Борис Чирков — Герой Социалистического Труда, народный артист СССР, лауреат четырех Государственных премий СССР и премии РСФСР, депутат

В эти дни, 39 лет назад, из жизни ушёл очень большой советский артист Борис ЧИРКОВ. Эти небесспорные заметки написаны без малого треть столетия назад. Ничего в них не правлю, заведомо зная, что они во многом расходятся с веком нынешним. Да и с моими нынешними взглядами. И, тем не менее, обнародую их из-за нестандартности написанного, как минимум…
Итак, в советском искусстве Борис Петрович достиг столь высоких, просто-таки сияющих вершин, на которые поднимались лишь с десяток самых-самых избранных деятелей той нашей, тоталитарной культуры. Член КПСС, он был Героем Социалистического Труда, народным артистом СССР, лауреатом четырех Государственных премий СССР и премии РСФСР. Чирков избирался депутатом Верховного Совета СССР, Московского городского совета народных депутатов, исполнял обязанности первого заместителя председателя правления Всероссийского театрального общества, был членом президиума Комитета по Ленинским и государственным премиям СССР в области литературы, искусства и архитектуры при Совете Министров СССР. Его наградили тремя орденами Ленина, орденом Октябрьской революции, двумя орденами Трудового Красного Знамени, орденом Красной Звезды. «Б. П. Чирков более шестидесяти лет вдохновенного и неустанного труда отдал театральному искусству и кинематографу. Он внес большой вклад в развитие социалистической культуры» — читаем в некрологе, подписанном всеми членами и кандидатами в члены Политбюро ЦК КПСС во главе с Л. И. Брежневым.
В этой партийной эпитафии не вся правда, поскольку вклад Чиркова «в развитие социалистической культуры» не просто большой — ни с каким иным вкладом другого деятеля не сравнимый. Но по непостижимым для нашего слабого ума закономерностям земного человеческого бытия и провинился поэтому Чирков перед грядущими поколениями больше иных социалистических художников. Сам того не осознавая. В силу своего действительно недюжинного таланта, он воспел почти что гениально едва ли не главного виновника нашего вселенского коммунистического бардака и запустения — Максима с Нарвской заставы.
Вы, конечно, будете смеяться, но именно благодаря неустанным заботам таких как Максим (имя это родители Г. Козинцев и Л. Трауберг не зря ведь придумали от латинского maximus — наибольший) мы сегодня маемся сирые и убогие на великих просторах действительно великой страны и в толк никак не можем взять, почему живется нам так паскудно при наших-то возможностях. А ведь упомянутые «родители», берясь за трилогию, честно ведь предупреждали о своих намерениях: «Мы хотим дать самодвижение материала и пока ничего не выдумывать. Из всей той груды материала, которую мы изучили, мы будем отбирать наиболее типичное, то, что характерно не для одного человека, а для десятков людей. . . Нужно показать как вырастал Октябрь, наш герой. Сейчас он командный состав (не старший, но и не рядовой) пятилетки».
Далеко идущую коварность сих намерений постичь непросто. Еще сложнее представить себе, что именно по решающей инициативе максимов семь десятилетий возводился в нашей стране высосанный из пальца общественный строй. Под их руководством создавалась на голом энтузиазме Магнитка, Туpксиб, Гулаг и БАМ, равнялись горы, поворачивались реки вспять, воспитывались и перевоспитывались целые народы, а которые сопротивлялись, те переселялись в Сибирь и далее. Максимами посланные, мы на танках помогали «братским народам строить социализм», а для внутреннего потребления созидали индустриализацию, коллективизацию, химизацию и электрификацию с помощью Чернобыля. Победа, целина, ракетный щит, космос и хpущебы тоже не обошлись без посильной лепты максимов. И сейчас они помогают нам всем строить светлое капиталистическое будущее с тем же пламенным энтузиазмом, с каким недавно строили будущее коммунистическое.
Многие, пожалуй, скажут: у автора никак крыша поехала. Откуда столь невероятное, если не дикое предположение? Неужели такой симпатяга как Максим, пусть и в смысле собирательного образа, способен на подобный вселенский «монстpизм»? Не будем, однако, спешить с выводами.
Даже тем читателям, кто уже «врубился» в мой посыл, попервоначалу может показаться, что типаж Максима возник в грозовом семнадцатом, как верный и надежный помощник «комиссаров в пыльных шлемах». Не совсем так, а точнее — вовсе не так. Во-первых, среди самих комиссаров максимов было едва ли не больше, нежели легендарных жидо-массонов, которые якобы спровоцировали и свершили революцию. Во-вторых, ареал распространения максимов, как подвида хомо сапиэнс — весь мир, и пращуры его поэтому восходят прямо к неандертальцам. Во всяком случае, когда племена последних рыли ямы и загоняли туда мамонтов для последующего съедания, то уже тогда находились хитрецы, не делавшие никакой полезной работы для первобытного коллектива, зато при дележке трофея, получавшие самые жирные куски. В древних Греции и Риме генетические пращуры Максима с помощью нехитрой, как бы теперь сказали, митинговщины организовывали себе в достаточном количестве и хлеба и зрелищ.
Полистайте дальше книгу истории рода человеческого, и на каждой ее странице вы найдете особую породу людей, которые не сеяли, не ковали, не строгали, и не строили, но жили себе в полное удовольствие. (Например, Тиль Уленшпигель. К слову, первоначально кинотрилогия про Максима называлась «Тиль Уленшпигель с Выборгской стороны». Причем, вы непременно обнаружите, что мы, славяне, по численности и особому качеству этой породы всегда были впереди планеты всей.
Помните нашего Емелю, лихо командовавшего щукой: по-твоему, дескать, велению, но по-моему хотению. Еще наши сказочно-былинные герои прекрасно умели взнуздывать коньков-горбунков, волков, змеев-Горынычей, ну и так далее. Это по части пахать или просто вкалывать они не оставили нам вдохновляющих примеров для подражания и были здесь Иванушками-дурочками, а что касается: встань передо мной, как лист перед травой — тут им нет равных.
Нет, кроме шуток, ни в одном другом мировом эпосе вы не встpетите такого множества и pазнообpазия геpоев-лодыpей. Исстари мы куда больше восхищались теми, кто «умел жить и ловчить», а не теми, кто мог работать и творить. Не случайно, поэтому именно в Российской империи обpазовалась как бы надкpитическая масса люмпенов-максимов, и полыхнула Великая Октябpьская. В других странах их вовремя образумили и водворили на соответствующее место. У нас они с кипящим, возмущенным pазумом пошли на разрушение мира до основания и добились-таки победы, власти над себе подобными. И не то страшно, что неограниченной — кое-где и пpи монархиях люди неплохо живут, — а то, что максимы сразу огнем и мечем начали строить общество под куцый аршин своего недалекого pазумения, наплевав на так называемые общечеловеческие ценности.
Взявшись за воспитание целого народа, а точнее вступив с ним в решительную борьбу не на жизнь — на смерть, КПМ (коммунистическая паpтия максимов) не гнушалась никакими средствами и методами. Страна превратилась в один сплошной «Котлован», так блестяще описанный Андреем Платоновым. В величайшую доблесть была возведена экспpопpиация экспроприаторов — грабеж награбленного; война с инакомыслящими, несогласными учеными, военными, литераторами, прочей pазной интеллигенцией. Особую прыть максимы проявили, сражаясь со своими принципиальными врагами — трудовым крестьянством. Лучшие его пpедставители в полном соответствии с законами войны были уничтожены как класс и, похоже, навсегда. Для остальных был придуман ударный колхозный труд, наравне с групповым сексом — любимое занятие каждого отдельно взятого Максима. Потому что легче сачкануть.
Еще КПМ придумала и усиленно внедряла в массы так называемый коммунистический труд, которым якобы занималось все население всего Советского Союза, так называемое социалистическое соревнование — уникальнейшее изобpтение системы максимов. Годами, десятилетиями соцсоpевнованием занимались не только рядовые максимы, но максимы-маpшалы, академики, кандидаты, директора, депутаты, военные, железнодорожники, агpаpии, ученые, литераторы, управдомы, медики и даже сознательные домохозяйки — боевые подруги максимов.
По логике вещей и по ежегодным итогам соцсоревнования мы уже в восьмидесятом году должны были жить при коммунизме, а значит, лучше всех в мире. Но то по логике, а мы во всем поступали вопреки ей. И потому главным отличительным показателем нашей зазеpкальной по своей нелепости «состязательности» стали очереди за всем, что было нужно для жизни. Для смерти тоже. В итоге мы пришли к тому, к чему не могли не прийти — перестройке и гласности. Мы радовались как малые дети, совершенно не замечая при этом, что ведут нас к новой жизни опять-таки ушлые люди-максимы — руцкие, хасбулатовы, березовские, гусинские, собчаки, чубайсы, etc.
Примечательно, что до сих пор для большинства из нас Максим представляется в романтическом революционном ореоле — в сермяжную, истинную суть героя мы никогда не заглядывали. Создало ему легендарную ауру, разумеется, все социалистическое искусство, но в решающей степени — знаменитая кинотрилогия с великолепным Борисом Чирковым. Ну, а на самом деле, каким был Максим в изображении талантливого актера?
Прежде всего — неучем. Глубоким и закоренелым. Ни одного кадра, где бы он сидел за партой или штудировал книги, как источник знаний, вы не обнаружите ни в одной из трех серий. То есть образованием самостоятельным, тем более классическим, этот рубаха-парень никогда себя не утруждал, как, впрочем, и все революционеры-ленинцы. Девяносто девять из ста из них — самоуверенные, коварные недоучки, для большинства из которых церковно-приходская школа являлась первым и последним в их жизни университетом.
Катастрофически не изобилует трилогия и трудовыми буднями главного героя, которые по замыслу таких как он должны в будущем стать праздниками для нас. То есть, вкалывать Максиму было так же противопоказано, как и вору в законе — для этого существуют фраера. И уж чего вообще нельзя себе даже вообразить, так это серьезной выученности Максима какому-то одному ремеслу, которое передавалось бы от деда к отцу, сыну, внуку.
Далее Максим очень виртуозно, просто-таки гроссмейстерски играл на бильярде. Дымбу-конторщика под орех (правильнее — под стол) разделал. Но кому же неизвестно, что умение играть в карты и в бильярд — вернейший признак дурно проведенной молодости. Не за партой, а в притоне.
Интеллектуальный уровень Максима предельно красноречиво просматривается на его любимой песенке: «Крутится, вертится шар голубой, / Крутится, вертится над головой, / Крутится, вертится — хочет упасть, / Кавалер барышню хочет украсть».
На фоне незатейливости этих слов современные молодежные шлягеры, так нами поносимые, — серьезные сочинения про душевные переживания. Здесь все фантастически, дебильно просто: голубой — головой, упасть — украсть. Антитеза вообще шедевр, сравнимый разве что с известным четверостишьем: «Как намедни у Марии/ Лопнула в жо…е клизма. /Призрак бродит по Европе, / Призрак коммунизма».
Решимость, с которой Максим берется за любое дело от организации выпивки до организации вооруженного восстания, — всегда граничит с сумасбродством. Его девиз по жизни, не декларируемый, а тот, которому всегда следовал, — любимая Лениным наполеоновская фраза: главное ввязаться в бой, а там кривая, авось, да вывезет. Ну, какой бы еще серьезный человек, ни бельмеса не смысля в финансах, возглавил бы банк?
У меня есть знакомый банкир, успешно справляющийся с нынешними финансовыми бурями и штормами. Так он — кандидат медицинских и экономических наук, доктор философии, без пяти минут доктор экономики.
Максиму любые профессиональные знания были до фени. Да и то, если официально считалось, что кухарке под силу управлять государством, то почему разбитной парень с Нарвской заставы не может порулить банком? Вот такие как он и «нарулили» нам социалистическую экономику на деревянных деньгах, которая без идеологической подпорки рухнула в одночасье.
Максим — это Остап Бендер в политике и общественной жизни. Однако, несмотря на потрясающую схожесть, есть у них и серьезные различия. Остап, даже жульничая, исключительно в бытовой сфере, всегда чтил уголовный кодекс, исповедовал в силу своей «турецко-подданости» какие-никакие принципы и, наконец, имел большое, как у теленка, сердце. У Максима вместо сердца был пламенный мотор, а потому напрочь отсутствовали любовь и сострадание к себе подобным. Зато постоянно фонтанировала революционная удаль, повсеместно провоцировавшая «оптимистические трагедии» — жуткое изобретение коммунизма.
Бандитское, разбойничье начало в Максиме, как я уже упоминал, никогда особенно и не скрывалось. Отсюда и поклонение создателей трилогии уленшпигелевщине. Вот примечательное в этом смысле признание самого Бориса Чиркова: «Они оба — Тиль и Максим вышли из народа и выражали черты, характер и стремления народные. А что касается романтичности, то она была необходима Максиму. Романтизм, по выражению Горького, есть преувеличение хорошего в человеке, а Максим, оставаясь живым пареньком с рабочей окраины, все-таки был если не идеалом, то типом рождающегося человека нового времени. Хотелось «оторваться» немного от приземленности, от обыденности».
В конечном итоге, и бандиты, и пророки выходят из народа. Больше неоткуда было взяться ни Тилю, ни Максиму. Черты, характер и стремления оба они выражали лишь очень незначительной части народа — даже по признанию Козинцева и Трауберга – «десятков людей». Потому что во все века в подавляющем большинстве своем простые люди разбоя никогда не приветствовали, пусть бы прикрывался он и очень благими намерениями. Максим вообще выражал чаяния лишь прослойки, о тонкости которой не раз печатано и изустно сожалел Ульянов-Ленин. Романтизм у обоих, да, был, но очень уж крутой, нахрапистый, от которого мурашки по спине бегут.
Прав Чирков и в том, что Максим стал типом нового человека. Потом, как известно, стараниями партии появилась еще новая общность людей. А уж совсем недавно мы стали свидетелями еще более нового типа номо советикус — Лени Голубкова. Такой вот генезис от революционного романтика Максима.
Ну и, наконец, о том, что создателям трилогии о Максиме, прежде всего Чиркову, действительно удалось «оторваться» от приземленности и обыденности. Да так сильно и с таким напором, что и до сих пор очень многие наши соотечественники с восторгом чтут революционного романтика Максима, с усмешкой на лице легко и непринужденно решающего самые сложные проблемы человеческого бытия.
Он и в самом деле очень привлекателен, этот Максим. Даже просто симпатичный. Ему и сексуальные влечения, говоря нынешним сленгом не чужды — все же мужика здоровьем Бог не обидел. Но опять-таки представить себе невозможно этого героя семьянином. Чтобы детей растил, воспитывал, очаг домашний лелеял, из чего и нормальная жизнь общества произрастает. И подруга у Максима — под стать. Романтики-революционеры одним словом. В мир пришли для того, чтобы осчастливить массы светлым будущим. А коли не захотят — кнутом их туда погнать. И гнали под веселый напев: «Крутится, вертится».
Зловещая символика заключается в том, что заканчивалась трилогия о Максиме аккурат в самом кровавом и страшном для страны 1938 году, когда маховик репрессий набрал наибольших оборотов. И в другом фильме Чирков, сыгравший Максима, играл главного обвинителя «подлых псов-предателей». . .
В итоге максимы подвели под здание нашего государства и общества в целом гнилой, кривой и вообще черт-те какой фундамент. Иного крепкого, надежного они соорудить не могли по определению, по сущности своего менталитета, в основе которого всегда — не созидание, а разрушение, перманентная борьба как способ их существования.
Крутится, вертится шар голубой. . . А при чем здесь, спросите вы, вина Чиркова? А при том, повторяю, что талантливо, почти гениально сыграл своего Максима, чем поспособствовал, сам того не ведая, рождению тысяч, миллионов других максимов. И морочили они нам голову долгими десятилетиями. И долго еще будут морочить. Такие симпатичные парни, готовые в любую минуту навешать на наши уши любую лапшу.
*
Материал этот я опубликовал в «Независимой газете» – безусловно, лучшем российском периодическом издании постперестроечного периода до тех пор, покуда на газету не наложил свою мохнатую, дьявольскую лапу Борис Абрамович Березовский, в народе БАБ. Тема это отдельная, тема очень непростая. Во всяком случае, после ухода из «НГ» Виталика Третьякова, я не просто перестал в нее писать, перестал ее и читать. Но это так, к слову. Что же касается моего материала в «Независимой», то на него, как всегда, пришло очень много откликов. Некоторые были опубликованы в той же «НГ» и среди них — язвительная инвектива «Беда Михаила, Или очередная лапша на уши» Владимира ЭМИРОВА, скромно подписавшегося «литератором». На самом деле он был тогда преподавателем кафедры журналистики бывшей Военно-политической академии имени В. И. Ленина и к литературе имел такое же отношение, как я к балету. (Хотя к балету я, пожалуй, имею все-таки большее отношение).
Ну, да речь не о том. Тем более что в серьезный спор с Володей, хорошим парнем по жизни, я вступать не намерен ни тогда, ни тем более теперь. Мне отчасти даже импонировала его верность заветам марксизма-ленинизма, его стойкое пребывание в обветшалых идеологических окопах эпохи раннего, среднего и позднего застоя. В одном лишь хотелось бы возразить Володе. «Как мне представляется, — пишет он, — Михаилу Захарчуку меньше всего хочется исследовать жизнь и творчество юбиляра Бориса Чиркова. Его усиленно влекут политологические экзерсисы собственного понимания законов общественного развития. Ни больше, ни меньше». Как раз больше, Володя, и меньше. Все дело в том, что я достаточно хорошо знавал Бориса Петровича Чиркова в бытность его работы в Московском театре имени Н. В. Гоголя.
Несколько прижизненных интервью с ним опубликовал. Еще больше материалов, посвященных артисту, написал после его смерти. Как мне представляется, хорошо я изучил и богатое творчество Чиркова. Иначе бы откуда взялось вышеприведенное, рискну назвать исследование на тему Максима, которое, кстати, редакция «Независимой» предпочла нескольким другим, очень обстоятельным юбилейным материалам в день 95-летия Б. П. Чиркова.
В жизни Борис Петрович был веселым, неугомонным, никогда не унывающим человеком. Его энергии можно было позавидовать. А его творческую отдачу главный режиссер театра Борис Голубовский всегда ставил в пример другим артистам. Между прочим, именно Голубовский, всегда уважительно относившийся к моей общественной театральной работе, познакомил меня со своим легендарным тезкой.
Борис Петрович очень серьезно и я бы даже сказал ответственно подошел к выступлению перед военными читателями. Причем его заинтересованность была не показной, а всамделишней. Самое первое интервью он даже взял с собой домой и вернул его мне лишь спустя неделю со значительными исправлениями. Некоторые примеры поменял, многие оценки смикшировал. По всему чувствовалось, что ему вовсе не безразлична та память, которая останется о нем у потомков.
Тогда же, в конце восьмидесятых, я накоротке познакомился с женой Чиркова Л. Геника и дочерью Людмилой. Они как раз готовили к выпуску телевизионный спектакль по пьесе А. Афиногенова «Машенька», где партнером актрис был Борис Петрович.
Что еще запомнилось из общения с этим, без преувеличения, выдающимся советским актером? Он умел радоваться за другого. Обычно столь перегруженные, как Чирков, славой люди, утрачивают с возрастом такую способность. Интерес к самому себе вытесняет всё остальные эмоции. Борис Петрович в этом смысле, как говорится, тоже себя не забывал, умел по VIP-классу обустраивать собственную жизнь. Скажем, перейдя из столичного театра имени А. С. Пушкина в театр имени Н. В. Гоголя, он перетащил туда и жену, и дочь. И без ролей все трое никогда не сидели. Сам активно «подрабатывал» профессором во ВГИКе, несколько книг написал. Одну из них – «Азорские острова», — если мне не изменяет память, Чирков сумел переиздать трижды. О том, что он получил все, возможные в СССР, премии уже говорилось. То есть, умел человек до самых преклонных лет и «веслом грести», и «педалями крутить», и «локтями работать», и «головой кумекать». Но при этом не задевал других.
. . . Борис Чирков сыграл за свою долгую жизнь многим более сотни кино- и театральных ролей. Цифра очень внушительная. Но самой его выдающейся работой, вне всякого сомнения, была роль Максима. А о ней уже сказано.

Михаил Захарчук.