Жан-Поль Бельмондо: величайший французский актёр театра и кино. Бебель — ласково его называют соотечественники.
В эти дни, 89 лет назад, родился величайший французский актёр театра и кино Жан-Поль Бельмондо.
Ни один актер Франции прошлого и настоящего времени не олицетворяет свою страну столь полно и закончено как Бельмондо или как ласково его называют соотечественники – Бебель. И это при том, что Франция подарила миру едва ли не самое большее число замечательных, по-настоящему великих артистов.
. . . Ветреной ноябрьской ночью с субботы на воскресенье в парижской квартире Патрисии, старшей дочери Бельмондо, вспыхнул пожар. Бог весть, каким образом каминный вылетевший уголек поджег ковер. Оттуда огонь перекинулся на штору и вскоре забушевал по всей квартире, преградив входы и выходы. Было около пяти часов утра. Патрисия распахнула окно и стала звать на помощь. Ее крик услышала соседка с нижнего этажа. Вызвала пожарных. Те прибыли на удивление быстро, но, увы, было уже поздно. В дотла выгоревшей спальне они обнаружили бездыханное, изуродованное огнем тело молодой женщины. Рядом с ней лежал обуглившийся трупик маленькой собачки.
Ближе к рассвету в квартиру Бельмондо, которая располагается на улице Святых Отцов (всего в паре сотен метров от сгоревшего жилья дочери), позвонили двое полицейских и вкратце сообщили о трагедии. Жан-Поль держался мужественно. Позвонив младшей дочери Флоранс, первой жене Элоди и сыну Полю, он распорядился, чтобы о горе ни в коем случае не прознала девяносто двухлетняя его мать и заспешил с женой Нати исполнить горестную участь: опознавать труп любимой дочери. Бельмондо торопился не зря: в воскресном утреннем спектакле «Дамский угодник» ему предстояло играть главную роль. . .
К этому времени уже полмира знало о случившемся — СМИ нынче работают молниеносно. И всей Франции было известно о решении Жан-Поля не отменять спектакль. Некоторые друзья и родственники пытались отговорить Бельмондо от рискованного и, что там скрывать, не для всех понятного шага, но он жестко стоял на своем. Единственное, о чем попросил своих помощников: сделать все, чтобы перед представлением никто не выражал соболезнований, чтобы слез, горестных объятий тоже не было.
Благородно-взволнованная публика, с еле слышимым шепотом переговоров, скорбно ждала начала спектакля. Никто не судачил, и все были готовы к любому исходу. Но после третьего звонка великий, несравненный, великолепный Бебель появился на сцене.
. . . Спектакль «Дамский угодник» — это вовсе не то, что мы привычно именуем водевилем. Это — исключительно французский жанр сценического действа, для которого в русском языке даже нет адекватного перевода. Тонкий юмор автора Фейго здесь до конца, то самых тонких нюансов может быть понят только истинным галлом. А сюжет, прямо скажем, особой крутостью не отличается. Герой Бельмондо, одетый весь в черное, пытается убедить свою жену в том, что всю ночь провел у изголовья умирающего друга. На полном серьезе он разыгрывает смерть. (В его-то положении!) И тут появляется ничего не подозревающий друг. Его реплики, если их соотнести с тем, что случилось в реальной жизни, внезапно, вдруг приобретают некий зловеще-мистический характер, что потом единодушно отметит критика. Но зрители! Зрители в то время забыли обо всем на свете и. . . смеялись. Не сговариваясь, все они поняли, что присутствуют при уникальном по пронзительному трагизму зрелище и своей непосредственной, идущей от естества, от сердца, а не от ума реакцией поддержали неизъяснимую и непостижимую скорбь великого артиста.
. . . Бельмондо не раз бывал в нашей стране. Он любит ее искренней, непоказной любовью. В один из таких приездов лет этак с двадцать тому назад у меня выдалась такая блестящая возможность пообщались с выдающимся французским артистом, давно и прочно снискавшим всемирную славу. Беседа через переводчика – не самое приятное занятие. Поэтому я формулировал вопросы с елико возможной для себя лапидарностью. И первым делом спросили его о том, пожалуй, не имеющим аналога в мировой практике, спектакле. Почему он его сыграл?
— Потому что я — артист. И прежде всего сам себе должен это постоянно доказывать. А потом уже — публике. Видите ли, я тогда вдруг ясно и отчетливо понял: если не сыграю в этот самый черный для меня день, то уже никогда не выйду на сценические подмостки. И, как это вам ни покажется странным, Патрисия меня бы поняла. Девочка тонко чувствовала искусство.
А что касается уникальности того спектакля. . . Да, нет многие известные актеры доказывали преданность своему призванию в самые трудные для себя периоды жизни. Такова профессия. Понимаю прекрасно: для очень многих людей мой поступок не только неизъясним, но и неприемлем. Но я — артист и этим все сказано.
— Наверное, с детства мечтали им быть.
— Как раз и нет. Несмотря на то, что семья моя была очень интеллигентной (отец — известный скульптор, его работы выставлены во многих национальных галереях и музеях, мать — искусствовед и журналист — М. З. ) я в детстве мечтал стать футболистом или боксером. Но так получилось, что в 1956 году закончил Консерваторию (во Франции там преподают драматическое искусство — М. З. ). Друзья мои триумфально вынесли меня на плечах из аудитории после того, как я известным и у вас жестом — рукой — по руке — выразил свое презрение к членам экзаменационной комиссии. Разумеется, после этой выходки не могло быть и речи о моей работе на сцене Комеди-Франсез, куда, честно, мечтал попасть.
Но нет добра без худа. Несколько лет я потом играл в бродячей труппе со своими однокурсниками — Анни Жирардо, Ги Бедосом. Часто случалось так: на сцене восемнадцать актеров, а в зале — десять зрителей. Но при всем том это была школа актерского мастерства похлеще Консерватории.
— А как вы пришли в кино?
— Тоже случайно. Я никогда кротостью нрава не отличался. Если дрался, то до крови, если пил, то до чертиков, если любил, то безоглядно. Может быть, поэтому многие хотели водить со мной дружбу. Однажды подходит ко мне такой приблатненный тип и спрашивает: «Не хочешь сняться в кино?» Это был будущий метр французского кинематографа Анри Айснер. А в те годы он работал монтажером и намеревался снять свой первый фильм. Кроме меня его безумную идею поддержали еще Мишель Пикколи, Бернар Фрессон. Мы не получили за свою работу ни копейки, а сам фильм вышел в прокат уже после того, как я стал известным.
— Кстати, как вы им стали?
— Во всяком случае, не в одночасье. Я много, очень много работал в молодости. Ну, например, сразу после сьёмок у Айснера я играл с восходящими тогда звездами Аленом Делоном и Анри Видалем в фильме «Будь милой и молчи» Марка Аллегре. Он же пригласил меня сниматься в следующем своем фильме «Забавное воскресенье». Вспоминаю о нем лишь потому, что если до сих пор получал за свою работу буквально гроши, то за «Воскресенье» вдруг мне отвалили миллион франков, правда, старыми. Я жил тогда на улице Денфер-Рошро. Помню, высунулся из квартиры и на весь квартал заорал: «Эй, послушайте, я теперь — миллионер!»
А потом я познакомился с Жаном Люком Годаром. Он был какой-то нервный, плохо выбритый. Сначала предложил мне сняться в его короткометражке «Шарлотта и хахаль». Я нехотя согласился, искренне полагая, что с этим парнем каши не сваришь. Но он так запальчиво мне твердил: «Если мне случится снимать полнометражный фильм, я обязательно тебя возьму на главную роль». Не верилось в эти россказни. Оказывается, я просто не оценил масштаба дарования Годара. Работая в его фильме «На последнем дыхании», я испытал настоящее озарение, высшее актерское наслаждение. У Годара не было твердой сценарной разработки, так записи в тетрадочках. А я же привык к жесткой театральной манере: шаг, звук, интонация, жест — все фиксируется раз и навсегда. Поэтому полную свободу в кадре, которую предоставлял мне режиссер, я воспринимал как его слабость. Жене говорил: «Я снимаюсь у сумасшедшего и наш фильм никогда не увидит экранов кинотеатров».
Однако после «На последнем дыхании» все было как в волшебной сказке. Телефон мой не умолкал. Предложения сыпались одно заманчивее другого. Вчера я был никем, а тут вдруг почти одновременно очутился в объятьях Софи Лорен, Клаудии Кардинале и Джины Лолобриджиды.
Так что по большом счету большое имя мне сделал все-таки Годар. Скажу больше: если бы меня заставили сжечь все мои десятки и десятки лент (у Бельмондо 95 фильмов и сорок спектаклей) кроме одной, я бы оставил «Безумного Пьеро». Здесь у меня даже не создалось впечатление, что снимаюсь в фильме. Я мог говорить, все, что душа моя требовала по ситуации и двигаться мог как угодно. Это была импровизация на грани фантастики.
— С кем из мировых звезд вам еще приходилось работать и чем они запечатлелись в вашей памяти?
— О, мне в этом смысле действительно повезло несказанно. В разное время моими партнерами были Габен, Вентура, Брассер, Бурвиль, Делон, Джин Себерг, Урсула Андресс, Жаклин Биссе, Катрин Денев, Анни Жирардо. Еще в молодости со мной случился забавный эпизод. Режиссер Клузо позвал меня на сьемки «Истины». Я куда-то очень торопился. Клузо запер меня в комнате на ключ и чтобы я не сбежал заставил «привыкать к груди Бриджит Бардо». То есть, в буквальном смысле, мне предстояло трепать за грудь знаменитую актрису. Сначала — за левую, потом — за правую. Ясно, что весь этот этюд свелся к моим похотливым упражнениям. Но, с другой стороны, только этой неуклюжей пробе благодаря, я пообщался с великой Бардо. Сняться вместе нам так и не удалось.
Всегда трогательно вспоминаю работу с Витторио де Сикой. Он часто играл в казино и приходил на сьемки в полусонном состоянии. В сцене, когда я объяснялся Софи Лорен в любви, он уснул. Мы целуемся, тискаемся, камера снимает, но никто без маэстро не может остановить действо.
Пришлось изобретательному второму режиссеру «нечаянно» выстрелить из хлопушки. Сико встрепенулся и крикнул: «Стоп! Перфетто! Идеально!»
Я видел как люди целовали ноги Софии и Джины, как тысячные толпы сходили по ним с ума. Это никогда не забудется. И свою популярность я всегда соотношу с этими моментами.
На сьемках «Чочары» я впервые познакомился с Мельвиллем. Он пригласил меня сыграть заглавную роль в «Леон Морель, священник». Репетировал со мной по-страшному. «Священники так не ходят! Так они не жестикулируют! Пойдите и сконцентрируйте внимание!» Я ему отвечаю, что сидя без дела — усну. Потом он убедился в моей правоте. Еще заставлял учить текст на латыни. Я заартачился. Мы вообще собачились с ним на чем свет стоит, но фильм получился что надо.
Мне действительно повезло с великими, с самыми великими. Почти все они были очаровательными людьми. Маленькие актеры всегда пыжатся, щеки надувают, а великие просты и приятны. Вот Габен. Каждое утро он мне заявлял: «Что-то у меня с брюхом неладно». Вечером, после сьемок, шли обедать. Он говорил, что наперсток виски не грех пропустить. Потом мы лопали устриц, пили белое вино. А наутро Габен снова жаловался:
«Что-то у меня с брюхом неладно».
Тридцать лет назад мы впервые встретились с Аленом Делоном и сыграли в фильме «Борсалино». Наши герои-гангстеры конкурировали между собой. Публика перенесла экранную ситуацию на наши с Делоном отношения. Между тем наше так называемое соперничество — сплошная выдумка журналистов. Меня однако она никогда не смущала. Я понимал, что есть правила игры, имидж и вообще кино — есть кино.
Недавно мы снова сошлись на съёмочной площадке. Патрис Леконт снял картину «Один шанс из двух». Там мы вдвоем спасаем молодую девушку (ее играет Вансесса Паради — М. З. ), кстати, от русской мафии. Здесь мы не просто тряхнули стариной, но и доставили публике неподдельное удовольствие совместной игрой, что есть главное в нашей работе.
В свое время мы были самыми популярными актерами во Франции, но друг другу дороги не перебегали. Он — красавец. От него девочки штабелями падали в обморок. Я всегда был уродливым премьером, но с французским шармом. Мои козыри — юмор и трюки. А внешность никогда не мешала мне спать спокойно с великолепными женщинами.
— Хотя бы в двух словах расскажите о своих женщинах.
— Спасибо Господу, он щедро наградил меня любовью женщин. В молодости мы делили кров и ложе с Урсулой Андресс — редкой красоты женщина. Потом мы сошлись с балериной Элоди Констан. Прожили вместе тринадцать лет. Она мне родила троих детей. После нее были великолепные итальянка Лаура Антонелли и бразильская манекенщица Сотомайер. Последние лет десять мы чудно живем с Нати Традивил.
— Вы сказали, что главное в актерской работе — доставить публике удовольствие, а как же быть с общепринятым утверждением о воспитательной роли искусства в жизни общества?
— Если такова роль и присутствует, то весьма опосредовано. Лично я ее не ощущаю. Поэтому всегда пытался развлечь зрителей. Дать людям возможность на два часа забыть о том, что происходит в мире, об их неприятностях и заботах — вот о чем я думаю в первую очередь, когда вкалываю перед кинокамерой. Не представляю, в чем ином может состоять миссия актера. При этом я всегда развлекал людей, выкладываясь полностью,
без остатка. Лишь в редчайших случаях прибегал к услугам дублеров. Однажды в телевизионном гала-концерне ехал на мотоцикле по натянутой
проволоке. После один зритель мне сказал, подняв большой палец: «Великолепный трюк!» Было обидно, потому что еще в молодости у меня на арене цирка был умопомрачительный номер: я изображал простофилю, который безуспешно пытается на мотоцикле забраться как можно выше и сесть под самым куполом. И тут канат рвался. Когда казалось, что моя гибель неминуема, я зависал вниз головой в 20 сантиметрах от манежа. Шапито взрывался аплодисментами.
— Надеюсь, что теперь вы на такие трюки не идёте?
— А зачем? Я не собираюсь играть роль дедушки французского кинотрюка. Всему свое время. В кино я проделывал такие умопомрачительные вещи, до которых многим молодым еще пахать да пахать. Я на тросах парил с высоты птичьего полета почти над всеми столицами Европы. В воздухе, на земле и на суше я столько всего дерзкого наснимал, что мне не стыдно за прожитую жизнь в кино. Меня в одно время даже стали воспринимать как каскадера, а я воспринимал это похвалой.
— Слов нет, актер вы — милостью Божьей рожденный, но в общественной жизни страны, согласитесь, не очень-то себя зарекомендовали.
— Вы говорите об общественной жизни, а подразумеваете политику. Так вот я в ней действительно и ничего не понимаю, и никогда в нее не играл. Моя общественная жизнь — работа в кино. А когда появилась возможность по-настоящему помочь некоторым людям, я выкупил обанкротившийся театр и сейчас он успешно работает. И не надо больше пустых словес по этому поводу. Мужчина должен совершать поступки, а не упражняться в словесной эквилибристике по их поводу.
— Что бы вы пожелали российским читателям?
— Я обожаю русских людей. Они проявили ко мне безгранично много теплоты. Уверен, у этого народа большое будущее. Поэтому желаю всем россиянам исполнения их мечты.
Француз Бельмондо больше, чем символ Франции. Он — сама Франция. В молодости Жан-Поль был драчуном и фрондером. В полицейские комиссариаты он попадал чаще, чем на театральные премьеры. Потом взялся за ум и стал учиться на актера. Скептики говорили ему: » С таким лицом можно служить только вышибалой в ресторане. Если ты обнимешь женщину – люди будут хохотать». А он стал выдающимся мировым киноактером, сыграв на экране все, что можно было сыграть. Рядом с ним не то что во Франции, в хваленном американском Голливуде некого поставить. К слову, Бельмондо — единственный в мире актер, не позарившийся на приманки американской киноимперии, оставшийся верным отечественному кинематографу. Во многом благодаря усилиям этого актера французское кино не теряет мировых притязаний.
. . . С каждым прожитым годом он все больше напоминает мне Жана Габена: взглядом, жестом, белизной волос. Если это ощущение хоть в малой степени верно, то лицо французского кино сегодня и в ближайшем будущем — это лицо Жана-Поля Бельмондо. Отныне и присно. Будь здоров, Бебель!
Михаил Захарчук
