Михаил Захарчук: Спасибо тебе, родня моя Армия!

14 января 4:43

Михаил Захарчук: Спасибо тебе, родня моя Армия!

Сегодня праздник – День Защитника Отечества. И я его принимаю. Но для меня лично сегодняшний день – это ещё и 103 года со дня рождения Советской Армии и Военно-Морского Флота. Треть из этого исторического отрезка, а именно: 32 года 5 месяцев и 23 дня — я прослужил в Непобедимой и Легендарной, в боях познавшей радость побед. Для советских людей, к которым я принадлежу, Армия была настоящей школой жизни. На службу приходили пацаны, а возвращались они домой мужчинами. В моих краях не служивших парней и не рожавших женщин жалели как убогих. Теперь другие времена. И я их тоже принимаю. Но горжусь тем, что самые активные свои годы я провёл в армейском строю. Всем, что есть во мне хорошего, я обязан Армии. Плохим тоже ей обязан. Только мне искренне хочется верить, что первого всё-таки больше. Вот именно поэтому, до самой гробовой доски, 23 февраля будет для меня Днём Советской Армии и Военно-Морского Флота.
Служба воинская – моя личная ойкумена и моя религия – самое лучшее, что было в моей жизни. Лучше — только мои дочери и внуки. С тех пор, как я принял присягу в гвардейском орденоносном мотострелковом полку Самаркандской, тоже орденоносной учебной дивизии минуло полста четыре года. Изначально я не имел ни малейших предпосылок к тому, чтобы стать военным. Более того, во времена моей молодости было трудно найти более разболтанного и неприспособленного к суровым армейским условиям человека, нежели азм есмь грешный. Можно сказать даже более определённо и точно: не влейся я в стройные и могучие армейские шеренги, точно бы оказался за тюремной решёткой. К тому многое располагало. После Винницкого агролесомелиоративного техникума меня направили трудиться на станцию Мехнат, Узбекской ССР. Это – крохотный посёлок на великой азиатской реке Сырдарья, куда ссылали из Ташкента бывших зеков — «сто восьмых» — уволенных по этой статье. Они постоянно пьянствовали водку, нарушали всякие безобразия и перманентно вовлекали меня в то и другое. Чему я не особенно сопротивлялся. И очень скоро понял по совокупности, что пословица: «От сумы и тюрьмы не зарекайся» — как раз про меня конкретного и сочинена. Поэтому после длительных размышлений над убогой собственной судьбой пошел в Сырдарьинский райвоенкомат и стал проситься на воинскую службу. Чем сильно удивил земляка-военкома, поджарого подполковника Головченко. Дело в том, что как выпускник учебного заведения, принадлежащего Министерству путей сообщения, я имел в то время право на отсрочку от службы, но не стал ею пользоваться. Обрадованный моим милитаристским патриотизмом офицер, решил его поощрить и закрепить. И направил меня в учебную мотострелковую дивизию, которая дислоцировалась в тысячелетнем минаретном Самарканде. Попал я сначала в артиллерийский полк. Очень хорошо себя там зарекомендовал, и меня отобрали в политотдел на должность инструктора по комсомолу. Но чтобы обеспечить мне чисто служебный, солдатский авторитет, сослали в пехотный учебный полк, где я прошёл ускоренный курс подготовки младших командиров и в звании сержанта вернулся в политотдел дивизии, которой командовал фронтовик генерал-майор Дудин. Начальником политотдела у него был тоже фронтовик полковник Таскаев. Его заменил тоже фронтовик полковник Кривенцов, ставший мне вместо отца родного во время солдатской службы. И не забыть мне той службы до гробовой доски.
…Помню, как трудно мне давалась стрельба из автомата из-за врождённого тремора рук. Но я приспособился нажимать спусковой крючок между ударами сердца, разя мишени исключительно на «отлично». Помню, как сердце моё выпрыгивало из груди на длительных многокилометровых марш-бросках с полной выкладкой. Тем более, что к и бегу я по рождению не способен. Никогда не забуду, как нас отправили на границу, которую нарушили китайцы после острова Даманского, и пришлось нам преодолевать водную преграду, на заберегах которой ещё блестел лёд. С тоской неизбывной я подумал тогда, что навеки простужу аппаратуру размножения, и уже никогда не буду иметь детей. А как забудешь тот случай, когда старики решили наказать меня сержанта-салагу за то, что пользовался неслыханной вольницей, ежедневно выезжая в Самарканд. Меж тем, они его за всю службу видели, дай Бог, пару раз. На меня с ремнями напали трое и, откровенно говоря, хорошо «отметелили». Но и обидчикам от меня прилично досталось. На следующий день старшина Красковский проводил дознание, пристально допытываясь, откуда у меня «столько синяков на роже и на спине». Меланхолически я твердил, что упал, мол, со второго яруса и побился. Фронтовик возмущался: «Что же ты мне «дурку гонишь»! Да у тебя получается, как в том анекдоте про зятя, который на суде заявлял: «Тёща моя упала на кухонный нож, а потом ещё двадцать два раза на него падала!» Однако, я стоял на своём и никого «не заложил». Меня старики зауважали и навсегда отстали. Помню, как став уже сержантом, я в одном из увольнений пошел с группой курсантов учебного подразделения в Самаркандский театр оперы и балета и познакомился там с выдающейся, как впоследствии оказалось, итальянской балериной Лилиан Кози. Тогда, правда, она была немногим старше меня, то есть почти юная. Вручил я ей букет цветов на виду у всего зала и поцеловал в щечку. После чего наш старшина Красковский не раз меня подначивал в сложных ситуациях:
— Это вам, Захарчук, не балериночку целовать, а службу править!
О самых первых своих армейских трудностях и победах я написал в газету Краснознамённого Туркестанского военного округа «Фрунзевец» и, как говорится, проснулся знаменитым. Публикация газетой моих дневниковых выдержек произвела в нашем пехотном полку тот еще шорох. До сих пор никто ведь не подозревал во мне «корреспондентских замашек». Ничем особым я не выделялся среди своих однополчан. И тут вдруг стал знаменитостью. Со мной вежливо здоровался даже младший сержант Виктор Лунин, который до сих пор вообще меня в упор не замечал. Добрые слова о газетном выступлении мне сказали старшие сержанты Владимир Цветков, Валерий Кузнецов, сержанты Виктор Потарыкин, Василий Лобов, младший сержант Владимир Волченко, ефрейтор Виктор Назимко, рядовой Василий Курыльчук. Некоторые из них на снимках. Где эти ребята сейчас?! Может, кто-нибудь откликнется?
Ответственный секретарь дивизионной газеты «Боевая слава» старший лейтенант Михаил Малыгин разыскал меня в полку и определил своим помощником. Что и решило мою дальнейшую судьбу. Поехал я в Ташкент, забрал в тамошнем университете свои документы и отправил их во Львовское высшее военно-политическое училище.
Тут не обойтись без пояснения. Ещё работая на лесном питомнике станции Мехнат, я собрался штурмовать факультет журналистики Ташкентского государственного университета. Получил оттуда вызов, приехал сдавать вступительные экзамены и был не просто удивлен – ошеломлен и ошарашен! В громадных зданиях – ни единой души. Оказалось, что мне одному из трех тысяч пятисот человек абитуриентов по ошибке выписали вызов не на 15 июня, а на 15 июля! Изумленный ректор сказал, что я, конечно, имею право потребовать персонально для себя сбора приемной комиссии. И он её обязан будет сколотить, но я, естественно, не поступлю. А вот если не стану поднимать кипиша, то на следующий год мне гарантировано поступления. Даже документы могу оставить в учебной части. Само собой я их забрал. . .
Кстати, спустя многие годы мы с Мишей Малыгиным – однополчанином по службе в Самарканде работали в «Красной звезде», даже квартиры получили на одной улице. Ещё с одним лейтенантом той поры, а нынче полковником в отставке Виктором Овсянниковым до сих пор дружу. Видит Бог, часто вспоминаю свою учебную мотострелковую дивизию, её генералов Дудина, Таскаева, Лисицина, офицеров Рослова, Кухарчука, Шахмарданова. Но больше всех, как уже говорилось, мне запомнился полковник Алексей Павлович КРИВЕНЦОВ. Правда, в политотдел я попал ещё при полковнике Таскаеве. Тот ко мне просто хорошо относился. Его сменщик, полковник Кривенцов, относился, повторяю, по-отечески. Любил поговорить со мной на литературные темы, просто «за жизнь». Часто приглашал к себе домой. Злые языки утверждали, что НачПО при этом преследовал вполне меркантильную цель: выдать за меня свою рыженькую дочь, по-моему, Светлану. Даже если это было и так, то, давно уже сам отец, я не вижу в том ничего дурного. Однако мне больше хочется верить в то, что политработник-фронтовик просто видел во мне какие-то зачатки личности. Тем более что не раз сам о том говорил:
— Это ты, Михаил, очень правильно делаешь, что книги читаешь. Человек умнеет либо от другого умного человека, либо от книги. Иного пути нет. Это я тебе совершенно ответственно заявляю.
Очень одобрительно Алексей Павлович отнесся к моему намерению поступить в Львовское политучилище, даже по-царски поощрив меня за это. Буквально за несколько дней до моего отлета во Львов, Кривенцов распорядился, чтобы в финчасти дивизии уже старшему сержанту Захарчуку выписали денежный аттестат по офицерской должности начальника солдатского клуба. Но это уже другая – курсантская история. С удовольствием вспомню, как Кривенцов привёз меня в самый аэропорт Самарканда на служебной машине. Прямо в салоне «Волги» мы распили с ним бутылку коньяку. Алексей Павлович обнял меня, и глаза его заметно увлажнились. Стоит ли говорить о том, что и меня благородство офицера-политработника сильно взволновало. Пообещал я ему писать письма. Примерно, с полгодика выполнял обещанное, а потом наша переписка увяла и забылась. Уже в капитанском звании, будучи слушателем Военно-политической академии, я вдруг случайно нос к носу встретился с Кривенцовым в коридоре военного вуза. Радость наша была взаимной. Оказалось, что Алексея Павловича назначили замполитом первого общевойскового факультета. Более точного кадрового решения со стороны Главпура я и не припомню. Кривенцов в моём понимании — политработник образцово-показательный. Таким у меня в училище был подполковник Кузнецов. А Кривенцова я на следующий день потащил в свой любимый стеклянный ресторан на Чистых прудах. Весь вечер мы предавались счастливым воспоминаниям о совместной службе в ТуркВО…
«Если взять, положим, сто журналистов, сто врачей, сто рабочих и колхозников, сто ученых, сто писателей, сейчас я бы сказал, и сто народных депутатов, сто учителей, — словом, сто человек любых категорий наших граждан и сто офицеров, то беру на себя смелость утверждать, что сто офицеров всегда и при всех обстоятельствах будут на голову выше». Так говорил когда-то любящий армию писатель Карем Раш. И перечислял одиннадцать доводов в пользу своего заключения. Мысль его не точна, но по большому счёту верна. Общество, взращивающее хороших офицеров, всегда будет крепким обществом. Ибо, если вы не пожелаете кормить свою армию, то всегда будете кормить чужую.
Воинской службе в итоге я отдал 32 года 5 месяцев и 23 дня. Это, безусловно, — лучшие годы моей жизни. И если бы мне Бог даровал ещё одну, я бы кое-что в ней, конечно, подправил, чего уж там душой кривить. Но армейскую службу оставил бы не тронутой. Ибо всем хорошим в себе я обязан только ей. Плохим – тоже. Однако мне искренне хочется верить, что хорошего всё же было больше.

Спасибо тебе, родня моя Армия!

Искренне твой полковник в отставке Михаил Захарчук.