Марлен Дитрих — она же Мария Магдалина фон Лош
В это трудно поверить. Это даже просто в голове не укладывается, однако у героини нашего повествования Марлен Дитрих — были любовные связи: с Эрнестом Хемингуэем, Эрих Мария Ремарком, Жаном Габеном, Франклином Делано Рузвельтом, Адольфом Гитлером, Чарли Чаплином, Дуайтом Эйзенхауэром, Джоном Кеннеди, Жаном Кокто, Френком Синатрой, Морисом Шевалье, Эдит Пиаф, Витторио де Сика, Альфредом Хичкоком, Стенли Крамером, Юлом Бриннером. Причем, перечислены ведь только имена из «высшей лиги игроков ХХ века», которые до сих пор у нас на слуху.
Если же опуститься во «второй дивизион» любовников, а потом к ним приплюсовать сотни мужчин и женщин вообще как бы случайно оказавшихся в постели «Марлен — белокурой Венеры», то даже очень смелое воображение начинает пробуксовывать: неужели подобное возможно?
И, тем не менее, — возможно.
Однако, самое поразительное — даже не численность любовников Марлен Дитрих (хотя молва и утверждает: в этом смысле ее никто в прошедшем веке не переплюнул), а то, что наша героиня всех их пережила! Да, да, дорогой читатель, она умерла весной 1992 года, когда Ельцин и Гайдар организовали нам «лихие годы» имени себя и начинали «опускать» всех нас в их дерьмовый «свободный» рынок.
Поистине удивительной жизнью наградил Бог эту самую известную в мире немку Марию Магдалину фон Лош (Марлен Дитрих – псевдоним)!
В 1923 году она снялась в своем первом фильме «Маленький Наполеон». К моменту замужества Мария уже носила свой, ставший впоследствии мировой легендой псевдоним. И периодически надевала мужские пиджаки и брюки – это её личное ноу хау. Дитрих утвердила себя кино-дивой именно в мужском костюме. Во времена Второй мировой войны она вообще не будет снимать военной формы, выступая с многочисленными, как бы мы теперь сказали, шефскими концертами.
Потрясающими странностями натуры, особо изощренным пониманием семейных уз Дитрих отличалась всегда. Расценивая мужа Рудольфа по жизни не выше домашней утвари, она, тем не менее, формально с ним не рассталась. Когда же с Рудольфом однажды приключилась обыкновенная почечная колика, Марлен поставила на уши весь Голливуд, разыскивая доктора и лекарства «для милого Паппи», с которым после отъезда за океан никогда больше не жила как жена с мужем.
Дочь свою Дитрих тоже любила, но очень странною любовью. Для Марии она никогда и ничего не жалела (впрочем, как и для всех своих многочисленных родственников, всю жизнь оплачивая все их счета). С другой стороны могла изуверски издеваться над девочкой, подвергая ее почти что средневековым пыткам. В тринадцать лет актриса отдала Марию для «обучения жизни» одной из своих подруг. . . опытной лесбиянке! И совершенно искренне при этом считала, что поступает верно. Когда дочь без ее ведома вышла замуж, Марлен взбесилась и до синяков поколотила строптивицу. Ну так и Мария по достоинству «отблагодарила маму». Став пожилой певицей, матерью четырех сыновей, она написала книгу «Моя мать — Марлен», где были и такие потрясающе-жуткие строки: «Ноги у нее ссохлись и не действуют. В алкогольном угаре она подстригает свои волосы маникюрными ножницами и красит их в розовый цвет, оставляя грязные белые пряди. Ушные раковины у нее обвисли, а зубы, которыми она всегда так гордилась, ибо они были ее собственными, почернели и стали ломкими. Левый глаз почти прикрыт. Когда-то прозрачная кожа стала пергаментной. Она распространяет запах виски и телесного распада». И эти откровения дочери Марлен Дитрих прочитала, сходя в гроб! Шекспир может отдыхать. . .
Гитлер особенно благоволил к Марлен. Сам не чуждый трансвестизму, как философии и физиологии, он не просто рассчитывал на взаимность актрисы (и, кстати, получал ее!), но вынашивал и далеко идущие планы по выращиванию из Дитрих символа «женщины новой Германии» — супер свободной и раскованной. Всем своим поведением, сутью тогдашнего собственного мировоззрения она, как нельзя лучше, и подходила под такой проект фюрера. Да и как политик «новой формации» он ей чрезвычайно импонировал. Марлен уже готова была последовать за новоявленным мессией из Австрии, как говорится, на край света, но тут (пути Господни — неисповедимы!) на ее орбите появился более гениальный австриец: Джозеф фон Штернберг, работавший в Голливуде. От встречи этих двух художников и появилось впоследствии величайшее секc диво Фатерланда и всего мира.
В первых своих голливудских фильмах «Обесчещенная», «Шанхайский экспресс», «Кровавая императрица» Штернберг тщательно культивировал мужеподобный облик Марлен: «Я видел как она носит мужской костюм, высокую шляпу и подобные вещи еще в Берлине, и именно такой я показал ее в фильме «Марокко». Предметы мужского туалета она вообще носила с большим шармом, и я не только хотел слегка коснуться ее сексуальных ориентиров, но так же продемонстрировать, что ее чувственная притягательность обусловлена не только строением ее удивительных ног».
О ногах Дитрих следует сказать отдельно. И не только потому, что они были застрахованы на миллион долларов, а все мировые компании, выпускавшие чулки, боролись за право воспользоваться ими для рекламы. И не потому вовсе, что она носила туфли только ручной работы стоимостью в несколько тысяч долларов и никогда не надевала босоножек, ибо считала, что открытые пальцы — вульгарность для плебеев. Дело все в другом. В тридцатые годы кинематограф вообще не раздевал женщин. Эротика на экране демонстрировалась только намеками и полунамеками. Поэтому Штернберг в каждой картине заставлял Марлен «работать ногами» до исступления. И она их поднимала в разные стороны и в разных ракурсах. И происходило кинематографическое чудо, неподвластное времени. Оказалось, что еле заметные краешки чулочных подвязок на обворожительных ногах Дитрих и по сегодня способны возбуждать зрителей больше, нежели самые откровенные сексуальные видеосъемки. Скажу вам, читатель, и больше. Похоже, что в искусстве эротики Дитрих вообще оказалась неподражаемой ибо умела соблазнять (безразлично женщин или мужчин) одними глазами, позой, какими-то магическими импульсами, от нее исходящими, но более всего — голосом, не очень сильным, прекрасно модулированным, способным передавать тончайшие нюансы страсти. В этом смысле я безраздельно верю великому и любимому писателю Эрнесту Хемингуэю, который изрек однажды: «Даже если бы у нее не было ничего другого, кроме голоса, им одним она могла бы разбивать сердца! Но у нее есть еще прекрасное тело и неподвластная времени прелесть лица. Не имеет значения, как она разбивает твое сердце, потому что она снова возродит его».
Всю жизнь Дитрих преклонялась перед Штернбергом. На площадке вела себя как служанка, ловила каждое его слово, всегда носила с собой термос с его любимым бульоном и никогда не капризничала. Она прекрасно понимала, чего от нее хочет Штернберг в творческом плане. С прусским упорством и железной дисциплиной актриса ковала себе американский успех, внося собственный блеск в каждую роль, будь то замызганная цыганочка или блистательная землячка-императрица Екатерина Вторая. Все, кому посчастливилось сниматься с этой экстравагантной немкой, бывали восхищены ее энергией, работоспособностью и умением вникать в самые микроскопические производственные пустяки. Еще Дитрих знала и ценила силу фотографии, как одного из способов достижения успеха и самоконтроля. Благодаря в основном фотообъективу, она великолепно узнала все свои сильные и слабые стороны, узнала, как должна и обязана выглядеть в той или иной ситуации даже, если не рабо-
тала перед кинокамерой. А в перерывах между работой на съемочной площадке учитель и ученица предавались бурному сексу. У обоих на сей счет был за плечами немалый опыт и, тем не менее, они каждый раз совокуплялись в столь запредельном экстазе, которого никогда не добивались с другими партнерами. Когда эти два тела соединялись, между ними случался разряд, который разумному объяснению не поддавался.
Не знаю, стоит ли особо педалировать то обстоятельство, как жаждали вожди третьего рейха вернуть в страну «из вражеского логова» самую прославленную германскую актрису фон Лош из семьи прусских офицеров! Но так было на самом деле. Когда Дитрих всё же порвала свои отношения со Штернбергом, к ней приехал германский консул и стал ее настойчиво уговаривать вернуться на родину. В руках он имел неотразимый аргумент — пачку немецких газет, которые с привычным единодушием писали, что вся Германия ликует и рукоплещет своей землячке, которая, наконец-то, уволила вонючего еврейского режиссера Штернберга. Этот американский прихвостень и ставленник еврейской мафии принуждал играть нашу прославленную, непревзойденную актрису исключительно падших женщин, проституток и вообще порочных особ. И ни разу не дал ей возможности воплотить в жизнь образа достойного гражданки великого рейха. Теперь весь германский народ ждет от своей славной дочери следующего решительного шага: она должна вернуться на родину и встать у руля всей германской киноиндустрии. Любое промедление в этой ситуации — есть вода на мельницу голливудско-еврейской мафии, протянувшей свои щупальца по всему миру.
Дитрих отвергла предложение консула.
В 1939 году Марлен, наконец-то, получила гражданств США. В первый же день второй мировой войны она вылетела с труппой голливудских артистов в Европу. Создала там антифашистское радио, вещающее на Германию. Выступала затем на всех фронтах, где сражались американцы. Была награждена впоследствии американской медалью Свободы, французскими орденами «Кавалер Почетного легиона» и «Офицер Почетного легиона».
О фронтовой жизни Дитрих вообще написано едва ли не больше, чем до нее и после — такой богатой и насыщенной была та жизнь. В те трудные годы Марлен перестала быть киноактрисой (хотя снялась в пяти фильмах), став певицей. Вдвоем с собственным конферансье она выступала на походных сценах, которыми чаще всего служили салоны открытых джипов. Всегда окруженная восторженной толпой американских
«джи-ай», проникновенно пела свою знаменитую песню: «Где ты, мужчина?» С юношеских лет не знавшая недостатка в поклонниках, в годы войны она была ими пресыщена и перекормлена, как Верещагин из «Белого солнца в пустыне» икрой. По некоторым, не вполне подтвержденным данным, во фронтовых условиях Марлен Дитрих переспала с полутора тысячей солдат, офицеров и генералов! (Учтите, читатель, что цифра мною, на всякий случай, занижена).
«Это правда, — спрашивали Дитрих дотошные журналисты, — что вы спали с генералом Дуайтом Эйзенхауэром прямо на передовой?»
Марлен делала удивленно-круглыми свои неповторимые бездонные глаза и отвечала по-американски врастяжку: «Да вы что, ребята! Айк ведь
никогда и на передовой-то не бывал».
И поди разберись: не спала с ним вообще или только на передовой не спала. Ее пожилой конферансье часто журил свою патронессу: «Мэм, вы
бы пожалели себя. Ну нельзя же давать каждому встречному и поперечному. Поберегите хотя бы свое здоровье, если вам на честь наплевать!»
Она отвечала без всякой обиды, томно закатив глаза:
— Ах, дорогой мой Джек! Они такие милые, когда просят. . . А потом ужасно счастливы, когда получают. Ну, как им откажешь, да еще если знаешь, что некоторые будут убиты. . .
. . . Оставаясь сама с собой наедине, Марлен снимала с себя тяжеленные вериги легенды и славы. И записывала в дневнике аккуратным готическим почерком: «Я бы охотно жила на простом крестьянском дворе вместе с коровами, утками, курами, лошадьми, где один день похож на другой и только смена времен года вносит изменения в работу». Читаешь это, и кажется, что перед тобой — типичная представительница немецкой женщины, для которой весь смысл жизни состоял в трех «К» — Kinder. Kuche. Kirche. (дети, кухня, церковь – М. З. ) Как бы не так. Уже будучи древней старушкой, она однажды сунула под нос своему зятю собственные розовые трусики:
— Ты чувствуешь запах? Это президент Соединенных Штатов облил меня своей спермой с головы до ног! Такой был мужчина!
А когда великий земляк Ремарк упавшим голосом признался своей тайной любви, своей «сентябрьской, возлюбленной, октябрьской возлюбленной, ноябрьской возлюбленной, возлюбленной ниспадающего года, нисходящего солнечного сияния»: «Марлен, я — импотент», она со вздохом облегчения сказала:
— Ну, слава Богу! Значит, мы сможем просто разговаривать, любить друг друга и все будет так мило уютно, без этого потения и напряжения!
Двадцать лет крутой парень Жан Габен уговаривал Марлен выйти за него замуж, нарожать детей. Она отказывалась. Он ее бил страшным боем.
Она его преследовала везде. «Какого черта ты за мной шляешься!»- негодовал великий Габен. «Я просто хочу тебя поцеловать!» Когда он женился, Дитрих слегла от горя. Когда умер, стала называть себя вдовой.
Тридцать лет Марлен крутила любовь с Хэмингуэем. А когда ей перевалило за семьдесят, путешествовала (между прочим, бывала и у нас в СССР!) со своей «новой любовью» двадцатилетней канадкой Жинетт Вахон. И поди после всего разгадай, что это была за женщина. И женщиной ли она была, в конце концов, а не космической пришелицей?. .
Марлен Дитрих, люто презирая всех своих биографов, в том числе и собственную дочь, — сама творила свою легенду до последних лет жизни. В сторону романтики, разумеется, творила. Годами она совершенствовала сценарий собственных похорон, выписывая в нем до крохотных и нелепых деталей всю процедуру погребения. Красные гвоздики должны были держать в руках те мужчины и женщины, кто с ней предавался любовным утехам, белые — те, кто врал об этом. Даже реплики у собственного гроба и ссоры прогнозировала.
Свершилось все лишь отчасти. Но главную тайну своей жизни Марлен Дитрих унесла в могилу. Последнее свое интервью, данное кинодокументалисту Максимилиану Шеллу, велела обнародовать лишь в 2022 году. Поживем, может быть, узнаем тайну неповторимой Дитрих. . .
P. S. Когда Марлен Дитрих приехала в Советский Союз ее спросили: «Что бы вы хотели увидеть в Москве? Кремль, Большой театр, мавзолей?» И она тихо ответила: «Я бы хотела увидеть писателя Паустовского».
То, что произошло на одном из её концертов, дальше стало легендой. На сцену вышел, чуть пошатываясь, Константин Георгиевич. Мировая звезда, подруга Ремарка и Хемингуэя опустилась перед ним на колени. Дорогое платье было узким, нитки стали лопаться и камни посыпались по сцене. А она поцеловала его руку. Потом Паустовского усадили в кресло и зал, отбив ладони, затих. Марлен Дитрих сказала, что самым большим литературным событием в своей жизни считает рассказ Паустовского «Телеграмма», который она случайно прочитала в переводе в каком-то немецком сборнике. «С тех пор я чувствовала некий долг — поцеловать руку писателя, который это написал. И вот — сбылось! Я счастлива, что я успела это сделать. Спасибо!»
Михаил Захарчук
