Сперанский Михаил — великий человек, гений русской бюрократии, автор 60 томов «Свода законов».

Сегодня день памяти по великому человеку, гению русской бюрократии Михаилу Сперанскому.
Всякий непредвзятый человек, даже бегло вознамерившийся изучать российский исторический рубеж между ХУШ и Х1Х веками, всенепременно изумится двум великим, гениальным личностям того периода: Александром Пушкиным и Михаилом Сперанским. Первый стал родоначальником русской литературы. Второй дал стране цивилизованные законы. При этом оба опередили время, как минимум, на два века. До сих пор никто у нас не пишет так просто и ясно, как писал Пушкин. По настоящее время наша Государственная дума не обустроила в законодательном порядке страну даже наполовину в русле того наследия, что оставил нам Сперанский. А он еще в самом начале Х1Х века начертал для России Конституцию, хотел дать ей свободных людей, свободных крестьян, стройную и законченную систему выборных учреждений и судов, кодекс законов, упорядоченные финансы, предвосхитив таким образом за полвека с лишним большие реформы Александра П, которого, к слову, лично обучал. Придуманная Сперанским министерская система государственного управления действует в России и поныне. Правда, изначально им были установлены только министерство финансов, иностранных дел, военное, морское, юстиции и народного просвещения. Ну, так это еще вопрос, что чем больше министерств — лучше жизнь для народа.
Грешен, иной раз думаешь: вот бы сейчас появился в стране такой человек, как Сперанский. Чтобы не красовался ежевечерне перед телекамерами в сомнительных ток-шоу, не витийствовал с думской трибуны, не заботился о накоплении для себя презренной американской «зелени», а пахал, как папа Карло, куя стране дельные, толковые законы, без которых ей дышится тяжело и устало, словно человеку, которому не хватает кислорода. Но, увы, время гением на Руси, похоже, минуло безвозвратно. И потому Путина нам некем заменить…
Как же так случилось, что худородный сын неграмотного сельского священника, сумел взлететь на столь заоблачные выси государственного
Олимпа, в течение многих лет (и к этому мы еще вернемся) являлся ближайшим помощником и главным советником российского императора Александра 1? Ответу на этот вопрос мы посвятим едва ли не все последующее повествование. Хотя, с другой стороны он (ответ) просто, как все великое: Сперанский был гением. А гений всегда себя сполна реализует. Иначе он не гений.
А родился Михаил Михайлович в деревне Черкутино, что в тридцати верстах от Владимира. Его отец Михаил Васильевич, высокий, дородный, почти тучный священник, был простым полуграмотным деревенским попом, наизусть заучившим элементарную технику богослужения. Мать, Прасковья Федоровна, худая и тщедушная женщина тоже грамоте не обучалась. Без подсобного хозяйства поп с попадьей не прокормили бы троих детей, поэтому они растили скот и от зари до зари трудились в поле. Старший Михаил, бледный и хилый от рождения мальчик, сызмальства сторонился всякой сельской работы и почти все время проводил в одиночестве. Только к слепому деду своему Василию льнул безоглядно. Именно от этого чуть-чуть странноватого, но наделенного очень глубоким умом человека, будущий великий государственный деятель получил первые сведения об устройстве мира и людской жизни в нем. Буквам внука тоже дед обучил в трехлетнем возрасте. А в четыре года Михаил уже читал запоем все, что под руки попадалось. Он мало общался с другими детьми, все больше думал и мечтал. В это кому-то трудно будет поверить, но мальчик уже в отрочестве знал, что ему предстоят великие дела: что-то такое непонятное внутри шептало детскому сердцу о предстоящем труде его во благо людей. Так во всяком случае он говорил своей дочери буквально накануне собственной кончины. . .
Деревней Черкутино владел граф Н. И. Салтыков, влиятельная фигура при дворе Екатерины П, одно время ее фаворит и любовник, надзиратель
за воспитанием великих князей. С другом, протоиреем А. А. Самборским он часто наведывался в свое владимирское владение. Однажды приятели заглянули в дом священника. Андрей Андреевич взял на руки худенькое, бледное дите и заговорил с ним. И, будучи энциклопедически образованным человеком, просто поразился неестественно-взрослым суждениям мальчугана. «Попомни мои слова, ваше сиятельство, — сказал задумчиво Салтыкову, — но из этого отрока вырастит большой человек».
Это пророчество начало сбываться уже во Владимирской семинарии, куда Михайлу зачислили в 1782 году. Здесь он получил и свою фамилию от
латинского sperare — надеяться. Против нее всегда появлялись пометки: «способен», «доброго успеха», «Понятен», «острого понятия». В 1788 году Сперанского переводят в только что открывшуюся главную российскую Александро-Невскую семинарию. Как и Царскосельский лицей, она готовила элитных духовных чиновников. Среди сокурсников Михаила были будущий митрополит и экзарх Грузии Феофилакт (Иван Русанов), будущий видный русский литератор и переводчик греческих классиков Иван Мартынов. Последний написал в своих воспоминаниях: «Пусть другой кто будет его историком, панегиристом; я только скажу, что если бы наш курс и никого, кроме него, не образовал, то не нужно было бы других доказательств в полезности оного».
По окончанию учебы митрополит Гавриил определил Сперанского при семинарии учителем математики, физики, красноречия, философии и вдобавок назначил его префектом учебного заведения с годовым окладом в 275 рублей. С тех пор в семинарии таким «многостаночником» больше никто и никогда не работал. Но Михайло в те годы еще и жил бурно, жадно, желая понять самого себя, свои практически безграничные возможности. Как бы в дополнение к своей невероятной загруженности, он писал многочисленные трактаты, научные статьи, занимался переводами с древнегреческого, латинского, французского. Мог свободно говорить и читать по итальянским и по-испански. Способностью к языкам Сперанский обладал исключительной, а памятью поистине феноменальной. (Чтобы разговаривать со своей будущей женой-шотландкой на ее родном языке, он изучит его за месяц!) Многие люди, хорошо знавшие Михайлу Михайловича дивились тому, что он практически никогда и ничего не забывает. А он скромно отвечал: «Помилуйте, случается, что память меня и подводит. Я же не святой. Но если что в услужение ей запишу, то, видит Бог, уже никогда не забываю».
Останься Сперанский преподавателем в семинарии, со временем он достиг бы самых высших чинов в церковной иерархии — в том не может быть
никаких сомнений. Но «случай — Бог изобретатель», а на самом деле то самое Провидение, свело молодого Михайлу Михайловича с князем А. Куракиным, которому вдруг взбрело в голову приобрести домашнего секретаря для ведения переписки. Друзья посоветовали посмотреть Сперанского. Далеко не глупый, но несколько угрюмоватый и довольно ограниченный в воззрениях Анатолий Борисович решил устроить молодому человеку испытание. Весь вечер князь толковал испытуемому о том, что ему надлежит написать одиннадцать писем разным адресатам с учетом их различных особенностей. Сперанский лишь вежливо кивал головой, не делая совершенно никаких записей, а в шесть часов утра положил вельможе готовую работу. Куракин поначалу даже не поверил, что такое возможно: «А вы, случайно, помощников себе не нанимали? -подозрительно поинтересовался, но услышав отрицательный ответ, распорядился. — Завтра приступайте к работе!».
Судьба или то, что мы называем Провидением, — обычно черства, привередлива, а то и злая, если не сказать круче. Иного человека в упор
не замечает от его пеленок до савана включительно. А с другого глаз своих капризных не сводит в продолжение всей жизни избранника. Сперанского вот все время держала под неусыпным прицелом, одаривая его то счастьем и везение, то невзгодами и трагедиями, в том и другом случае со щедростью просто-таки поразительной. Так двадцатишестилетнего его наградила не только фантастической юридической карьерой, но и большой, редко встречающейся среди обычных людей любовью. Ею для Михайла Михайловича стала швейцарская эмигрантки Элизабет Стивенс.
Первая, единственная и последняя любовь Сперанского прожила с ним ровно год, родив ему дочь, тоже Елизавету. Горе потери любимой едва не свело Михайлу Михайловича с ума. Сильный морально и нравственно человек, он, безутешный, долгие месяцы будет вынашивать мысль о самоубийстве: «И время меня не утешает, — скорбно напишет приятелю В. Н. Кразину. — Горести мои каждый день возрастают по мере того, как я обнимаю ужас моего состояния. Тщетно призываю я разум, он меня оставляет; одно воображение составляет все предметы моего размышления. Жестокое дитя, немилосердные друзья, один удар, одно мгновение, и я бы разложился. Прах мой смешался бы с нею».
Став вдовцом, Михаил Михайлович свыше десяти лет (годы проведенные в непосредственной близости к императору Александру П) объективно считался самым первым женихом России. И, как никто другой, он понимал все выгоды и преимущества удачного брака. Когда на Сперанского обрушились многолетние гонения, он досадливо заметил: «Если бы я был в фамильных связях со знатными родами, то, без сомнения дело приняло бы другой оборот. Кто хочет держаться в свете, тот должен непременно стать на якоре обручального кольца».
При всем этом, после смерти жены, Михаил Михайлович никогда даже втайне не помыслил о вторичной женитьбе. Всю свою огромную, не растраченную любовь к жене он щедро выплеснет на не менее любимую дочь, которая сумела стать отцу первым другом и товарищем в лихую годину выпавших на его долю испытаний. Вообще, будь моя воля, я бы издал переписку Сперанского с его дочерью, и стала бы та книга поэмой, одой, гимном отцовской любви.
«Время работы Сперанского, — по справедливому наблюдению В. Томсинова, — в министерстве внутренних дел, приходящееся на 1802-807 годы, составляет в его жизни период, быть может, наиважнейший. Это прелюдия самого захватывающего, самого главного в его жизни — порог его славы и несчастья. На указанные годы падает последний относительно ровный, гладкий отрезок его жизненного пути».
В 1804 году Сперанскому царь пожаловал аренду в Лифляндской губернии сроком на 12 лет с ежегодным доходом в 12 000 рублей ассигнациями. Спустя два года его награждают орденом Святого Владимира 3-й степени, еще через год — Святой Анны 1- степени. Тогда же император увольняет Михайлу Михайлович из министерства внутренних дел, сохранив за ним звание статс-секретаря. Сперанский отныне становится первым человеком
в свите Александра 1, куда бы тот ни отправлялся. Чаще всего в последнее время государь-император вынужден был заниматься зарубежными делами — над Европой, а стало быть, и над Россией все зловещее нависала тень «гения всех времен и народов Наполеона».
Сперанский не просто понимал императора — всячески подвигал егона дружеские переговоры с Наполеоном. Осенью 1808 года такие переговоры состоялись в Эрфурте. Там Бонапарт блеснул сопровождающими его немецкими королями и владетельными принцами. Александр похвастался «коллеге» собственным статс-секретарем.
В воспоминаниях Фаддея Булгарина находим, что Наполеон имел по крайней мере одну приватную и достаточно продолжительную беседу со
Сперанским. После чего, якобы подвел Михайлу Михайловича к Александру 1 и сказал: «Да, ваш статс-секретарь меня покорил. Не угодно ли вам,
государь, променять мне этого человека на какое-нибудь королевство?» В знак особого уважения к умному российском статс-секретарю, Бонапарт преподнес тому в дар богато убранную крупными бриллиантами табакерку со своим изображением и надписью: «Единственной светлой голове
России». Ясно, что отсвет этой похвалы ложился и на российского императора, который заметил столь талантливого человека и приблизил его к
себе, невзирая на простое происхождение последнего. Стало быть, Александр вполне проницателен в том, чтобы находить таланты, взращивать их
и достаточно великодушен, чтобы по достоинству их ценить. Значит, с ним можно иметь настоящие дела. . .
После переговоров в Эрфурте, Александр 1 назначил Сперанского товарищем министра юстиции, сделав его главным советником в государственных делах. И предложил нашему герою подготовить общий план государственных преобразований. Через некоторое время получил от него «Введение к Уложению государственных законов», где были и такие слова: «Если Бог благословит все сии начинания, то к1811-му году, к концу десятилетия настоящего царствования, Россия воспримет новое бытие и совершенно во всех частях преобразуется».
Меж тем сам Сперанский сетовал: «Затруднения по этой части были слишком ощутительны, чтобы обольщаться относительно успеха. Оттого-то лишь после многих разведок и с великою медлительностию Сперанский решился принять деятельное участие в делах и следовательно променять жизнь тихую, проходившую в довольстве и сопровождаемую общественным уважением, на поприще, преисполненное препон и опасностей. Тогда он еще не представлял всех жертв, которые вынужден был впоследствии принести». Так писал Сперанский о себе в третьем лице. Словно о ком-то чужом. Иной раз мне и самому кажется, что этот выдающий человек своей эпохи действительно прожил две совершенно противоположные жизни. Одну из них – чуждую себе…
О том, как великая российская бюрократия вкупе с высшим дворянством расправилась с нашим героем можно было бы написать отдельную приключенческую повесть — так изощренно и коварно действовали против него консервативные силы империи. Самое удивительное то, что пружины, движущие силы этой скрытой против Сперанского войны не являлись ни для него, ни для императора тайной. В «Отчете о делах 1810 года», представленном Сперанским Александру 1, находим: «Представляясь попеременно то в виде директора комиссии, то в виде государственного секретаря; являясь, по велению Вашему, то с проектом новых государственных постановлений, то с финансовыми операциями, то с множеством текущих дел, я слишком часто и на всех почти путях встречаюсь и с страстями, и с самолюбием, и с завистью, а еще более с неразумением. Кто может устоять против всех сих встреч? В течение одного года я попеременно был министром, поборником масонства, защитником вольности, гонителем рабства и сделался, наконец, записным иллюминатором. Толпа подьячих преследовала меня за указ 6 августа эпиграммами и карикатурами. Другая такая же толпа вельмож, со всею их свитою, с женами и детьми, меня, заключенного в моем кабинете, одного, без всяких связей, меня, ни по роду моему, ни по имуществу не принадлежащего к их сословию, целыми родами преследуют как опасного уновителя. Я знаю, что большая их часть и сами не верят сим нелепостям; но, скрывая собственные их страсти под личиною общественной пользы они личную вражду стараются украсить именем вражды государственной; я знаю, что те же самые люди превозносили меня и правила мои до небес, когда предполагали, что я во всем буду с ними соглашаться, когда воображали найти во мне послушного клиента и когда пользы их страстей требовали противоположить меня другому. Я был тогда одним из самых лучших и надежнейших исполнителей; но как скоро движением дел приведен я был в противоположность им и в разногласие, так скоро превратился в человека опасного и во все то, что Вашему Величеству известно более, нежели мне.
Смею мыслить, что терпение мое, время и опыт опровергнут все их наветы. Удостоверен я также, что одно слово Ваше всегда довлеет отразить их покушения. Но к чему, Всемилостивейший Государь буду я бременить Вас своим положением, когда есть самый простой способ из него выйти и раз навсегда прекратить тягостные для Вас и обидные для меня нарекания – сохраните за мной лишь пост директор комиссии законов. Зависть и злоречие успокоятся. Они почтут меня ниспровергнутым, я буду смеяться их победе, а Ваше Величество раз навсегда освободит себя от скучных предположений. Сим приведен я буду паки в то счастливое положение, в коим быть всегда желал, чтобы весь плод трудов моих посвящать единственно Вам, не ища ни шуму, ни похвал, для меня совсем чуждых… Тогда, и сие есть самое важнейшее, буду я в состоянии обратить все время, все труды мои на окончание предметов выше изображенных, без коих, еще раз смею повторить, все начинания и труды Ваши будут представлять здание на песке».
Как читатель понимает, это слова далеко не отчаявшегося царедворца, а человека, возомнившего себя на равных с самим царем. Ведь Сперанский не просто хочет руководить действиями венценосца (впрочем, и руководит ими!), он дерзает ему угрожать насчет «здания на песке». Да, признаемся откровенно: Михаил Михайлович был необыкновенно эгоистичен. Он втайне хотел, чтобы все вокруг подчинялось его воле. Не будучи самодержцем по титул, не имея даже призрачных шансов на такой взлет, он страстно желал стать первым человеком в стране по могуществу. Ведь мог же во Франции добиться этого Арман Жан дю Плесси, почему нельзя ему? (к сведению читателя, речь идет о герцоге де Ришелье – М. З. ) В определенной степени несколько лет кряду Сперанский и был главным правителем России, самим этим фактом настроив против себя всю ее дворянскую верхушку. Ведь ладно бы первую скрипку при дворе играл князь какой-нибудь или хотя бы граф, то ж ведь жалкий попович, безродный семинарист!
Почти испуганный Александр 1, вдруг смекнул: рядом с ним находится госсекретарь-самодержец. Чашу терпения императора переполнил случай, когда Сперанский вперед его ознакомился с документами из министерства иностранных дел, составляющих исключительно прерогативу государя. Из обилия фактов якобы преступной, шпионской деятельности госсекретаря, предоставленных царю интриганами с целью компрометации последнего, этот последний вызовет наибольший гнев Александра 1. Он поначалу даже решил расстрелять «коварного поповича», но потом остыл и отправил Сперанского в ссылку, сказав тому на прощание: «Обстоятельства требуют, чтобы на время мы расстались. Во всякое другое время я бы употребил год или даже два, чтобы исследовать истину полученных мною против тебя обвинений и нареканий. Теперь же, когда неприятель готов войти в пределы России, я обязан моим подданным удалить тебя от себя. Возвратись домой, там узнаешь остальное. Прощай!»
Это случилось 17 марта 1812 года. Сотни, тысячи противников Сперанского откровенно торжествовали, а интриганы чувствовали себя героями. Главный недоброжелатель нашего героя – швед барон Армфельт, пользовавшийся большим расположением императора, – писал дочери: «Откровенность, с которой я действовал, мужество, которое я употребил, чтобы сорвать маску с этого человека, пользовавшегося неограниченным доверием и милостью государя, наконец, средства, которые были даны ему для оправдания, — все это вместе взятое возбудило великое удивление всех русских; слава и честь, выпавшие не мою долю по этому поводу, были преувеличены, так как я исполнил лишь свой долг».
Жизнь Сперанского в изгнании не богата интересными событиями. В основном, он писал письма своей дочери, некоторым знакомым и в изобилии царю. Интересная деталь: чтение этой очень объемной (не только его касающейся!) переписки своего бывшего госсекретаря Александр 1 почитал первейшей из своих обязанностей, полагал сие чтение по ему только известным причинам настолько важным государственным делом, что не прекращал его ни на один день даже после начала войны с Наполеоном. Любое письмо Сперанского доставлялось курьером сначала в Петербург, а оттуда направлялось прямо к государю, даже если он находился за границей. Он его читал и накладывал резолюцию: «Отправить по надобности». Лишь после этого письмо доставлялось адресату.
Возвращение Сперанского на Олимп власти, к чему он, к слову, стремился все с возрастающей жаждой, происходило весьма кружным путем. Затеяв процесс по делу декабристов, только что испеченный император Николай 1 столкнулся с отстрой проблемой: ему были необходимы не простые исполнители личной воли, но образованные, сведущие в законодательстве люди, способные обелить перед европейской общественностью черное дело расправы над заговорщиками. Сперанский и стал главным «обелителем». Это он написал Манифест о событиях 14 декабря 1825 года. Он же подготовил проект Манифеста об учреждении суда над декабристами. Причем в деле расправы над «злодеями», Михаил Михайлович не просто безропотно выполнял возложенное на него императором поручение, но проявлял подобострастную инициативу. Во многом потому, что у него самого было рыльце в пушку. Нам достоверно известно, что, во-первых, Сперанский знал о существовании тайного общества и готовящемся заговоре. Во-вторых, заговорщики предполагали включить его в состав революционного правительства и он ничего не имел против этого! Когда к нему утром 14 декабря пришел А. О. Корнилович с предложением поддержать выступление революционеров, Михаил Михайлович всплеснул руками: «С ума сошли! Разве ж делают такие предложения преждевременно? Одержите сначала верх, тогда все будут на вашей стороне!»
После блестяще (тут трудно подобрать иное определение при всем трагизме тогдашней ситуации) выполненной работы по организации и проведению суда над декабристами, Николай 1 поручает Сперанскому упорядочить российское законодательство. К тому времени законов государстве было так много, что по существу законодательства как такового не существовало вовсе. Шесть лет Михаил Михайлович занимался поистине муравьиным трудом: собирал по архивам и систематизировал все державные документы империи. Практически, он написал тогда и первый в России гражданский и уголовный кодексы. Благодаря его усилиям было издано 45 томов Полного собрания, а в 1833 году – Свода законов российских в 15 томах! За эту без преувеличения титаническую работу Сперанский был буквально осыпан монаршими милостями. Помимо солидного жалованья, ему назначили 10-тысячный пенсион, наградили орденом Святого Андрея Первозванного. Достаточно необычно наградили. Николай позвал к себе «первого в стране законника» и в присутствии всех членов Государственного совета снял с себя звезду, надел ее на Сперанского. Много лет спустя, по воле Александра П именно эта сцена была изображена барельефом на пьедестале памятника Николаю 1.
С 1835 года Михаил Михайлович преподавал право наследнику Александру Николаевичу. Видно, что преподавал с душой и величайшей ответственностью, если в будущем Александр станет царем-освободителем и Благословенным. Во всяком случае, известно, что в беседах с цесаревичем Михаил Михайлович так рьяно нахваливал французские законы, разделение властей и конституционные порядки, что был достаточно жестко осажен самим Николаем.
Зимой 1839 года Сперанский простудился. Умер 11 февраля. За 41 день до смерти был пожалован графским достоинством. Хоронили его Александро-Невской лавре. Отдать последний долг «великому сыну России» пришли Николай 1, члены Государственного совета, Сената и Синода в полном составе. Тот же барон Корф, ученик Сперанского, написал в некрологе: «Светло русской администрации угасло».
Сказано красиво, но не совсем верно, ибо отсвет великих, подвижнических трудов Сперанского до сих пор падает на отечественную юриспруденцию. Ведь это же неоспоримый факт: не будь его «Свода законов», немыслима была бы и судебная реформа 1864 года, немыслимо было бы дальнейшее развитие отечественного закона и права в цивилизованном русле мировой юриспруденции. Да, в историю России Сперанский вошел в качестве великого неудачника: ни один из его реформаторских замыслов не был осуществлен в сколь-нибудь полной мере. Но правда и то, что до сих пор в отделе рукописей библиотеки имени Салтыкова-Щедрина в Санкт-Петербурге находится фонд № 731 с тысячами произведений и заметок по вопросам закона и права. И это наследие еще не востребовано нашими думскими законниками. Как не изучены ими в полной мере 60 томов «Свода законов». А ведь многие правовые проблемы, над решением которых до сих пор бьются думцы, были толково и грамотно решены Сперанским без малого двести лет назад. Тут есть над чем задуматься народным избранникам.

Михаил Захарчук

Комментарий

Юрий Данилов
Браво, Михаил! Как точно тобою подмечено, что когда «законов в государстве было так много, что по существу законодательства как такового не существовало вовсе»! У нас сегодня понаписано множество законов, противоречащих один другому, которые вместе взятые вовсе не согласуются с Основным законом, и все это действительно выглядит как отсутствие законодательства как такового. А отсюда вытекает неизбежный практический вывод — строгость законов компенсируется необязательностью их исполнения. И этим охотно пользуются. . . не будем уточнять, кто. . .