы говорите: конъюнктурные соображения!
— Итак, вы смотрите в будущее с оптимизмом? Но не переведётся ли, не исчезнет ли поэзия на военно-патриотическую тему из-за тех радикальных изменений, которые сейчас происходят в обществе, в армии?
— На первый вопрос ответ однозначно положительный, ибо я по природе своей оптимист. Не сомневаюсь и в том, что военная поэзия, во всяком случае, в обозримом будущем, не будет предана забвению. Прошедшее требовательную проверку временем, закаленное в горниле сражений мастерство художников старших поколений, помноженное на талант наших современников (я не называю имён, они у всех на слуху), — это такая мощная среда, которая еще на долгие годы останется великим стимулом движения вперед военной поэзии. Но при этом бесспорен и тот факт, что многое ей придется переосмыслить. Как именно это будет происходить, сказать не берусь. В одном уверен: «Душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь». Беседу вел подполковник Михаил Захарчук, военный корреспондент ТАСС. Москва — Львов.
*
Вынужденное послесловие
«Отправляя 16 июля этот материал, подписанный, как обычно, псевдонимом (их у нашего коллеги было немало, ибо приходилось маскироваться) он сделал короткую приписку: «Дорогие мои! Передаю текст. Готовлю новые. Ваш ЮК».
Это были последние слова бессменного автора и верного друга нашего еженедельника Юрия Владимировича Кириллова, полковника в отставке. Последним, увы, оказался и переданный им материал. Спустя несколько дней после этого он скончался — не выдержало сердце… 27 августа Юре исполнилось бы 77 лет.
На Украине, да и на просторах бывшего Союза, Кириллова знали (и будут, надеюсь, чтить и помнить) не только как журналиста, но и как талантливого поэта, члена Союза писателей СССР и Национального союза писателей Украины, автора нескольких книг, одна из которых — сборник стихов и поэм «Стезя» — в 1991 году получила премию имени К. М. Симонова, а сам Кириллов назван первым армейским поэтом, удостоенным такой награды.
Как минимум четверть века из прожитых 76-ти Юра служил сначала «Деловому…», а в последние годы и «Новому вторнику». Подчеркну: именно служил, ибо, являясь собственным корреспондентом еженедельника де-факто, на довольствии у редакции не стоял и жалованья никакого не получал, не считая изредка отправляемых во Львов гонораров.
Как верно заметил Николай Васильев, недавний главред и гендиректор газеты «Трибуна», собкором которой в разные годы работал Юрий Кириллов, ушел последний русский журналист во Львове.
Можно сказать, на его глазах из процветающей и братской советской республики Украина, «благодаря» расплодившимся на Западе националистам, перекрашивалась в цвета антисоветизма и русофобии. Юрий Владимирович остро переживал эти негативные процессы, особенно активизировавшиеся на Западе страны, и пытался с помощью своего оружия — пера — предупредить о надвигающейся угрозе в лице возрождающегося из пепла национализма. Он одним из первых (если не сказать — первым) стал передавать в редакцию гневные статьи о поднимающих головы бандеровцах, призывал тогдашние украинские и российские власти остановить, пока не поздно, их второе пришествие…
Но его, увы, не услышали ни по ту, ни по эту сторону воздвигнутой границы. И теперь пожинают горькие плоды.
Мы в редакции всегда удивлялись мужеству этого человека, истинного патриота России, волею судьбы оказавшегося «за рубежом».
В последнее время он жаловался на сердце, стал плохо видеть, но, несмотря на болячки, продолжал строчить, словно из пулемета, свои боевые строчки. Набирать и передавать тексты ему помогала его верная подруга Жеоржетта Ивановна. Смерть мужа, кстати, застала ее в Иванове, куда она по просьбе супруга ездила проведать его родственников, но из-за разорванных связей с Украиной и разорванного же авиасообщения между нашими странами, вынуждена была на похороны мужа добираться во Львов… через Молдавию.
«НВ» осиротел на украинском направлении — это истинная правда. Кто теперь будет писать об Украине так, как писал Юра, мы не знаем».
Леонид АРИХ, главред «НВ».

Михаил Захарчук