Виктор Баранец: ПЕТРОВИЧ

Мой давний знакомый и сосед по дому майор в отставке Петрович знает, что я обычно возвращаюсь с работы домой около десяти вечера.
И потому заранее выходит на встречу. Но если утром он поджидает меня на лавочке у подъезда с густой алюминиевой щетиной на желтом, как спелая дыня, лице и выцветшей армейской куртке, то вечером измученная раком его доброглазая физиономия лоснится праздничной чистотой, а старая советская полевая форма выглажена, как для строевого смотра.

Даже при жадном свете уличного фонаря его сильно изношенные форменные «военные» туфли сверкают ртутным блеском рыбьих морд.

Он словно по взлетно-посадочной полосе нетерпеливо прогуливается по асфальтовой дорожке вдоль гаражей, заложив руки за спину.

В этот момент он чем-то напоминает мне авиамеханика, блестяще сыгранного Смирновым в фильме «В бой идут одни старики» — того самого, который с собачьей преданностью ждал возвращения своего комэска с боевого задания.

Желтый свет фар моего Фольксвагена вырезает из темноты седую голову Петровича и от этого она кажется мне еще белее.
«Лунное серебро седины», мельком думаю я по своей маниакальной привычке подбирать свежие словесные краски.

Петрович – глубокий отставник, службу закончил инженером полка ПВО. Лет двадцать служил на казахстанских полигонах. Потому частенько, с гордостью бойца, бравшего Берлин, говорит: «Я всю жизнь песок на полигонах жрал».

В нашем генеральско-полковничьем доме на Рублевке он получил жилье, как и я – нам после долгого мыканья по чужим углам по блату предложили тут залитые водой во время аварии квартиры, а другого варианта у нас не было- «Откажетесь, еще лет 10 жилье ждать будете!».

Мы жили в разных подъездах и общались поначалу крайне редко – на уровне «привет-привет». А когда я узнал, что Петрович инженер ПВО и хорошо разбирается в зенитных ракетных системах, то стал частенько обращаться к нему за консультациями, дабы не смешить народ журналистскими профанациями.
Во время войны с грузинами Петрович прочитал мне «под луной» серию лекций о системе С-200, которую Ющенко продал Саакашвили. Ракетой С-200 украинцы сбили полдюжины российских боевых самолетов, включая «тушку»…

Петрович помогает мне парковаться, хотя в этом нет никакой необходимости.

Это уже у нас, как ритуал.

В прошлом году Петровичу сделали какую-то сложнуо операцию на ноге, он прихрамывает.

Он долго после госпиталя не курил и не выпивал.

Теперь же потихоньку «нарушает лечебный режим».

Он дает мне команды «левее-правее», сигнализируя красным глазком сигареты, припрятанной от жены в носке под штаниной.
Я знаю, что в этот самый момент моя жена, разогревшая ужин, повисла на подоконнике, взглянув перед этим на часы.
Через 5 минут она откроет мне дверь без звонка.

Время пошло.

Я выбираюсь из машины и Петрович встречает меня таким веселым приветствием, словно я Гагарин, только что вернувшийся из космоса.

Я жму ему руку и поднимаю горячую крышку капота — эта тактическая маскировка нужна мне для избежания строгого выговора от жены.
В углу гаража, за ящиком — бутылка недопитой водки. В бардачке — теплая и размякшая, как голая африканка в постели из фольги, плитка недоеденного шоколада «Гвардейский» (зимой старая шоколадина была твердой, почти как гранит).

Я ненавижу закусывать водку шоколадом, хотя Петрович говорит: «Само то».

В бардачке же я радостно нахожу и пачку прошлогодних сухариков — они мне кажутся омарами в «Национале».

Звонко струится водка в пластмассовый стаканчик, нежно обнятый инженерной рукой Петровича.

Я не вижу его лица в этот момент, но догадываюсь, что у него такое выражение, словно сам Президент Путин сейчас в Кремле прикрепляет ему на грудь Золотую Звезду Героя Российской Федерации.

Мы начинаем закусывать и я спрашиваю у Петровича:

— Так на чем мы вчера остановились?

— На авиамишенях, — тоном курсанта-отличника ответствует Петрович.

— Да-да. Помню. Так вот, Петрович, скажи мне, а если вдруг по этой самой авиамишени наша ракета промажет, то она ведь черт знает куда может улететь? Или там есть система самоликвидации?

— Никакого промаха!!! — грозно рычит Петрович, — никакого промаха! Мы эти мишени, бля, всегда снимали с неба, как сонную муху с потолка, товарищ полковник! Сто процентов гарантии!

— А если, скажем, реальный американский самолет поставит помехи, — тогда что? — продолжаю наседать я на Петровича, цедя по второй, — ракетка наша — тю-тю?

— Нам американцы во Вьетнаме ставили помехи, — это да. И долго мы в небо без толку лупили. А потом приехали из Москвы золотые головы, привезли кое-какие устройства и мы снова штатовские самолеты по пять штук в день стали валить!

Мы курим и беседуем.

Дождь весело шпарит по крыше гаража.

В свете фар я вижу густые желтые стропы июньского дождя.
И
жену, которая под красным зонтиком несет нам еще два мужских.

— Вы что тут делаете? – строго спрашивает она, интенсивно беря ноздрями пробу воздуха.

— Да вот, — говорю я растерянно, — это… что-то омыватель стал барахлить… Петровичу решил показать…

— Да-да, — живо говорит Петрович, — видимо, незамерзайки мало было залито!

— Все хорошо было залито, — с подтекстом отвечает Ира, — подавая Ивану зонт.

Мы расходимся у подъезда.

После ужина я вышел на балкон покурить.

Петрович тоже курил на своем балконе, — я видел белое пятно его майки и алый глазок его сигареты.

— Жаль, мы толком так и не поговорили, — грустно сказал он сквозь шум дождя.

— Еще поговорим! — крикнул я ему.

Музыкально шел июньский дождь, разляписто играя в ночи на листьях лип и берез, на оцинкованной крыше гаража, на кустах увядающей сирени.

Когда Петровичу стало больно передвигаться, жена купила ему инвалидную палочку. С ней он пару раз выходил вечером встречать меня у гаражей.

А потом меня больше месяца не было дома, — я скрывался на даче, в подмосковных бурьянах, от коронавируса.
Недавно же поздним вечером приехал в свой дом. Но прежде мне надо было выбросить две пустые бутылки из-под водки в мусорный бак. Полная – «для Петровича» — был припрятана в багажнике, под запаской.

В мусорном баке при свете уличного фонаря я увидел торчащую среди хлама новенькую инвалидную палочку Петровича. Она чем-то напоминала мне надломанный поминальный крест.

С тех пор Петрович больше никогда меня уже не встречал…

А я даже не знаю номера его домашнего телефона. Да и что толку?

На кладбище, как известно, телефонную трубку никто не поднимает.

Виктор Баранец