Пинчук Аркадий Фёдорович — писатель, военный журналист, полковник. Был заместителем генерального директора фонда «Победа – 1945 год»

В эти дни исполняется 13 лет со дня ухода из жизни известного советского и русского писателя, военного журналиста, полковника Аркадия Фёдоровича Пинчука. Он был моим коллегой по работе в «Красной звезде» и добрым старшим товарищем. Уже находясь в запасе, мы с ним регулярно переписывались. У меня хранятся несколько десятков его писем. Когда случается трудно или тоскливо, я их с удовольствием перечитываю и благодарю судьбу за то, что даровала мне такого замечательного друга. Пару лет назад редактор газеты «На страже Родины» Сергей Мартынкевич прислал мне рецензию Пинчука на мою книгу «Встречная полоса. Эпоха. Люди. Суждения». Почти десять лет я был в неведении о том, что Аркадий Фёдорович Пинчук, оказывается, написал её незадолго до своей смерти…
*
«Счастье – это когда ты себя чувствуешь нужным и людям, и своим близким, и своему Отечеству. Меня это ощущение не покидало на протяжении всей моей сознательной жизни. Дело, которому я служил и служу, было всегда моим любимым делом. Я посадил своё дерево, вырастил хорошего сына, с женой Алиной Павловной недавно мы отметили «золотую свадьбу». Мне грех жаловаться на судьбу, хотя она ко мне не всегда была справедливой. Я искренне и без всякого лукавства считаю себя человеком счастливым». Аркадий Пинчук.
*
Есть такая кокетливая форма начала портретного очерка, когда автор якобы чистосердечно признается читателю, что, дескать, ему, с одной стороны, легко писать об имярек, которого знает многие годы, а с другой стороны, по этой же причине (что давно знает!) трудно справиться с огромным материалом, эмоциями и тому подобное. Никогда не верьте этим глупостям. Ибо если знаешь человека и тот человек достоин того, чтобы о нем написать, то какие тут могут быть сложности. Сядь и пиши. А если ничего не ведаешь о предполагаемом герое, то тем более все проще: не морочь голову читателям. В этом смысле я знаю Аркадия Федоровича Пинчука как облупленного. Знаю, дай Бог памяти, лет пятьдесят с гаком. Познакомился с ним в юности, когда учился во Львовском политучилище. Пинчук тогда работал постоянным корреспондентом «Красной звезды» по Прикарпатскому военному округу. И писал книги, пьесы. Одна его пьеса «Лейтенанты» шла в местном армейском театре. Нас как-то строем повели на нее, и мне совсем не понравились пинчуковские лейтенанты. Вообще я был всегда категорическим противником восприятия искусства строем. А потом так случилось, что художник театра имени М. Заньковецкой Мирон Киприян познакомил меня с корифеем Львовского русского драматического театра Советской Армии Аркадием Ивановичем АРКАДЬЕВЫМ, и народный артист СССР достаточно просто и профессионально втолковал мне, в чем истинные плюсы и минусы спектакля его тёзки, а в чем и особая прелесть «Лейтенантов».
Надо ли говорить, что после столь авторитетного просветительского урока я изменил свое мнение и по поводу пьесы (даже написал о ней короткую рецензию в училищной многотиражке), и, что самое главное, по поводу автора. Когда его пригласили к нам на кафедру для дежурного какого-то выступления, я смотрел на тогда еще майора Пинчука почти что с придыханием. Между тем, он оказался очень простецким и веселым мужиком. Не надувая щек, не менторствуя и не глядя на нас, желторотых курсачей, свысока, Аркадий Федорович доступно и живописно рассказал нам о будущей нашей журналистской жизни и службе.
Короче, очень мне понравился старший коллега, и я просто навязался на дружбу с ним, а он, вечно занятой, перепоручил меня своему боевому помощнику Владимиру Житаренко. И все курсантские годы они оба возились с моими жалкими опусами, пристраивая некоторые из них даже в «Красной звезде».
Пинчук до «Красной звезды» возглавлял отдел комсомольской жизни окружной газеты «Слава Родины». На своё место определил земляка капитана Андрей Захаренко. И это был круг моих профессиональных кумиров: подполковник Пинчук, майор Захаренко, капитан Антипов и старший лейтенант Житаренко. Когда они приглашали меня на отдельские посиделки, гордость распирала мою курсантскую грудь. Потом жизнь нас разлучила на долгие годы. Вспоминал я о Пинчуке лишь когда встречал его новые книги, пьесы, кинофильмы. А надо сказать, что семидесятые годы были для этого быстрорастущего писателя очень плодотворными, и вскоре он стал едва ли не самым признанным лидером в военно-патриотической тематике. Обо мне же, как оказалось, Аркадий Федорович забыл напрочь. В этом я убедился, когда в восьмидесятом пришел работать в «Красную звезду», где уже трудились и Захаренко, и Житаренко. А Пинчук тогда «посткорил» по Ленинградскому военному округу. В очередной его приезд на поскорровское совещание представляюсь ему и вижу: в упор не помнит. И так мне обидно стало: вот она, черная неблагодарность кумира. Федоровичу о моих переживаниях стало известно от Володи Житаренко.
— Прости, — говорит, — меня, старого дурака. Но за четверть века знаешь, сколько военных журналистов через мои руки прошло, не мудрено и забыть кого-то. И давай сегодня выпьем по сто граммов за мировую.
Прихватив Житаренко, мы поехали ко мне домой (жена с детьми как раз отбыли на Украину). Со спиртным у нас наблюдался порядок полный – пять бутылок водки, — а закусь составляла лишь быстро сварганенная Володей яишенка, на которую Житаренко одолжил у Пинчука десяток яиц. В Ленинграде тогда наблюдалась напряженка с этим продуктом, и Аркадий Федорович по просьбе жены купил в столице аж целую сотню яиц.
За ночь мы уничтожили все спиртное, что неудивительно, все же трое здоровых мужиков выпивали. Удивительно другое: Пинчук увез на берега Невы только два десятка яиц. С тех пор у нас с Федоровичем яичная тема, была как бы смешным паролем. А что сроднило нас по-настоящему, так это светлая память о погибшем в Чечне Володе Житаренко, которого оба мы любили по-настоящему. Когда я стал главным редактором журнала «Вестник ПВО», Пинчук деятельно помог мне в становлении постоянной литературной рубрики «Дальний гарнизон». Дал мне первому для публикации и свою повесть «Берлинская стена», привлек других военных писателей к сотрудничеству. Тогда же я впервые опубликовал интервью со старшим товарищем.
— Аркадий Федорович, начнём с того, кто были твои учителя в литературе, в жизни? Когда именно состоялся военный писатель Пинчук?
— В жизни моим самым главным учителем была сама жизнь, как это ни прозвучит банально. Слишком сложное время выпало на мои годы детства и юности. В 1937 году я остался без отца, и моим главным воспитателем и учителем стал дед — Белый Иван Игнатьевич. Это был талант-самородок, человек, который умел все. Он был и кузнецом, и столяром-краснодеревщиком, и механиком на первой электростанции в местечке, умел прилично рисовать и строить шлюзы в системе мелиорации, ремонтировал паровозы, работал мельником. Я вертелся возле него, помогал, чем и как мог, и, конечно же, чему-то научился. Позже через мою судьбу прошло много хороших и очень интересных людей, и каждый что-то оставил во мне.
Литературными своими наставниками я могу назвать нескольких писателей: Владимира Добрякова, Григория Глазова, Владимира Пименова, Роальда Назарова. Первый подтолкнул меня в литературу, поверил, что я смогу писать. Второй рекомендовал меня в Союз писателей, ибо знал меня по литературному объединению, которым руководил. Пименов был моим руководителем творческого семинара в литинституте. Роальд Назаров практически руководил моим творчеством с 1967 года. В том же году на еще Всесоюзном радио прозвучала постановка по моей радио-пьесе «Много-мало». Это была конкурсная работа, отмеченная второй Всесоюзной премией. Потом в театрах пошли мои пьесы «Не все про любовь», «Лейтенанты». В 1969 году вышел сборник рассказов, а через два года повести «Продолжение биографии», «Потому что люблю». Затем были пьесы «Майор как майор», «Самый счастливый человек», «Небо – земля», «Честь имею», ну и так далее. У меня более полусотни книг.
— Как работаешь, как «лепишь» свои литературные образы?
— Почти все мои герои пришли в мои книги из жизни, опять же, как это ни тривиально прозвучит. Порой я даже фамилии их не менял, не было особой нужды. Всегда мне хотелось показать людей такими, какие они есть на самом деле — со своими проблемами, недостатками, сомнениями. В этом плане особенно характерен мой роман «Под знаком стрельца». Там почти нет вымышленных персонажей.
Мне вообще везло на хороших, ярких, запоминающихся людей. Если ты заметил, у меня почти нет подонков и подлецов. И не пишу я о них не потому, что не встречал в жизни. Встречал. Отпетых, изощренных, даже потерявших человеческий облик. Но писать их мне не интересно, даже скучно. Ну, не вдохновляет меня человеческая мразь, что уж тут поделаешь. Другие любят ковыряться в помойках человеческих душ, мне это занятие никогда не нравилось. Скажешь: лакирую жизнь. Нет, пытаюсь вдохновлять читателя положительным примером. В наш нигилистический век это занятие посложнее любых литературных изысков, поверь, я знаю, что говорю. Я, если хочешь, как художник Александр Шилов в литературе. Он пишет красивые картины в совершенно реалистической манере, а я в точно такой же реалистической манере создаю красивые литературные образы. И они нравятся читателям, перекормленным всякой «чернухой». Что же тут удивительного. Кстати, положительного героя тяжелее написать, нежели противоположного по качествам характера, души, поступков.
Когда пишу, то, как правило, представляю себе конкретного человека. Но только внешне: жесты, манеру говорить, слушать. Сам характер создается, как правило, сложнее. Например, когда писал полковника Чижа в романе «Хождение за облака», перед моими глазами стоял дед. А в основу этого характера я положил знакомого руководителя полетами подполковника Меркулова. В фильме «У меня все нормально» образ генерала Матюшенко один к одному списан с генерала Малашенко, с которым мы часто встречались еще во Львове. Он, кстати, узнал себя в фильме, и все его знакомые узнали — очень колоритная фигура.
— Слушая тебя, Федорович, я сейчас вот чем подумал. Раньше об армии писали много, но хороших литераторов среди них было мало. Теперь нет ни тех, ни других. Почему? Ведь, казалось бы, служба – сплошь экстремальные ситуации. Неужели это неинтересно пишущему?
— Война, прости, интереснее. Даже не то, чтобы интереснее — сильнее, впечатлительнее, чем вся прочая наша жизнь, в том числе и армейская. Хотя определения эти, разумеется, приблизительны. Не зря же у Толстого на первом месте — война, а мiр — на втором. И до тех пор, покуда в стране будет хотя бы даже тлеть военный конфликт, к нему будут прикованы взоры пишущей и творящей братии. Это — дважды два.
А вообще-то мало глубоких и ярких произведений о нашей армии потому, что, во-первых, армейский механизм настолько специфичен, что разглядеть с ходу его шестеренки, узлы, агрегаты и приводящие ремни не так-то просто. Многие пишущие, подступая к армейской тематике, хотят решать ее именно так вот — с ходу, наскоком, за одну-две командировки понять все и обо всем рассказать. Я в армии свыше тридцати пяти лет прослужил, но не уверен, что все о ней знаю.
Во-вторых, писатели, особенно режиссеры-постановщики фильмов порой стороной обходят ворота КПП, потому что их творчество сдерживается сплошными «нельзя». Помню, сколько же мне пришлось претерпеть всяческих мытарств при съемке картины «Потому что люблю». Режиссер десятки раз хотел плюнуть на все и умыть руки. А я его сдержал.
Сразу после августовских событий 1991 года наступило некоторое послабление во всевозможных цензурных ограничениях, а потом военное руководство снова «закрутило гайки» повсеместно, и все как бы вернулось на круги своя. В этом тоже специфика армейской службы: она не хочет, не любит гласности, и не всегда это только недостаток. Ты назови мне хоть одну армию мира, которая была бы полностью открытой. Нет таких армий, и с этим надо мириться. Или хотя бы смотреть на это философски.
Что же касается критики вооруженных сил и их порядков, то сейчас она значительно поумерила свой пыл. Это раньше люди боролись за власть и разыгрывали военную карту, где ни попадя. Теперь, слава Богу, другие времена. Руководство страны у народа в целом — в доверии, и в армии больше стабильности. Это не весь тебе ответ, но добрая его часть.
Во всяком случае, для меня, несомненно, то, что огульное шельмование армии в конце восьмидесятых — начале девяностых годов принесло громадный вред стране. Некоторые «критики» просто увлекались модным веянием, другие потеряли меру в стремлении прослыть смелыми журналистами и общественными деятелями. И в результате очень быстро в обществе распространился вирус пацифизма, нежелание служить, другие отрицательные явления, разрушающее оборонное сознание народа. Последствия антиармейских истерик мы расхлебываем до сих пор, и конца этому «хлебанию» пока не видно. Ведь если вдуматься: едва ли не все нынешние беды армии проистекают из-за того, что практически целое ельцинское десятилетие она рассматривалась в государстве не его твердыней, как это и должно быть, а так — лишней обузой. Авиация, флот, ракетные войска, военно-промышленный комплекс — мы же все это едва не угробили. А закономерность, брат, здесь простая: сколько лет военное дело разваливали — в два раза больше времени уйдет на его восстановления. Иного не дано.
Но я верю, что еще на моей жизни увижу свою армию сильной и крепкой. Ни на йоту не сомневаюсь, что так оно будет!
В годы моей юности и зрелости творчество военного писателя Аркадия Пинчука пользовалось очень большим спросом. Тогда у нас не было ни марининых, ни незнанских, ни корецких, ни дашковых с их кровавыми «дютиками». И мы читали произведения социалистического реализма. Так вот Пинчук, как редко кто другой из собственно военных писателей, умел сочинять вещи злободневные, интересные, всегда окрашенные легким юмором и тонкой иронией. Его пьесы шли во всех военных театрах страны, в нескольких столичных (в театре имени Моссовета, к примеру). По его сценариям поставлено шесть фильмов, которые до сих пор показываются по разным программам телевидения.
Весьма напряженная литературная деятельность оставляла очень мало места для посткоровской работы Аркадия Федоровича в «Красной звезде». Он поэтому ею занимался в редких пробелах собственного литературного процесса. Кроме того, вынужденное (нет, все-таки сознательное!) сидение Пинчука на двух рабочих креслах, постоянно плодило в редакции многих его недоброжелателей, методично пытавшихся вытолкать «хитрована» из коллектива. Одно регулярное возмущение моего редактора Виталия Мороза чего стоило. Он ходил по редакционным коридорам и каждую неудачу Пинчука раздувал до масштабов вселенской проблемы, решение которой виделось ему же простым и ясным: «Долой таких п Е с а т е л е й!». Однако руководство Главпура, при всей своей косности и скудоумию, было чуть ушлее моего редактора и понимало, что один Пинчук со своими миллионными тиражами приносит несравненно больше пользы «делу патриотического воспитания советского народа», чем десять рядовых сотрудников военной газеты, таких как Мороз и я. Писателя поэтому не трогали до тех пор, покуда он сам не уволился на пенсию.
. . . Однажды я спросил Аркадия Федоровича: как тебе удается так много писать? А я, говорит, следую завету древних: ни дня без строчки. Но это же невозможно, возразил я. Ведь в жизни много таких ситуаций, когда человек физически не в состоянии сесть за стол, чтобы написать эти самые несколько строчек.
— Все это глупости, Миша. Ты же при любых обстоятельствах находишь возможность умыться, почистить зубы, побриться. Некоторые успевают еще и зарядку сделать. А если еще на полчасика подняться раньше и на столько же позже лечь спать, то за это время, при определенных навыке и сноровке можно написать пять — семь страниц. Пустяк вроде бы. Но за месяц скапливается около 200 страниц — размер малой книжки. Ну еще — полтора месяца уйдет на ее доводку и столько же времени на переговоры с издательством. В результате получается три книжки в год. Но это в теории. На практике — одна книжка, потому что вмешиваются наша пресловутая лень и те самые твои обстоятельства. Но все же в год по книжке — это вполне реально.
…Когда мы оба стали пенсионерами, дружба наша словно бы приобрела второе дыхание. Мы регулярно переписывались и столь же регулярно перезванивались. Нечастые встречи в обеих русских столицах выливались для нас в нескончаемые беседы и литературные споры. У меня есть все книги Пинчука с дарственными надписями на каждой. Разумеется, и свои книги я дарил Фёдоровичу. И регулярно писал ему.

…Судьба частенько поворачивалась к Аркаше Пинчуку спиной, нещадно испытывала его на прочность, гнула долу, но сломать так и не смогла. Фронтовой разведчик в 14 лет, тяжело раненый, он пошёл на службу, когда многие от неё бежали. А на службе выдержал все ее удары, выпрямился и впоследствии достойно представлял свое поколение и в журналистике и на писательском поприще. Пинчук отмечен Государственной премией РФ, удостоен звания «Заслуженный работник культуры». До конца жизни был полон творческих замыслов, работал внештатным корреспондентом газеты «Красная звезда». Будучи заместителем генерального директора фонда «Победа – 1945 год», Аркадий Федорович активно участвовал в ветеранском движении, руководил Международной ассоциацией писателей баталистов и маринистов, являлся членом Правления Петербургской организации союза писателей России, трудился ответственным секретарем общественно-политического и литературного журнала «Медный всадник», очень серьёзно увлекался портретной живописью.
И с нами живут его книги. «Белый аист…» Пинчука продолжает свой полёт.

Михаил Захарчук