Уланова Галина Сергеевна — выдающаяся советская балерина, дважды Герой Социалистического Труда, народная артистка СССР, лауреат Ленинской, четырехкратный лауреат Сталинской и дважды лауреат Государственной премий
В эти дни, 23 года назад, из жизни ушла выдающаяся советская балерина, дважды Герой Социалистического Труда, народная артистка СССР, лауреат Ленинской, четырехкратный лауреат Сталинской и дважды лауреат Государственной премий Галина Сергеевна Уланова. Самая титулованная балерина за всю историю отечественного балета, величайшая балерина XX столетия.
«Дорогая Галина Сергеевна!
Вы большая, большая артистка, и я со все время мокрым лицом смотрел Вас вчера в «Золушке» — так действует на меня присутствие всего истинно большого рядом в пространстве. Я особенно рад, что видел Вас в роли, которая, наряду со многими другими образами мирового вымысла выражает чудесную и победительную силу детской, покорной обстоятельствам и верной себе чистоты. Поклоненье этой силе тысячелетия было религией и опять ею станет, и мне вчера казалось (или так заставили Вы меня подумать совершенством исполненья), что эта роль очень полно и прямо выражает Ваш собственный мир, что-то в Вас существенное, как убежденье. Мне эта сила дорога в ее угрожающей противоположности той, тоже вековой, лживой и трусливой, низко поклонной придворной стихии, нынешних форм которой я не люблю до сумасшествия, и так откровенно безучастен к ней, что позволил ей низвести себя до положения вши. Желаю Вам долгой жизни и постоянного успеха в претворении спорных и половинчатых пережитков традиции в новую цельную первичность, как удалось Вам извлечь пластическую и душевную непрерывность из отрывистого, условного и растворяющегося на кусочки искусства балета.
Я не собирался сказать Вам ничего, что было бы неизвестно Вам, Вам, естественно и заслуженно привыкшей к более сильным эпитетам и похвалам и более пространным признаниям.
Старое сердце мое с Вами.
Ваш Б. Пастернак. 13. Х11. 1945».
Откровенно признаюсь: было бы мне несравненно легче приступать к дерзкому замыслу написать об Улановой, если бы не знал о существовании такого письма поэта к ней. И следующего потрясающего признания классика Алексея Толстого тоже бы лучше не знать: «Вот все кругом твердят: Уланова, Уланова, Уланова, — ничего особенного, самая обыкновенная богиня!». Потому что соседство восторга т а к и х людей т а к о й балериной с тем, что даже теоретически ты способен выдавить из себя, тебя же ставит в положение пигмея на фоне Гулливера. Единственное, что хоть как-то оправдывает сей самонадеянный поступок, так это тот факт, что Фортуне угодно было подарить мне возможность встречаться и неоднократно с неподражаемой Глиной Сергеевной.
Об одной из таких встреч есть смысл рассказать сразу, чтобы, во-первых, самому не томиться, а, во-вторых, чтобы вас, дорогой читатель, не вводить в заблуждение относительно значимости этого события для великой балерины. Хотя, как сказать…
Так вот 28 ноября 1977 года в Доме актера имени А. А. Яблочкиной состоялся творческий вечер Галины Улановой, который наша Секция зрителей Всероссийского театрального общества проводила под девизом: «Герои Социалистического Труда, народные артисты СССР бригадам коммунистического труда московских предприятий». Мне, как члену бюро ВТО, было поручено встретить и в продолжение вечера патронировать знаменитого авиаконструктора Олега АНТОНОВА. Он специально прилетал из Киева на наше мероприятие. Сам по себе удивительный, яркий, талантливый человек, он запомнился мне еще и как воплощение трепетного восторга, преклонения перед Улановой. Да что там изобретать фигуры — Антонов в продолжении многих лет и был страстно влюблен в великую балерину, однако по причинам, о которых разговор еще впереди, не мог рассчитывать даже на слабую взаимность.
Выступление на вечере Улановой я застенографировал: «Мне кажется, что вам прискучило уже слушать, какая я хорошая и замечательная. Во-первых, это не совсем так. А, во-вторых, давайте лучше поговорим о балете. Право, он того стоит. В нем — высшее проявление жизни, высшая техника сценических движений, великая одухотворенность. Но скажите мне, разве в других сферах нашего бытия, если в них добросовестно работать, менее необходимо творческое вдохновение, та же одухотворенность?. . . »
Дальше она говорила о балете, а получалось — о жизни. И переполненный зал, где, в самом деле, яблоку негде было упасть, восторженно внимал великой балерине. Наверное, в такие минуты свершается катарсис. Мне так даже и не верилось, что в двух метрах от меня — живая Уланова, и когда, наконец, опустят занавес, я смогу до нее дотронуться. Нет, что ни говори, но было в имени Улановой нечто таинственное и магнетическое.
Грешен, чувствую и понимаю, что вариант «я и великая» начинает кособочить повествование, но у меня нет выхода: или отложить перо, или писать как оно все было, не утаивая ни хорошего, ни плохого.
А было так: спустя два дня я дожидался в служебном подъезде Большого театра Галину Сергеевну, чтобы она подписала интервью с ней, «смайстряченное», как говорит один мой друг, на скорую руку. И был я в полной уверенности, что все пройдет о’кэй, поскольку ранее слышал от «кукольника» Сергея Владимировича Образцова: «Запомните: я — писатель. Слово — мое оружие, и я никому не даю права его носить, им пользоваться. Это Галя Уланова сегодня говорит языком одного посредственного газетчика, завтра — языком другого. Я ей так и сказал: ты Галка-давалка».
Каково же было мое удивление, когда «давалка», даже не взглянув на мою писанину, умчалась домой со скоростью молодухи. И еще двухдневное бдение у служебного подъезда закончилось полным фиаско. Потом добрые люди надоумили: без разрешения Татьяны АГАФОНОВОЙ Уланова не ставит нигде ни единой своей закорючки.
. . . Когда один английский критик написал: «Гений — отнюдь не самое сильное определение для таланта Улановой», то он не так уж превознес сугубо сценические, танцевальные способности балерины. Она действительно, как никто другой до нее и после в советском балете, несмотря даже на обилие в нем высококлассных танцовщиц, умела сложные «формулы» танца превращать в откровения души, близкие даже неискушенному зрителю, а простой жест, шаг, бег обращать в действо, потрясающее эмоциональной силой любого, даже самого тонкого знатока.
Кроме того, ей с веком повезло. И с тем, что прожила, слава Богу, восемьдесят восемь лет; и с тем, что в сорок шесть, когда подавляющее большинство ее сверстниц уже по шестнадцать лет на пенсии отдыхали, съездила на гастроли в Англию, произведя невиданный там фурор; и с тем, что больше трех десятилетий танцевала ведущие партии в двух лучших театрах страны; и с тем, что в пятьдесят лет (!), бросив-таки сцену, не ушла из Большого.
Однако по жизни Галина Сергеевна (как бы это помягче выразиться), отнюдь не производила впечатление задушевного, доброго и сердечного человека, то есть той ипостаси, которую ей сочинила подобострастная и насквозь лживая советская пропаганда. Грех, конечно, утверждать, что балерина зло вокруг себя сеяла, но холодной и почти безразличной к окружающим ее людям была точно. Может быть и поэтому она, трижды выходя замуж (ее мужья — режиссеры Юрий Завадский, Иван Берсенев и художник Вадим Рындин), ни с кем долго не уживалась. Наверное, по той же причине и с Антоновым у нее не наладились отношения. Друзей и подруг закадычных Галина Сергеевна не водила, никакими увлечениями не пробавлялась. Единственное, чем занималась всерьез и тщательно — готовила себя к вечности. Это правда: даже в восемьдесят лет час по утрам отдавалась физическими упражнениями.
Что же касается Татьяны Агафоновой, журналистки из «Комсомольской правды», то с ней отношения Улановой были выше всяческих похвал. Обе женщины жили под одной крышей в квартире Галины Сергеевны на Котельнической набережной. Великая балерина шагу не ступала без разрешения и присмотра своей, как утверждалось, приемной дочери. Агафонова взяла под жесткий и тотальный контроль все общения своей патронессы с представителями СМИ. Точнее, она до крайности ограничила «доступ к телу» всем журналистам, за исключением нескольких своих подруг. Накануне круглых дат Улановой «дамская цензура» слегка ослабевала, но все равно ни одна строчка, ни одно слово о «величайшей балерине ХХ века» не появлялось без одобрения «приемной дочери». Злые языки, разумеется, мусолили «пылкую лесбийскую любовь» между Улановой и Агафоновой. Не знаю, не берусь утверждать это даже притом, что нисколько не сомневаюсь: балет всегда стоял, стоит и стоять будет на однополой любви. О другом скажу.
Много сил и энергии пришлось мне потратить на «окучивание» Агафоновой, на то, чтобы хоть изредка, по великим праздникам, иметь возможность общаться с Галиной Сергеевной. Дважды надменная Татьяна Владимировна позволила мне написать о балерине: в одной военной газете — короткое интервью, в другой — дать свой материал с приветствием Улановой. При этом Агафонова не уставала мне повторять: твое дело — ракеты, не суйся в балеты. Возможно, в конкретном случае она была и права, но то, что обижала и других, куда более способных журналистов, — факт, не красящий коллегу, о чем однажды я, со всей отпущенной мне природой деликатностью, ей намекнул. И поплатился «отлучением от дома навсегда».
Галина Сергеевна впоследствии сказала мне по телефону: «Зря Вы Таню обидели. Больше нам не звоните». Наивная, попробовал бы кто ее Таню обидеть! Вот что написал о ней другой журналист из «Комсомольской правды» Ярослав ГОЛОВАНОВ: «Гениальная балерина была просто женщиной. Меня с ней познакомила Татьяна Агафонова, которая, взяв однажды интервью у Улановой, влюбилась в нее без памяти, по сути, бросила журналистику и, раскидав всех ее многочисленных приживалок и рабынь, прочно и навсегда утвердилась в роли первой камеристки балетной примы».
По сути Голованов почти напрямую подтверждает те самые упорные слухи об «особой» любви Агафоновой к Улановой или наоборот, хотя, в принципе, это большого значения не имеет. Куда существеннее оказалось другое обстоятельство.
После смерти Агафоновой, в точном соответствии с пословицей: свято место пусто не бывает, «на пост» возле Улановой заступила очередная журналистка, писательница и где-то даже общественный деятель — председатель целого фонда степенная Елена Сергеевна БРУСКОВА. Интеллект ее оказался на порядок выше интеллекта экзальтированной Агафоновой, однако проку от него было мало.
Однажды я предпринял очередную попытку встретиться с балериной. Позвонил ей, попросил меня выслушать и, странное дело, встретил полнейшее понимание. Волнуясь, я изложил Улановой свои многолетние мытарства с Агафоновой. Балерина со вздохом призналась: да, дескать, Таня могла Вас обидеть, хотя я в детали никогда не вникаю. Короче, мы договорились встретиться на следующий день. Но когда я позвонил на Котельническую, трубку взяла Брускова. Долго, интеллигентно и витиевато она объясняла, почему не может мне позволить (!) встретиться с балериной. И опять кругом была права: вряд ли бы мое отчасти компилятивное интервью обогатило отечественную «уланиаду». С самой Брусковой мы встречались, мило беседовали. Она много мне рассказала о деятельности ее детского фонда, кучу всяких буклетов насовала. Тем более прискорбно констатировать, что и эта респектабельная дама выполняла все ту же роль идеологического цербера возле действительно великой балерины. Брускова, ничтоже сумняшеся, искренне полагала, что, оберегая Уланову от встреч и контактов с рядовыми журналистами, она делает великое благо последней. Ей, бедолаге, и в голову не приходило, что занимается по существу преступной деятельностью. Ибо по какому такому праву она вмешивалась в то, что на Западе именуется priwazi (частная жизнь — М. З. ) балерины? Кто, какой попечительский совет, родственники, суд уполномачивал обеих самодовольных особ не просто решать судьбу известной всему миру женщины, но и уничижать последнюю? Ибо как ни крути, но получалось, что Агафонова, затем Брускова, корыстолюбиво и лукаво словно бы подмигивали всем нам: дескать, ну что вы хотите, Галина Сергеевна чуть-чуть не в себе, вот мы и печемся о ее же благополучии. Нам еще спасибо надо сказать за нашу честную, бессребреническую службу по сохранению Улановой от внешнего мира. Между тем сама балерина волком выла в своих четырех стенах на Котельнической. И, кстати, не делала из этого секрета. Ей хотелось с людьми общаться, а видела перед собой лишь напомаженные лица дамских сторожей. И здесь хочу быть правильно понятым.
Тот, кто воспринял мой рассказ о небескорыстных приживалках Улановой (запрещая другим, обе журналистки сами шустро пописывали «о легенде») как мелкую пакостную месть, тот глубоко ошибается. Здесь все проще и одновременно сложнее, как это всегда в жизни бывает.
Так получилось, что творчество Улановой стало крупным достижением социалистического тоталитаризма в области культуры. С учетом мирового признания балерины, так, пожалуй, и высшим. Кто еще из деятелей советской интеллигенции может похвастаться двумя звездами Героя Социалистического Труда, четырьмя Сталинскими и одной Ленинской премией, прижизненными памятниками в Санкт-Петербурге и Стокгольме?
Все, что можно было получить от системы, творец Уланова получила со щедростью для самой системы редкостной, почти уникальной. То есть, в буквальном смысле слова никто из деятелей советской культуры не был вознесен на столь заоблачные выси как Уланова, уже после того, как выступать она перестала. Зато и лояльность к власть предержащим балерина демонстрировала надлежащую и стойкую. Её счастливо обошли жестокие сталинские репрессии. Она не споткнулась на хрущевском сумасбродстве, на стыке правления старперов Брежнева и Андропова получила вторую звезду; Черненко, похоже, вообще не знал о существовании в его стране балетной «легенды ХХ века», а что до Горбачева, то он был слишком поглощен супругой Раисой, чтобы замечать в стране любую другую, пусть и гениальную, женщину.
Галину Сергеевну никто и никогда не мог бы заподозрить не то что в балетном или мировоззренческом свободомыслии, как ту же Плисецкую, но даже в малейшем поползновении к этому. Уланова всегда танцевала что надо, как надо, для кого надо и с кем надо. Точно по такому же рецепту жила и, по-моему, даже мыслила. Создается впечатление, что балерина когда-то в далекой молодости, может быть, еще в 1928 году, когда впервые ступила на сцену профессионального театра, дала себе зарок слыть во всем и всегда образцово-советско-показательной. И была такой до самой смерти. А мы, несметный хор журналистов, ушедших и здравствующих подручных партии, лишь укрепляли ее в правильности собственного решения.
Семь лет балерина прожила с ветрами перемен, однако они ее поникшие паруса уже никак не могли надуть. Во-первых, возраст не располагал к решительным мировоззренческим переменам. Во-вторых, почившая система с какой-то мистической заботливостью побеспокоилась о том, чтобы ее верные идеологические нукеры (те же Агафонова, Брускова и иже с ними), сами того не подозревая, хранили в чистоте и святости выспренно социалистический имидж великой балерины. Что они искренне, с усердием, достойным лучшего применения, и проделывали. И балерина до самой своей кончины оставалась той самой «Галкой-давалкой»: она говорила чужими словами. Приживалки, рабыни, камеристки и околотеатральные, околобалетные хитрованы, постоянно вращавшиеся возле Улановой, понуждали ее озвучивать их слова, их убогие мысли. Особенно в этом плане постарался небезызвестный Б. А. ЛЬВОВ-АНОХИН.
В конце девяностых я опубликовал в одной из газет материал о великой Улановой, где вкратце изложил примерно то, с чем читатель уже познакомился. Львов-Анохин разразился уничижительной статьей в «Литературной газете». Общий смысл публикации сводился к одному тезису: нечего всякому встречному и поперечному (то есть, автору сих строк) «грязными руками копаться в жизни балерины» после ее смерти. Как бы логическое продолжение этого тезиса, та самая невидимая часть айсберга прочитывалась при этом четко и недвусмысленно: а вот людям избранным и приближенным (то есть, Львову-Анохину и таким как он), дозволено говорить и писать об Улановой все.
Ну что тут сказать. Львов-Анохин действительно больше меня знавал легендарную балерину, куда как чаще моего бывал возле нее. Всю жизнь вращаясь в театральном мире, этот человек приобрел поразительный нюх, потрясающее чутье находиться в нужном месте в нужное время. Единственный режиссер в Советском Союзе он поставил на сцене Малого театра «выдающееся произведение современности» «Целину» Л. И. Брежнева. И получил за это кучу всяких благ и премий. Но вся беда в том, что автор этих строк (то есть, я), по поручению руководства ВТО, на каждый спектакль «Целины» организовывал «зрительный зал» — солдат из частей московского гарнизона. Ни одного билета ни на один «эпохальный» спектакль никогда не было продано. Б. А. Львов-Анохин, царствие ему небесное, все это знал прекрасно. Вот и поквитался со мной через «Литгазету». И Бог ему судья.
А возвращаясь к Улановой, вновь процитирую Ярослава Голованова, которому в наблюдательности не откажешь. «Татьяна объяснила мне, что Галина Сергеевна одна жить не может, поскольку не умеет решать многочисленные бытовые проблемы. Это было видно. Юмор Уланова не воспринимала или воспринимала очень уж специфически, впрочем, как и большинство женщин. Внешность ее, по моему мнению, тоже не выходила за рамки вполне ординарные. Таким образом, если бы Уланова не была великой балериной, он бы мало отличалась от многих известных мне женщин. . . Поэтому, кстати, нельзя согласиться с утверждением, что «Уланова — величайшая балерина ХХ века!». Она одна из величайших балерин. Думаю, Майя Плисецкая со мной согласится».
Есть устоявшийся журналистский штамп: со смертью такого-то деятеля имярека ушла целая эпоха. Чаще всего это лишь приличествующая печальному моменту фраза, потому что пишущий или говорящий ее отлично ведь понимает: нельзя никому и ничего из явлений унести в могилу. Тем более — эпоху. Однако со смертью Улановой действительно, а не умозрительно и опосредовано закончил свою жизнь советский балет. Она была и творцом его, и созидателем, и звездой самой первой величины, и пропагандистом, и заботливым хранителем. За это первенство во всем с Улановой боролись многие, но не победил никто, потому что она единственная была «гениальной советской балериной». Это не упрек творцу, а лишь констатация факта: нельзя же корить речку за то, что прямо, но не извивисто несет свои воды именно в своем русле. Такая данность не обсуждаема.
Михаил Захарчук.
